Русская ёлка: История, мифология, литература
Шрифт:
Щедринский вариант сюжета намечен и в очерке Н.И. Мердер «Из жизни петербургских детей (Нищенки)». Здесь после описания роскошного детского праздника ёелки в богатом петербургском доме действие по контрасту переносится на чёрную лестницу, куда было выставлено ободранное на празднике дерево. Две маленькие петербургские нищенки захотели «ощипать» оставшееся на нём сусальное золото и спросили на это разрешения у кухонных работников. Разговор работников с девочками показывает, что дети уже вполне усвоили суровые законы петербургской жизни [378, 11-118].
Рассматривание бедным ребёнком елки в окне богатого дома, его смерть рождественской ночью в равнодушном и бесчеловечном городе, детские предсмертные видения ёлки у Христа или умерших родителей — все эти элементы со временем стали расхожими в «ёлочной» литературе, породив в конце концов пародии на этот сюжет, о котором Б В. Томашевский писал: «“А в небе блистали звёзды” или “Мороз крепчал” (это — шаблонная концовка святочного рассказа о замерзающем мальчике)» [429, 193].
К концу XIX века избитость сюжета о замерзающем ребёнке (иногда с ёлкой в окне богатого дома, а иногда и без ёлки [см., например: 252, 3]) достигла такой степени, что он превратился в одну из постоянных тем иллюстраций в массовых еженедельниках. Так, например, на помещённом в «Ниве» в 1894 году рисунке И. Галкина «Чужая ёлка» изображён мальчик, стоящий перед окном дома, в котором светится роскошная ёлка [273, 1277]. Без отсылки к этому сюжету не обходилась ни одна пародия на рождественские тексты. В 1894 году Максим Горький в газете «Нижегородский листок» напечатал святочный рассказ «О мальчике и девочке, которые не замёрзли», начинающийся такими словами:
В святочных рассказах издавна принято замораживать ежегодно по нескольку бедных мальчиков и девочек. Мальчик или девочка порядочного святочного рассказа обыкновенно стоят перед окном какого-нибудь большого дома, любуются сквозь стекло ёлкой, горящей в роскошных комнатах, и замерзают, перечувствовав много неприятного и горького.
В другом пародийном святочном тексте Горький замечает:
Рождественские рассказы все пишут одинаково — берут бедного мальчика или девочку и замораживают их где-нибудь под окном богатого дома, в котором обыкновенно горит ёлка. Это уже вошло в обычай…
Далее от имени писателя, сочиняющего к празднику святочные рассказы, Горький иронизирует по поводу чувств, которые вызывают подобные сцены:
Я замораживаю людей из добрых побуждений: рисуя их агонию, я этим возбуждаю у публики гуманные чувства к униженным и оскорблённым.
С.В. Потресов, характеризуя литературную продукцию газетчика — мастера святочного жанра, писал:
В рассказах Николая Евграфовича фигурировали и сходившиеся в эту ночь после долгой ссоры супруги, и замерзающие дети…
В одном из пародийных текстов, опубликованных в «Самарской газете» в 1899 году, рассказывается о том, как девочка читает своему деду рождественский выпуск газеты, в то время как дед предугадывает каждый очередной материал. Он сам пересказывает сюжет о «чужой ёлке», в деталях совпадающий с текстами, о которых говорилось выше:
Подожди, Липочка. Дальше описывается большой, ярко освещённый дом на углу главной улицы; в доме богато украшенная ёлка, множество гостей, множество нарядных детей, весёлых, довольных, а в окно, с улицы, заглядывает бедный, плохо одетый мальчик, которого пьяный мастер жестоко отколотил за разбитую бутылку водки, вытолкал ночью из сырого подвала и приказал принести новую бутылку водки; мальчик упал, потерял деньги, долго плакал, не пошёл в свой подвал из боязни получить новые побои, озяб сильно, долго бродил по улицам, набрёл на этот дом, с восхищением и завистью смотрел в окно на украшенную ёлку и… смотри уже в самом конце упал под окном в снег, сначала стал засыпать и видел во сне чудесную ёлку, а потом замёрз… Так?
Внучка вынуждена согласиться. Тот же сюжет пародируется и Б.С. Миркиным-Герцевичем при изображении Рождества 1917 года:
Возле них стоял мальчик, и вовсе не нужно было обладать исключительной прозорливостью, чтобы узнать в нём знаменитого замерзающего мальчика. Он продрог в эту холодную рождественскую ночь, и теперь затяжка папиросой могла оживить его окоченевшие члены.
Память об этой заезженной литературной схеме сохранил даже советский сатирический журнал «Крокодил», один из авторов которого в 1937 году с удовольствием вспоминал о том сюжетном «разнообразии», которое предоставляли писателям старые святочные рассказы:
Взять хотя бы этого замерзающего мальчика. Сколько там можно было навернуть ситуаций. Этот мальчик мог и не замёрзнуть…
О мимикрии образа «замерзающего ребёнка», в советской культуре превратившегося в «замёрзшую пионерку», в комментариях к романам Ильфа и Петрова, писал Ю.К. Щеглов [488, 493].
Возникший в немецкой рождественской литературе начала XIX века сюжет о ёлке в богатом доме и замерзающем ребёнке, став в полном смысле этого слова интернациональным, прошёл по всем странам, усвоившим обычай рождественской ёлки, и быстро превратился в затасканное клише. Как правило, это были однообразные и малооригинальные тексты, которые из года в год появлялись в праздничных номерах массовой периодики. Но русскому читателю этот сюжет «подарил» два шедевра — «Ёлку» Салтыкова-Щедрина и «Мальчика у Христа на ёлке» Достоевского.
«Ёлка» Андерсена в русской традиции
Сколько вас, милые ёлки, погубится?!
В 1888 году Д.М. Кайгородов писал в газете «Новое время»: «В последние годы стали появляться в рождественских номерах детских журналов и даже некоторых газет сантиментальные статейки — большею частью в форме сказок, иногда прекрасно написанных, в которых на разные лады изображаются чувства и ощущения “бедных ёлочек”, подвергавшихся срубке, для фигурирования в качестве “рождественских ёлок”» [172, 1]. Сюжет, на который указывает автор статьи, действительно стал одним из самых ходовых в русской «ёлочной» литературе. Его истоком послужила известная русскому читателю с начала 1840-х годов сказка Андерсена «Ёлка», героиня которой, молодая ёлочка, не умея насладиться своим настоящим — жизнью в лесу, в естественных для неё условиях, переживает счастливый миг, свой звёздный час, на детском рождественском празднике и кончает жизнь на чердаке, где она рассказывает мышам обо всём пережитом ею. И только тогда прошлое предстало в её сознании как неосознанное вовремя счастье: «И хоть бы я радовалась, пока было время! — думает она. — А теперь… всё прошло, прошло!» [12, 159]. Это произведение знаменитого датского сказочника многократно перелагалось прозой и стихами, как это было сделано, например, О.С. Штейном в стихотворении «Ёлка» (1901):
В лесу дремучем в час ночной Качалась ель, полна печали. Страдала ель в тиши лесной. Мечты о блеске увлекали… И вот холодным топором Срубили ёлку в час единый… Всё изменилося кругом, Явились чудные картины… Огнями пышный зал залит, И ель украшена нарядно; Она горит, она блестит. Ей так приятно, так отрадно… А утром… утром вдруг она В пустом сарае очутилась. Лежала там обнажена И в хлам негодный превратилась. И загрустила горько ель О тёмном лесе, где мечтала, И где порой её метель В наряд прекрасный одевала.