Русская феминистка
Шрифт:
– Их я еще могу понять, – печально вздыхала Клавдия. – Единственный сынок, они мечтали, чтобы он нашел хорошую девушку, которая нарожала бы им внучков. Но если бы меня осуждали только они… Алла, ты не поверишь, все, все вокруг говорят, чтобы я одумалась. Как будто я купила его или приворожила, в самом деле… Ну да, я понимаю, что это не роман на всю жизнь. Но знаешь, у современных горожан вообще плохо с искусством теплообмена. Как только проходит страсть, все, как правило, и расстаются… Ну и что. У нас нет будущего, но есть настоящее. Мы влюблены, и нам интересно друг с другом. Что всем этим людям
– Может быть, ты преувеличиваешь?
– Ах, если бы! Тут на днях я зашла в один салон красоты брови выщипать. И Ромочка меня проводил. И косметолог, моя ровесница, так благостно спрашивает: что, сыночек? В институте уже, наверное? Ну я ей и говорю: это не сын, а бойфренд. У нее варежка распахнулась, морда покраснела…
– Завидует?
– Не думаю. До того она говорила, что два года назад вышла замуж и не представляла, как можно быть такой счастливой… А тут надулась как мышь на крупу.
Когда я училась на журфаке, моя одногруппница, умница и красотка, влюбилась в мужчину, которому было уже под семьдесят. И он был не из тех оммфатальных старцев, вроде покойного Дэвида Кэрродайна, которые, видимо, когда-то имели в любовницах пожирательницу времени богиню Кали, и она наградила их даром необладания возрастом.
Нет-нет, он был старик как старик – морщинистое лицо, шаркающая походка, пигментные пятна на руках, поникшая шея, нафталиновый запах. То ли его личность имела космический масштаб, то ли в его компании она реализовывала какие-то комплексы – я точно не знаю. Но факт, что она была влюблена как кошка, она ревновала его даже к медсестре из районной поликлиники, которая приходила к нему каждую неделю делать какие-то уколы.
В лучах этой страсти старичок приосанился, расцвел и начал вести себя как полнокровный молодой мудак. Трепал ей нервы. Обещал позвонить, а потом на сутки отключал мобильный. Все время вспоминал какую-то похожую на Мирей Матье актрису, с которой у него был роман в конце шестидесятых. А когда моя однокурсница в жалкой попытке ему угодить постриглась под Матье, любовник два дня с ней не разговаривал – оказывается, ему нравилась ее толстая длинная коса.
Мы все с любопытством следили за перипетиями этих странных отношений, но никому, ни одной живой душе, не пришло в голову осудить девушку. Наоборот, всем казалось, что раз она влюблена не в красавчика-спортсмена, значит ее чувство – настоящее и глубокое. Значит, она разглядела что-то в его душе. Как в сказке «Красавица и Чудовище».
Почему вариант «красавица и чудовище» кажется нам чудом и священным союзом, а перемена ролей – «красавец и чудовище» – низводит любовь в фарс? Неужели женщина должна быть молодой и красивой, чтобы общество считало ее достойной любви? А в противном случае в ней будут подозревать интриганку, ведьму и еще черт знает кого? Почему большинство из нас принимают такое положение вещей как должное? Почему нам не унизительно жить в мире, где все прочие качества женщины являются лишь приятным бонусом к ее внешней оболочке?
Когда моя Лу постарела – как по мановению волшебной палочки, мгновенно, моему пониманию открылся еще один аспект московского шовинизма.
Мы готовы прощать странности хорошеньким кокетливым женщинам, но нам отвратительны чудаковатые
Молодая Лу любила ходить по городу босиком. Встречные мужчины оборачивались ей вслед, иногда кричали что-то вроде: «Девушка, а вы не купринская Олеся, случайно?»
Постаревшая Лу не изменила своим привычкам. Потому что они для нее были не эпатажной позой, а действительно тем, что она любила. Ну вот нравилось ощущать ей голыми ступнями шершавый и прохладный московский асфальт. И встречные прохожие по-прежнему оборачивались ей вслед и тоже иногда кричали: «Совсем спятила, старуха, ты так грибок подхватишь или что похуже!»
Молодая Лу носила длинные льняные платья и ленту в волосах. Все говорили – у нее такой стиль, и ей очень идет, пусть это и смотрится немного чудаковато.
Постаревшая Лу тоже носила платья. И нельзя сказать, что они были ей не по возрасту – они не открывали ничего лишнего, не были расшиты вульгарными блестящими бусинами или что-то в этом роде. Простые льняные платья, длинные, она покупала их на вернисаже в Доме художника. И все шипели вслед: вот вырядилась, городская сумасшедшая.
Получается, что право на эпатаж имеет только молодая и привлекательная женщина. Остальные же должны быть «как все», чтобы не навлечь на свою бедную голову гнев общества.
Исключение делается только для звезд мировой величины.
Для Вивьен Вествуд. Или Патрисии Филдс.
И Лу, моя умная, свободная, независимая Лу, поскучнела и сдалась. Всю жизнь ею восхищались, всю жизнь она считала, что обладает львиной силой, и что эта волшебная мощь дается всем, кто посмел на нее посягнуть. Но Москва столкнула ее с печальной реальностью: мощь твоя – в свежести да в эльфийском личике, а все остальные странности тебе простят только до тех пор, пока ты не растеряешь главные артефакты.
На тридцать первой неделе беременности я решила, что пора купить дочери приданое. В дурацкие приметы я никогда не верила, а всем знакомым, которые ускоряют шаг при появлении черного кота; плюют через плечо, если вдруг случайно делятся амбициозными планами; смотрят в зеркало, когда возвращаются домой за забытым мобильником, я предлагаю купить шапочки из фольги. Чтобы инопланетяне не внушали им мысли. Потому что сходить с ума лучше по полной программе, это гораздо эффектнее.
Так вот, я выделила целый субботний день для «детских» покупок. Настроение было приподнятым, я была уверена, что уже к обеду обзаведусь всем необходимым для малыша. Кроватку, коляску, автокресло, бутылочки и памперсы я и правда купила быстро, но вот что касается одежды – то, что предлагали московские магазины, от дорогих до простеньких, вызвало у меня недоумение. С другой стороны, я поняла, почему наши женщины вырастают либо принцессами на горошине, либо жертвенными овечками, которые из всего многообразия дорог видят лишь две тропинки – «женское счастье» и «бабья доля». С самого детства их воспитывают не как Человека, а как Женщину. Малыш еще не научился улыбаться и фокусировать взгляд, а вокруг него уже стоят домик Барби, где все РОЗОВОЕ.