Русалка и миссис Хэнкок

Imogen Hermes Gowar

THE MERMAID AND MRS. HANCOCK

Copyright © 2018 by Imogen Hermes Gowar

Издательство ИНОСТРАНКА®

Рабочий кабинет Джоны Хэнкока, трапециевидный в плане и с кессонным потолком, похож на каюту. Побеленные стены, черные плинтусы, плотно пригнанные одна к другой балки. Ветер гудит вдоль Юнион-стрит, дождь барабанит в окно. Мистер Хэнкок упирается локтями в столешницу и опускает лоб в ладони. Потирая пальцами череп, он нащупывает пучок жестких волос, пропущенный цирюльником, и бесцельно его теребит, слегка удивленный, но без малейшего раздражения. В приватной обстановке мистер Хэнкок не особо заботится о своем внешнем виде, а на людях всегда носит парик.

Он – дородный господин сорока пяти лет, одетый в сукно, бумазею и лен, старые добрые ткани под стать его бритому пятнистому черепу, серебристой щетине, шершавым пальцам в чернильных пятнах. Он далеко не красавец и никогда таковым не был (а сейчас, восседая на высоком деревянном табурете, со своим толстым брюхом и тонкими ногами и вовсе похож на крысу в стойке), но его добродушное мясистое лицо вызывает симпатию, а маленькие глазки с белесыми ресницами смотрят ясно и доверчиво. Он человек, по полному праву занимающий свое положение в обществе: торговец и сын торговца, чей отец тоже занимался торговлей, – истинный сын Дептфорда, которому подобает не выражать изумление или восхищение разными редкими вещами, проходящими через его огрубелые руки, но лишь оценивать их стоимость, записывать названия и количество и переправлять все в сверкающий огнями, кипящий жизнью город за рекой. Корабли, которые он отсылает в дальнее торговое плавание, – «Орел», «Каллиопа», «Лоренцо» – бороздят океаны по всему миру, но сам Джона Хэнкок, тишайший из людей, каждую ночь засыпает в той самой комнате, где сделал первый свой вздох.

Свет в окне тусклый, зловещий, предгрозовой. Дождь льет стеной. Счетные книги, разложенные на столе, кишат буквами и цифрами что насекомыми, но мистеру Хэнкоку никак не сосредоточиться на работе, и он даже радуется, услышав шорох за дверью.

«Ага, это Генри», – думает мистер Хэнкок. Но когда он встает и обходит стол, оказывается, что это всего лишь кошка. Она в самом низу лестницы, хвостом вверх: задние лапы широко расставлены на нижней ступеньке, а передние крепко прижимают к полу судорожно дергающуюся мышь. Маленькая пасть ощерена, клыки торжествующе блестят, но поза ненадежная. Чтобы встать на все четыре, кошке наверняка придется отпустить добычу.

– Пш-ш! Пошла вон! – говорит мистер Хэнкок.

Кошка крепко зажимает мышь в зубах и скачками уносится по коридору. Он уже не видит ее, но все еще слышит частый мягкий стук лап и глухие шлепки об пол мышиного тельца, которое она подбрасывает снова и снова. Он наблюдал за этой игрой уже много-много раз, и кошка всегда словно бы вопрошала о чем-то громким мявом, до неприятного похожим на человеческий голос.

Мистер Хэнкок возвращается к столу, тряся головой. Он мог бы поклясться, что сейчас там был Генри, спускался по лестнице. Воображение уже нарисовало ясную картину: высокий худой сын, в белых чулках, с каштановыми кудрями, на миг остановившийся за дверью, чтобы с широкой улыбкой войти к нему, в облаке золотой пыли. Подобные видения являлись ему не часто, но всякий раз повергали в смятение, ибо Генри Хэнкок умер при рождении. Мистер Хэнкок человек незатейливый, но он так и не сумел смириться с мыслью, что в ту минуту, когда его жена изнеможенно откинулась на подушку после родов и испустила свой последний несчастный вздох, его жизнь навсегда отклонилась от нормального русла. Ему постоянно казалось, что тот, в ком он должен был продолжиться, совсем рядом и время от времени показывается, словно выглядывая из-за занавеса, который внезапно отодвигается и тотчас задвигается снова. В первый год своего вдовства, к примеру, однажды во время карточной игры он ощутил теплое живое давление на свое колено и ласково глянул вниз, ожидая увидеть крепкого карапуза, вцепившегося ему в ногу, чтобы встать. Почему он весь передернулся от отвращения, обнаружив, что это рука Молл Ренни, ползущая вверх по его бедру? В другой раз, на ярмарке, он вдруг впился взглядом в яркий игрушечный барабанчик и только на полпути домой сообразил, что у него нет сынишки, которому можно его подарить. Уже пятнадцать лет минуло, но до сих пор, в редкие минуты, когда бдительность притупляется, мистер Хэнкок по-прежнему слышит звонкий голос, долетающий с улицы, или чувствует, что кто-то дергает его за рукав, и думает «это Генри», как если бы у него всегда был сын.

Жена Мэри никогда ему не является таким образом, хотя она была для него истинным благословением. Она скончалась в возрасте тридцати трех лет, славная тихая женщина, которая много чего повидала в этом мире и была вполне готова к переходу в мир иной. Мистер Хэнкок точно знает, где она сейчас, и не сомневается, что рано или поздно воссоединится с ней там, и этого для него достаточно. Он скорбит только по их сыну, который прошел путь от рождения до смерти столь быстро, обменяв одно забытье на другое, словно спящий, перевернувшийся с боку на бок.

Сверху доносится голос его сестры Эстер Липпард – она навещает его каждый первый четверг месяца, чтобы провести ревизию продуктовой кладовой и бельевого шкафа, громко ахая при виде того, что там обнаруживается. Вдовый брат – обременительное наследство, но сулящее выгоду ее детям: если сейчас миссис Липпард ради него забрала свою самую младшую дочь из школы и приставила к нему домработницей, она вправе рассчитывать на вознаграждение в будущем.

– Ну вот, видишь, в простынях завелась плесень! – возмущенно восклицает она. – Если бы ты хранила постельное белье, как я тебе наказывала… Ты записала мои наставления в блокнот?

В ответ слышится невнятное бормотание.

– Так записала или нет? Это ведь не для моего блага, Сюзанна, а для твоего.

Тишина. Мистер Хэнкок живо представляет себе несчастную Сьюки, мертвенно-бледную, с виновато понуренной головой.

– Честное слово, от тебя больше неприятностей, чем пользы! Где твой красный шнурок? А? Опять потеряла? Ну и кто заплатит за новый, как по-твоему?

Мистер Хэнкок тяжело вздыхает и почесывается. Где дружная многодетная семья, которая заполнила бы все комнаты большого дома, построенного его дедом и тщательно обустроенного его отцом? Мертвые все здесь, вне всякого сомнения. Он чувствует их присутствие повсюду, в смоленых половицах и лестничном хребте, в колокольном звоне церкви Святого Павла, что перед домом, и церкви Святого Николая, что позади него. Руки корабельных плотников живут здесь в длинных, плавно изогнутых балках, вызывающих в воображении брюхо огромного корабля, в дверных и оконных перемычках, украшенных резными цветами и птицами, ангелочками и мечами, вековечными свидетельствами труда и фантазии давно умерших людей.

Но нет здесь детей, которые бы в свою очередь восхищались искусным мастерством дептфордских резчиков по дереву, не имеющих себе равных в мире; которые росли бы, глядя на корабли, что один за другим выходят из доков, чистенькие, нарядные, под завязку груженные, и возвращаются потрепанные, с изодранными парусами. Дети Джоны Хэнкока знали бы, как знает он сам, что значит вкладывать всю свою веру и огромные деньги в корабль и отправлять его в неизвестность. Они знали бы, что человек, ждущий свой корабль, как ждет сейчас мистер Хэнкок, не ведает покоя днем и не спит ночами, беспокойно ворочаясь в постели, ощущая горький вкус желчи во рту. Он раздражителен с близкими – или, наоборот, чрезмерно чувствителен. Сейчас он сидит, сгорбившись за столом, снова и снова царапая пером одни и те же цифры, складывая, вычитая и умножая. Он кусает ногти.

Зачем все эти знания, если они умрут вместе с Джоной Хэнкоком? Какой смысл во всех его радостях и печалях, если ему не с кем их разделить? Для чего это его лицо и этот его голос, если они обречены на бесследное исчезновение? Чего стоит все его состояние, если оно засыхает виноградной лозой и некому сорвать с нее плоды?

Но все же иногда есть что-то еще.

Все крупные предприятия начинаются одинаково: серьезные мужчины собираются в кофейном доме и, поскребывая подбородки, тщательно взвешивают все «за» и «против».

– Я, пожалуй, войду в дело, – наконец говорит один.

– И я.

– И я тоже.

Ибо в торговом мире ты никогда ничего не добьешься в одиночку. Внеси свою долю и получи из общего кошелька. Вот почему человек здравомыслящий никогда не связывается с пьяницами, шалопаями, игроками, ворами и всеми иными, обделенными милостью Всевышнего. Ты делаешь ставку на кого-то и разделяешь последствия чужих ошибок. А ведь маленькому суденышку так просто налететь на скалы. А ведь корабельному грузу так просто упокоиться на темной глубине пяти фатомов. Пускай легкие у моряков просолены и пальцы словно промаринованы в морской воде, но именно поэтому они и ограждены от несчастий дланью Господней.