Русская фантастика 2013_[сборник]
Шрифт:
— У меня вылет через тридцать пять минут, — неожиданно мягко говорит Гюнтер. — Что ты хочешь? Денег? Страховку для девочки?
Смотрю на него с непониманием. Вдруг до меня доходит, что держу в руках младенца, закутанного в розовое одеяло. Не говоря уже о том, что с мальчиком из Центра меня никто не выпустил бы. Точнее, не должен был.
— Это не девочка, — охрипшим голосом говорю я. — Это наш сын Отто.
Пока Гюнтер соображает, быстро прохожу в комнату и, положив спящего ребенка на стол, разворачиваю одеяло. Расстегиваю памперс —
— Что это значит? Кто отдал тебе ребенка? Или ты…
Он меняется в лице.
— Ты что, украла его? Эмма, ты сошла с ума? Ты…
Он качает головой, переводя взгляд с меня на сына.
— На что ты надеялась? Я не понимаю. Ты, такая разумная, такая всегда холодная со своей неженской логикой? Погоди, я, кажется, догадался: на тебя так подействовал виртуальный наркоз, что ты решила удержать меня ребенком? Эмма, у нас ведь даже толком ничего не было!
— Погоди…
Прерываю поток его красноречия, одновременно пеленая моего мальчика. Уверенность потихоньку возвращается ко мне.
— Гюнтер, мало времени. Послушай, прошу. У нас Двойня. Девочка осталась в родблоке, я подсунула ее им вместо мальчика. Вместо нашего Отто, понимаешь? Чтоб ей дали иммунолонг.
— Что за черт… Мальчик не привитый? Зачем, Эмма? Девочки живут и без иммунолонга, ты же знаешь. Да, качество жизни…
— Вот именно, качество жизни! — кричу я шепотом. — Сначала вирусы, потом хронический васкулит, и наконец — опухоли и смерть. В лучшем случае она родит одного ребенка и умрет, не дожив до сорока.
— Но ведь все так живут! — горячо возражает Гюнтер. — Неужели ты так ненавидишь меня, так ненавидишь мужчин, что намеренно оставила мальчика без прививки? Мальчик не выживет!
— Выживет. Потому что ты увезешь его отсюда. На Землю.
Гюнтер со всего размаху опускается на стул, жалобно заскрипевший под ним.
— Ты… Ты… Ты понимаешь, что за похищение ребенка, который принадлежит государству, тебя отправят в тюрьму? И меня тоже.
— Гюнтер, я все равно умру лет в тридцать пять. Последние восемь лет мне по крайней мере не надо будет озадачиваться поиском работы.
— У тебя никогда не было проблем с работой, — машинально возражает Гюнтер.
— Это раньше. А теперь я лишилась чувства ритма. Я не смогу танцевать, не смогу управляться с клавишными машинами, я не воспринимаю личностный настрой, даже не справлюсь с регулировкой транспортных потоков, я инвалид, понимаешь? Меня посадят — пусть. Моя дочь не окажется на улице, а сына ты прямо в порту через автомат переоформишь на себя. У тебя двойное гражданство, и к тебе никто не придерется. Во всем буду виновата только я, я одна. Я хочу, чтоб они нормально жили, понимаешь? Наша дочь — здесь, а наш сын — на Земле, где ему не грозит иммунодефицит.
Гюнтер какое-то время молчит, потом выдавливает:
— Ты хочешь, чтоб я взял в космос новорожденного ребенка?
— С каких пор это стало проблемой? Кювезы,
— Допустим. А дальше? У меня исследования, работа, я не могу заниматься ребенком. Куда мне девать его там?
Медленно оседаю на пол. Вдруг навалилась усталость. У меня нет чувства ритма, но я чувствую: Гюнтер колеблется.
— Ты говорил: у тебя есть мать.
Это последний довод. Если не подействует он — я проиграла.
Гюнтер довольно долго молчит
— Да, моя мать, — произносит он наконец. — Она всегда хотела внуков. А знаешь, детей у меня больше не будет…
Я не знала этого наверняка, но предполагала такую вероятность. Чуть больше полугода назад Гюнтер был в радиоактивном секторе. Он смотрит на Отто и, кажется, сдается.
— Хорошо, Эмма!
«Хорошо, Эмма!» Это звучит музыкой. Музыкой без ритма. Прекрасной музыкой.
— …Я спасу его. Не понимаю, почему я это делаю, но…
Он быстро подходит к столу и берет ребенка на руки. Успеваю сунуть ему социальный полис. Гюнтер подхватывает свободной рукой приготовленный чемодан и быстрым шагом удаляется, бросив мне:
— Прощай.
Вот и все. Сижу на полу. Скоро за мной придут, арестуют, отвезут в следственный изолятор… Но я сделала все, что могла.
Перед глазами темно. Во рту странное ощущение, Должно быть, я прикусила язык. Но это не кровь. Это вкус гамбургских вафель, настоящих.
Я еще помню его.
ВЯЧЕСЛАВ ШТОРМ
В ЛЕСУ БЫЛО ПРЕКРАСНО
В лесу было прекрасно. Так прекрасно, как бывает только в мае, в тот недолгий и неуловимый промежуток времени, когда весна уже достигла своего апогея. А потом, не выдержав переполняющих ее потоков новой жизни, бурлящей молодым вином в каждой частице мира, взорвалась и разлетелась во все стороны ослепительно яркими брызгами красок, запахов и звуков.
«Живи-живи-живи!» — самозабвенно выводили пеночки в кустах орешника.
«Ж-ж-живииж!» — перелетая с цветка на цветок, деловито басили основательные, как господин бременский бургомистр, шмели.
«Живуии!» — задорно визжали полосатые кабанчики, играя в прятки среди папоротниковых зарослей.
И даже старая гадюка, менявшая кожу столько раз, что уже сама давно сбилась со счета, заползала на нагретый солнцем камень и, блаженно прикрыв глаза, шипела: «Жшивиишш!»