Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
Вернувшаяся в Москву Ариадна Эфрон бродила по городу, как по кладбищу своей юности. Подумать только! С 26 по 34 года, и, вслед за этим, с 36 по 42 года Ариадна была политзаключенной и ссыльной… 16 лет она ждала реабилитации и освобождения!
«Первый раз меня забрали, чтобы было чем давить на отца», – догадается Ариадна уже в ссылке, а потом сопоставит все факты, и перерыв документы (дождалась все-таки, дожила до времени, когда это стало возможным), нашла своему предположению все подтверждения. Нашла и большее – шоком, вечным укором, тяжким камнем в груди это знание ни на секунду не оставит ее до самой смерти – оказалось, что показания Ариадны сыграли решающую роль в аресте и расстреле отца.
У КГБшников давно текли слюнки на Сергея Эфрона. Многих знал, многое видел, пользовался авторитетом. Тогда, в 1939 году, человек с
Вообще Ариадна с 8 лет жила в эмиграции. Всю сознательную жизнь она идеализировала СССР, вступила, следом за отцом, в Союз Возвращения, и с его помощью, в 24 года добровольно переехала из Франции в Москву. Вопреки матери, которая внешне – подбадривая, провожала, в душе – содрогалась, оплакивая, в голове – недопонимала… Марина Ивановна всегда сторонилась любых партий («политика для меня – за редким исключением – все грязь»), никогда не понимала социального фанатизма и не разделяла увлечение дочери советским строем. Когда и Марине Ивановне пришлось вернуться в Москву, когда вся семья, после долгой разлуки, снова была в сборе, вот тогда-то Ариадну и забрали. Первый арест Лефортовские застенки, пытки, нелепые обвинения, абсурд… Ариадна держалась долго. Опровергала обвинения, взывала к здравому смыслу и совести… Целый месяц понадобился, чтобы Аля (вероятно, та, что с капризом, ту, что без каприза, из нее изгнали, выбили), не помня себя, согласилась: «Мой отец французский шпион». Вернулась в камеру умиротворенная, даже довольная, понимала только, что сейчас ее, хоть на чуть-чуть, оставят в покое. На следующий же день разум вернулся. Ариадна стала требовать встречи с прокурором, чтобы отказаться от показаний. Но следователем она уже была не интересна. Они добились от нее, что хотели – после такого однозначного свидетельства дочери, Эфрона можно было смело брать. А Ариадна? Следователи с удовольствием забыли эту упрямую девчонку, на «раскол» которой понадобился целый месяц. Но Ариадна их не забыла. «Из меня выбили показания против отца. Мне не давали спать, избивали «дамскими вопросниками» [1] , инсценировали расстрел», – доказывала она всем и везде. Что ж, в результате ей все-таки удалось восстановить справедливость и добиться реабилитации отца. Правда, произошло это спустя 15 лет после его расстрела.
1
так называли резиновые дубинки
До конца жизни, Ариадна Эфрон не могла простить себе, что подписала тогда это абсурдное обвинение. Её минутная слабость – да и слабость ли? ведь выдержать Лефортовские пытки – почти за гранью человеческих возможностей – стоила Сергею Эфрону жизни…
Сама Ариадна Эфрон умерла в больнице в 1975 году, до последнего дня с ней рядом была верная подруга еще со времен ссылки – Ада Федерольф. Больше не было никого. В тот же день вечером Би-би-си в последних новостях передало: «Сегодня в 9 часов утра в провинциальном городе от невежества врачей скончалась дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон».
Умирала Ариадна со спокойной душой. То, что должна была – выполнила. Имя Сергея Эфрона обелено, архивы Марины Цветаевой восстановлены и снова почитаемы…
А собственная жизнь? О ее окончании Ариадна совсем не грустила, потому что это была жизнь той, другой Али. Жизнь настоящей Ариадны, – веселой, яркой, чувствующей, гармоничной, – закончилась еще в 39 году. «Жизнь моя, кончившаяся в августе 39-го года, видится мне положенной где-то на полочку, до лучшего случая, и все мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. … А сейчас существую, а не живу…Делаю
что-то только потому, что должна…. Это тот минимум, который я могу сделать для родителей»…
* так называли резиновые дубинки
– Так что, Марин, нужно вам решиться… Что думаете? –
Ей врать не хочется… Ей хочется жаловаться…
– Извините, я провалилась… – признаюсь, шокируя, – Что-то странное, неуместные мысли накрывают звуконепроницаемым облаком, тону в них, и…
– Марина, вы издеваетесь? – Волкова спрашивает почти с надеждой. – Ой, ну что я переспрашиваю, – убеждает она сама себя. – Конечно, издеваетесь. Только почему, надо мной? Не я эту ситуацию придумала. И, между прочим, я в таких же условиях, как все. Одно могу сказать – я ссориться ни с кем не собираюсь. Сказали переехать – перееду. – Видно, что все эти слова – плод мучительных компромиссов с совестью, поэтому и тон Волковой такой непривычно скандальный, и выражение лица неожиданно надменное… – Конечно, – продолжает она. – Каждому хочется закрыть уши, сказать, что он слышать ничего не слышал, и ни на что не реагировать. Но, увы, все мы взрослые люди и на всех нас лежит ответственность. И если нам не хочется переезжать, то мы не имеем права не думать о соседях. Зря вы, Мариночка, издеваетесь… Мне поручили вас в известность поставить, я поставила, а…
– Хорошо-хорошо, – легко соглашаюсь играть по чужим правилам, потому что пока не слышала размеры ставок и мне все равно, как играть. – Не буду издеваться. Буду слушать и слышать, только… повторите еще в двух словах, а то я недопоняла многое.
– Повторяю. Нашу квартиру выкупают. Нас переселяют, если у тебя нет другого варианта, в общежития. Но лучше найди другой вариант, потому что в те общежития я ходила и войти не смогла от брезгливости…
– А зачем же тогда нам отсюда съезжать?
– Да потому что сразу обеспечить личной однокомнатной каждого они не могут. А вот стереть нас с лица земли, в случае ссор, очень даже могут…
– Кто это «они»? – тот редкий случай, когда слышу я обращенный ко мне текст, не слышу его – глубина моего понимания не меняется. Дим, хоть ты объясни, о чем речь?
– Короче, по договору, в новое жилье нас вселят, максимум, через два года, пока же всем желающим снимут комнаты в указанном общежитии. – вместо Димки, мне отвечает Волкова. – Все уже дали свое согласие. Представь, как здорово! Своя квартира! Личная! Один минус – через два года. А до этого – или общежитие, или сама найди, где пожить… А потом – отдельная квартира! И район по договору не хуже этого… И люди надежные. Я через прежние связи проверяла – солидная фирма, правительственный уровень, они действительно квартиры дадут… Мы все уже нашли себе варианты, где жить эти два года. Мы со Стасей к сестре переберемся, ты – к маме можешь… Не подводи нас, пожалуйста. Я считаю, нужно поддержать расселение! – последнюю фразу Волкова произносит выдрессировано бодрым тоном, а потом востро косится на дверь – плотно ли прикрыта, и шепчет, – Они здесь всесильные люди, у них все районные власти на подкорме… Нам еще радоваться надо, что не слишком плохие условия предлагают. А договор они точно выполнят – говорю же, серьезные люди. Кидать не станут – не их уровень… Ну?
Дим, ты понимаешь что-нибудь? «Кидать», «уровень»… Перегруз от обилия абсурдности… При чем здесь деньги вообще! Да у меня с этой комнатой, можно сказать, ментальная связь! Она меня в таких ситуациях выхаживала, края таких пропастей в моей душе разверзшейся стягивала и прошивала бережно, пусть неровными стежками, пусть по живому, но откачивала же! На ноги ставила, и я потом, через день, буквально, тупого на ковре валяния, поднималась, оживала, будто и не было ничего, спешила жить, плюя на очередной отказ спонсоров выпускать сборник, или там потные руки предыдущего директора… И теперь я должна отдать эту комнату под какую-то бухгалтерию?
– Марин, на землю вернись! – Волкова мигом постарела-осунулась. Оказывается, предыдущую тираду я почти вслух выпалила. Обстреляла ни в чем не повинную Волкову своей ненормальностью. Огорошила. – Так и знала, что с тобой проблемы возникнут, – досадует. – Да я, если хочешь знать, видеть вас всех больше не могу! Тебе-то что? Для тебя тут ночлежка обычная. А я – тут ребенка воспитываю. А как тут воспитаешь, если у каждой Масковской язык не из того места растет и свое мнение о необходимом ребенку словарном запасе? А Андрей пьет, а Стася видит это. Живем тут, как в бомжатнике!!! – грозные тона отступают и сквозь них прорисовывается умоляющая Волкова, – Ну сама подумай, ну представь – будешь одна жить, со своею кухнею…