Русская красавица. Анатомия текста
Шрифт:
Вот после этого недовыкидыша и был подписан приговор: детей у Сонечки больше не будет.
Самое смешное, что буквально в течение недели после Сонечкиного выхода из больницы, на нее посыпались небывалые чудеса. Мать отца, почувствовав приближение окончательной недееспособности, уехала в деревню к сестре, выписавшись и оставив свою коммунальную комнату единственной и любимой внучке. И тут же, совершенно не сговариваясь с одной из бывших свекровей, никогда не отличавшаяся приливами материнских чувств, женщина, давшая Сонечке жизнь и оставившая ее семилетней на попечение бабушки и отца, вспомнила о дочери. Она подарила ей на 17 летие уютную однокомнатную квартиру в тихом райончике. Отдала в полное ее, Сонечкино, распоряжение, пообещав разобраться со всеми необходимыми документами позже. Основной аргумент к избавлению от ребенка был разбит вдребезги. Сонечка
Еще одну страшную глупость она совершила, рассказав обо всем вернувшемуся из командировки Владику. Тот негодовал. Напился, кричал что-то о девичей безмозглости, устроил ужасную сцену в том самом кафе с кабинками. Вытащил ремень из брюк и, когда Сонечка попыталась прокричать что-то в свое оправдание, со всей силы стеганул ее по лицу. Бляшка ремня больно ударила по веку, Сонечка перевернула стол, выскочила на улицу и долго искала машину, мечась между желаниями уехать на ней домой и под нее броситься. .
Наутро Владику было так стыдно, что он тут же сделал Сонечке предложение. Она согласилась, потому что была тронута его безумным раскаянием, подарками, увещеваниями… Она согласилась, потому что никогда не отказывалась ни от каких приключений, а выход замуж семнадцатилетней девочке всегда кажется чем-то сродни международному круизу или съемкам в дорогой киноленте. Она согласилась также и потому, что чувствовала себя ужасно виноватой –ведь она убила ребенка Владика.
Свадьба была роскошной. Мать жениха плакала, отец невесты смотрел на все скептически, но от участия в совместных тостах не уклонялся. Остальных родителей не было. Так уж сложилось, что и Сонечка, и Владлен воспитывались в неполноценных семьях.
Счастливым этот брак не был никогда. Женились из чувства вины, жили из чувства долга. И только расставание – с яростью, с обоюдной ненавистью – было в их отношениях искренним. Весь год замужества Владлен пытался сделать из Сонечки то, что, по его мнению, имело право называться его женой. А именно – неприхотливую, тихую дома, но блистающую в компаниях, всегда покорно ждущую и не имеющую никаких собственных планов на жизнь инфантильную особу. Осознав безуспешность своих попыток – хотя Сафо старалась, очень старалась, но все равно, так или иначе выказывала самостоятельность и наличие собственного взгляда, чем рушила все иллюзии мужа – Владик счел их брак безнадежным. Кончилось все загулом Владика с Женечкой, в котором последняя, как настоящая подруга, поспешила признаться Сонечке. Каялась, говорила, что ее напоили, хотя в рассказе звучали нотки гордости и точные суммы, Владленом за ресторанные счета отданные. Сонечка закатила дикую сцену. Владлен дал ей пару дней на то, чтоб собрать вещи и, оскорбленный, умчался вглубь ночного города. А Сонечка, обретя свободу, поклялась себе всегда стопроцентно ею пользоваться. Лишь после недавней операции, пересмотрев всю свою жизнь и возымев новые ценности, Сонечка задумалась о том, что пора наполнить свою жизнь чем-то значимым. Она ходила по тихим улочкам центра, была /пропитана надеждой все ж таки остепениться/, напевала Агузаровское /верю я, ночь пройдет, сгинет страх…/ и, в припадке просветления, слала в пространство благодарность, что теперь ей есть к чему стремиться . И именно тогда, именно такой, обновлено-светлой, мягкой и лучащейся гармонией, встретил ее Павлуша. Он был уверен, что Сонечка была такой всегда, и не мог даже предположить в ней Марининой жесткости, безрассудства или мрачности…
Чудом выживший в это холодное время комар пищал над кроватью, и я – такая большая, такая в сравнении с ним сильная – в панике скрывалась с головой под одеялом и надеялась, что он не заподозрит моего присутствия. Насколько сон валил меня, пока Павлуша бодрствовал, настолько же сейчас я не могла забыться. Все думала… О никчемности существования таких, как мы с Мариной, о ее несправедливо-насмешливом ко мне отношении, о том, что, выпади мне возможность жить заново, я во что бы то ни стало все изменила бы и со многими осталась просто в дружеских, а в интимных – только с кем-то одним, каким угодно, но, чтоб все чисто и правильно.
Думала, что у нормальных людей в жизни есть два-три роковых человека. Ну, тех, которых, выходя из дому, всегда боишься встретить, но всякий раз непроизвольно высматриваешь в толпе /капельки сходства ища в каждом встречном/. У меня же таких – треть города. И со всеми было что-то громкое и
– Павлик! – я выныриваю из противокомариного укрытия и стучу Павлушу по плечу. Он всегда очень странно спит – как-то болезненно. Откинувшись головой далеко за подушку, с приоткрытым ртом и периодически нервно вздрагивая. Раньше я жалела его, поправляла, переворачивала, укутывала… Сейчас испытываю даже что-то вроде раздражения, мол «ему-то что неймется? у него-то какое право есть на столь страдальческий вид»?! – Павлик! Слушай меня… – шепот мой отдает неприкрытым отчаянием и ужасом. – Завтра я не могу – завтра работаю. А вот послезавтра. Если одна вещь за завтрашний вечер не изменится, обещаю – мы послезавтра поедем смотреть детей. Ты слышишь? – я трясу его уже слишком сильно и он просыпается. – Слышишь? – повторяю. – Если ничего не изменится, то послезавтра. Обещаю!
Утро началось с рэгги. Мой давний способ предсказывать себе день на этот раз сулит нечто пугающее: «Научилась драться за придуманную честь, / Научилась пить, когда хочется есть… /Научилась играть на ржавой трубе, / Покупать весь мир, не спросясь о цене…» – мощно и насмешливо поет Ольга Арефьева. М-да, похоже, сегодня мне предстоит быть взрослой и сильною…
Вообще, это гадание частенько ошибается, но я не корю его за это и все равно прислушиваюсь. Каждая выдумка имеет права на своих почитателей. Способ предсказания прост: каждое утро меня будит будильник компьютера, запрограммированный так, что берет любую, какую хочет, песню с винчестера (а уж винчестер у меня забит, будь здоров!) и включает ее на полную громкость. Едва обнаружив в компе такую возможность (я вообще не в ладах с техникой, но тут, умничка, умудрилась разобраться), сразу решила загадывать: о чем пробуждающая меня песня сообщит – таким и будет мой следующий день.
– Так нельзя, Сонечка, – серьезно сокрушался Павлик. – Ты заранее себя настраиваешь на плохое. Ведь подбор песен у тебя специфический – сплошь советский рок, то есть сплошная депрессия. Давай я внесу в плэй-лист хорошей электронной музыки, или психодела какого-нибудь…
– Не стоит, милый, – противилась я. – Услышу такое и решу, что день пройдет, как у робота. Твою музыку можно слушать, мою – нужно. – блистала я, и тут же осознавала свое воровство, смущалась и признавалась: – Это я у Башлачева украла. Он когда из Череповца в столичную жизнь выехал, его между Москвой и Питером разрывали. А он говорил: «В Москве можно жить, а в Ленинграде – нужно». Да ты не волнуйся, и среди моей музыки полно добрых прогнозов. – я тут же принялась гадать Павлику, методом тыка включая отрывки из всевозможных вещей. И Павлуша сразу повеселел, и даже одобрил мои забавы, потому что, на вопрос «Что на работе?» наш компьютер ответил песней БГ, пропев: «Через дырку в небесах/ Въехал белый Мерседес, /Всем раздал по три рубля и проехал мимо…» Павлика это очень обнадежило…
В принципе, Ольга Арефьева угадала. Сначала я отстаивала перед Павликом право ночевать сегодня без него, потом разговаривала сама с собой, а точнее, с записанным моим голосом сообщением автоответчика, вымаливая у него разрешения опоздать на работу, потом подверглась нападению глупых шуточек таксиста: «Хи-хи, так опаздываешь, а нам все светофоры красные. Это ты согрешила сегодня. Точно! Хи-хи… Это любимый тебя задержал, не иначе. Хи-хи-хи…» После трехкратного повторения таких шуточек пришлось мягко напомнить, что с женщинами моего возраста о «любимых» не говорят, а на «ты» переходят только после брудершафта, которого у нас никогда не будет и не было. На работу я примчалась вся взъерошенная, и скурила четыре сигареты разом, чтобы прийти в норму.