Русская фантастика 2015
Шрифт:
Солнце вынырнуло из-за темных домов. Такие рассветы иногда случаются поздней осенью, морозные и прозрачные, как первый лед на лужах. Утро дышало изморозью, и пальцам было холодно. Кэт десять раз пожалела, что поленилась придумать себе какие-нибудь варежки. Можно же было хоть одеяло разрезать и на руки намотать. Но пусть уж лучше мерзнут пальцы, чем…
Чем что? Ответа не было. Может быть, чем ожидание в холодном доме, таком маленьком по сравнению с огромным пустым городом. Это ожидание было бы безрадостным: ожидание смерти. Окончательного итога.
Они
Носилки, сделанные из двух жердин и сшитых одеял, были неудобными, но Кэтрин не жаловалась. Отцу Николаю приходилось хуже с его-то больной рукой. Она уговаривала себя: вот сейчас кончится опасный участок, и Вик поможет батюшке – возьмет на себя часть веса.
Серьезная Сойка ни на шаг не отходила от Евгения Глебовича: то рассказывала ему что-то, то пыталась поправлять одеяло. Кэт не вслушивалась: в ней теплой волной поднималась и крепла уверенность – все идет как надо. Недаром же дорогу ищет Вик – хитрый зверь, похожий на лиса. Он точно знает, куда можно идти, а где опасно. Где злые люди, а где хорошая, чистая дорога…
И воздух был хрустально прозрачным. Таким, что сквозь него каждая деталь мира кажется и четче и важней.
К.А.Терина
Чёрная дыра вместо сердца
Тебе было тридцать пять, когда ты остановил свой пикап у этой чёртовой забегаловки. Одно неправильное решение, и ты будешь ненавидеть себя всю жизнь. Когда ты вспоминаешь об этом, суставы начинают скрипеть, кости ломит, зубы норовят укусить язык. В этом городе даже собственное тело ведёт себя непредсказуемо.
Потому ты предпочитаешь не вспоминать. Что угодно, только не это.
Но воспоминания коварны, пробираются в мельчайшую брешь, и тщательно продуманная оборона мгновенно рассыпается детскими кубиками.
Тебе было тридцать пять. Ты заказал чашку кофе и черничный пирог.
И остался здесь навсегда.
Такое случается: человек едет с Восточного побережья на Западное. Не такая уж глупая затея, если всё, что у тебя есть, – ржавый пикап тридцать девятого года. Когда ты уходил на войну, у тебя были родители, братишка, дом в Нью-Арке, жёлтый «Форд» и девушка Лиза. Пока ты спасал мир от нацистов, родители умерли, братишка ловко спустил в карты все сбережения и дом в придачу, а сам уехал за счастьем в Калифорнию, прихватив с собой девушку Лизу. Всё, что тебе осталось – облезлый «Форд» в потёках ржавчины и безмерное удивление. Как можно было за три года превратить новенький пикап в груду ржавого железа?
«Форд» разваливался на глазах, и ты решил устроить ему шикарные проводы длиной в три тысячи миль. Возможно, думал ты, где-нибудь в Форт-Брегге, прогуливаясь по пляжу, ты случайно встретишь Лизу. Чего не бывает в этой жизни.
Ты собрался проехать всю Америку насквозь и застрял в самом её сердце.
Дело было, конечно, в официантке.
Ты и теперь помнишь её глаза – ядовито-зелёные,
Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Это никак не может быть та самая официантка. Разве что её внучка или правнучка. Возможно, ту звали Энни?
Нет, её всегда звали только так: Элли. Об этом шепчет тебе чёрная дыра, поселившаяся на месте сердца.
Дыра холодна. Из неё веет сквозняком. Дыра коварна. Едва ты закрываешь глаза – падаешь в неё как распоследний кролик.
А когда долетаешь до дна, тебе снова тридцать пять.
– Эй, мистер, что за номера на вашем пикапе?
– Это номера Массачусетса, зайка. Кто научил тебя заваривать такой вкусный кофе?
Ты никогда не умел лгать, но девочка краснеет от твоей неловкой похвалы, и это лучшая награда за ложь.
– Мистер, мне жаль, но черничный пирог будет готов только через тридцать минут. Утреннюю порцию размели дальнобойщики – они такие прожоры! Может, попробуете фирменный пудинг матушки Грэй?
– Я подожду черничный пирог, детка. Мне некуда спешить.
Тридцать минут. Этого достаточно, чтобы пригвоздить твою жизнь к Невервиллю, точно очередную бабочку к рассохшейся доске.
Ты мог бы сказать:
– К чёрту пирог, милая. Если честно, пироги я не люблю с детства. Классный кофе у вас тут, но мне, пожалуй, пора.
Ты бросил бы пять долларов на стойку. Такие чаевые тебе не по карману, но у этой девочки чертовски красивые глаза.
– Хорошего дня, девочка, – сказал бы ты, выходя под горячее канзасское солнце к своему жёлтому пикапу.
Но ты сказал: мне некуда спешить, детка.
Теперь ты никогда никуда не спешишь.
Кто-то аккуратно прикасается к твоему плечу, ты открываешь глаза.
– Что скажете, сэр? Мне кажется, это отличная идея.
Шериф. Он смотрит на тебя не мигая. Пусть ты не понимаешь, о чём речь, нужно ответить – ждёт ведь человек.
– Безусловно, – говоришь ты. – Безусловно.
В голове путаются ошмётки воспоминаний. Ты вроде бы знал его ещё мальчишкой. Он был неплохим квотербеком. А ты был совершенно жалким тренером.
Карибский кризис, полёт на Луну, подсолнухи, пикник и нелепая попытка поцеловать страшненькую библиотекаршу, одинокие ночи в кинотеатре и игра в лото по вечерам. Сколько лжи скопилось в этом мусорном баке под названием память.
Ничего этого не было, нет и не будет.
А есть две точки на прямой: точка А и точка Б. Тогда и сейчас.
Точка А, когда тебе тридцать пять, и впереди вся жизнь. Точка Б, когда тебе сто, а жизнь так и не началась.
И между ними – чёрная дыра размером в шестьдесят пять лет.
Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Ты хочешь задать ей всего один вопрос, но вместо этого заказываешь отвратительный кофе.
Зачем спрашивать, если знаешь ответ заранее?
Ты закрываешь глаза столетним стариком, и через мгновение тебе снова тридцать пять.