Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
/ Лоснятся яйца, словно гири,/ Развергнись, междуножья мгла! / Тебя, единственную в мире,/ Я раздеваю догола./ Шальной любви открылась рана,/ Хочу вонзиться, затопить…/ Меня б сейчас портальным краном / С тебя бы не могли стащить!/
Ничего себе! Взгляд тут же переносится на следующее:
/Правы мы порыву не отдавшись! / Страсть угаснет, станешь попрекать./ Охладев. Из лени, не расставшись,/ Будем монотонно доживать:/ Уходить из дома на рассвете/ Возвращаться заполночь домой…/ И мечтать, чтоб жили наши дети/ По-другому. Не как мы с тобой…/
А потом, полупрозой, твердой
Уходим, Димочка! Фу, нельзя, брось! В моих бы бумагах копался кто, ты бы как к этому отнесся? Что? Это не мои? Тысячу раз можно видеть человека, но не разглядеть в нем равного. Почему? Потому что давно забыт верный тезис: любой – равный, каждый… И потому, как бы ни переплетались судьбы, что бы тебе от человека ни было нужно – низко копаться в личном без разрешения. Если не обо мне – нельзя, если обо мне – тем более! Отходи от телефона, убирайся отсюда, Димочка! Никогда мы больше не шагнем за границу дозволенного, и Рыбке так и скажем: “Отвали!”
Вылетаю из квартиры, дрожащей рукой закрываю дверь. Трусит-то как, трусит! От стыда, от ненависти к себе… От того, что на путь истинный натолкнула не совесть вовсе, а вмешательство кого-то свыше, явственно показывающее: этот человек заслуживает уважения!
Любой человек заслуживает уважения, Димочка. Как заморочилась я, как измельчала, как забыла за всеми своими хлопотами о главном… Ну зачем ты это пишешь! Оставь меня! Сто раз же уже говорила, не пиши без предупреждения! А что, другим фразам тебя там не выучили, что ль? Не буду искать! И ты не будешь! Если сложится – сам найдется.
Колочу по стене, на которой возникло Димкино послание. Колочу с неистовостью и злобой. Выпускаю пар, успокаиваюсь…
Прости, что кричала. Что-то нашло такое гадостное… Ты не прав, Дим. Совсем не прав. Видишь же, что происходит, а все равно на своем настаиваешь. Зачем? А… Я поняла! Ты же не слышишь меня, Димочка! Послания твои – они на самом деле есть, а телепатическую связь я сама придумала. И поверила в свои придумки, возвеличив себя тем до недозволенного уровня. Конечно, ты не слышишь меня, и мысли читать не можешь, и, может даже, не видишь всей этой ситуации. Кто я такая, чтоб тебе оттуда разрешили тратить силы на такой нонсенс. Ведь если б это возможно было, все живые давно бы с вашим имром полный контакт наладили.
Но я знаю средство. Мысль в слова облеченная и записанная – она ведь уже отдельное существо. Она живет не в нашем мире и без контроля автора. Знаю, Димочка, знаю, как нужно действовать. Я писать тебе буду! Регулярно, как любимому в армию. Тогда ты поймешь все, тогда изменишь требования… Сегодня же напишу… Впрочем, что я тебе это рассказываю, все равно не слышишь ведь!
Поднимаюсь на пролет выше, закуриваю. Решение принято, и давит отсутствием реализации так, что немедленно бежать к ноутбуку хочется. Поднимаю руку к глазам, она, как не моя, сжимает бессмысленно ключи от Артуровской квартиры. Жгут ладонь! Тяготят, как тридцать серебрянников. Спускаю ключи в мусоропровод. Ну вот, хоть чем-то Артуру помогла. Надеюсь, дубликата у Рыбки нет…
–
– Я их вниз сбросила, – говорю. – Не найдешь, не перемазавшись. Впрочем, с такой работой, тебе к грязи не привыкать, так ведь?
Он убил бы меня, веротяно, если б имел на то санкции. Смотрит ненавидяще, резко хватается за сотовый телефон, будто за оружие табельное.
– Алло, Геннадий?
– Дай-ка трубочку! – брезгливо беру трубку двумя пальцами. Миша, похоже, так оторопел, что не сопротивляется.
– Я слушаю, – Рыбка на том конце провода чем-то отчетливо чавкает.
– Приятного аппетита, – здороваюсь. – Звоню сказать тебе нет. – а потом набираю в легкие воздухе и кричу, чтоб все поняли. – Нет! Нет! И еще раз нет! И не приближайтесь ко мне больше! Я в ваших играх больше не участвую…
Возвращаю телефон владельцу, иду к лифту.
– А чё случилось-то? – слышен растерянный голос всеобщего работодателя. Он не успел разгневаться, попросту не понял еще, что произошло.
Так я прошла мимо денег и отказалась стать предателем.
“Привет, Дима! Как и обещала, пишу. Предупреждаю сразу, правилам вашего тамошнего этикета не обучена, потому писать буду в лоб, то есть все, как есть…” – сижу в обнимку с неоутбуком, в парке, на обдуваемой хлипкой скамеечке. Пишу. Пишу и радуюсь, что могу отречься от всего здешнего мира в пользу тамошнего…
Объективный взгляд.
И впрямь пишет, сумасшедшая. Поверх пальто укуталась большим цветастым платком, уселась прямо на лавчоке в сквере под фонарем и строчит свои послания…
Из комнаты сбежала, едва разговор с расселтелями квартры закончив. И правильно. Не слишком-то там высидишь, когда по коридорам ходят чужие люди, что-то замеряют, деловаито присвистывают, и ведут себя так, будто находятся отнюдь не в жилом помещении. Согласие на переезд Марина дала, к нотариусу вместе со всеми соседями съездила. Насмеялась там, кстати, от души: все вырядились, будто на бал идут, но веселье поддерживать октазывались и сидели с такими же серьезными лицами, как на похоронах Мамочкина. На Марину косились неодобрительно, но подпись приняли, и ни о каком психическом здоровьи на всякий случай не спрашивали. Боялись, вероятно, что она окажется невменяемой и сорвет важным людям сделку. Когда нужно освободить помещение не запомнила – то ли через неделю, то ли через три, – поэтому на всякий случай ушла сразу. Чтоб не мучаться, и не наблюдать надругательства над родным пристанищем.
Нет, в первый раз, наткнувшись на бесчинства вновьприбывших, она, конечно, возмутилась:
– Чем вам этот гвоздь помешал? На него покойный Мамочкин испокон веков свой плащ вешал. Все люди, как люди: вещи в комнатах хранят, а старик отличался странностями. У нас о нем в светлую память, можно скзать, только и остался, что гвоздь от плаща. Как в песне, знаете?
– Марина, не мешай людям! – чуткая Волкова тут же выскочила блюсти интересы всеобщей миграции. – Ты своими шутками всем уже поперек дороги стоишь.