Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие
Шрифт:
Со ссылкой на Е. Н. Купреянову и Г. П. Макогоненко В. П. Гребенюк развивает мысль о том, что образ величия русского государства, славы русского оружия и даже поэтика географических названий, т. е. пространственная организация «слов» и «речей» Феофана Прокоповича, повлияла на поэтику од Ломоносова [357] .
Отметив в «Слове похвальном над войсками свейскими победе» многие обстоятельства, в силу которых «супостат», т. е. Карл XII, напал на Россию и имел первоначальный успех, Феофан особым образом выделяет «коварные наущения и тайные руководительства от проклятаго зменника», т. е. Мазепы (26). «Лютая и трудная брань» завершилась победой или, как пишет оратор, «веселым концем увенчанное лето» (27).
357
Гребенюк В. П. Панегирические произведения первой четверти XVIII в. и их связь с петровскими преобразованиями // Панегирическая литература петровского времени. – М., 1979. С. 36.
Феофан задолго до Ломоносова и в этом «слове», используя синонимический ряд, вводит образ мира и тишины. Оппозиция «брань, война – мир, тишина»
Далее оратор обращается к Петру и его силе духа, крепости сердца, которое «не боится военных громов, не поколебается страхом, не унывает во злоключении» – «Крепко убо и недвижимо есть сердце твое!» (28).
«Свейскую брань» Феофан сопоставляет со второй «Пунской», когда римляне сражались с «Аннибалом». Сопоставив эти две войны (вновь использует историческую параллель), Феофан переходит к анализу собственно Полтавской битвы.
Панегирик полтавскому полю – не столько восхваление в духе жанра, сколько проявление искренних чувств, обусловленное поэтикой и риторикой того времени. Но пространство постепенно локализуется и сужается от грандиозного описания России до действительно поля битвы русских и «свейских» войск, а затем идёт реальное, действительное описание боя с историческими, правдивыми до мелочей подробностями. Феофан уже как историк «цепляется» за каждую известную ему реалию битвы.
Это в русской художественной литературе одна из первых батальных картин, описывающих битву и главного её героя – Петра I. Пётр находился в гуще сражения, проявляя личную храбрость в бою, что также нашло отражение во всех исторических, мемуарных и художественных произведениях, стало общим местом при описании Полтавского сражения. Но именно Феофан Прокопович впервые в ораторской прозе живописует батальные сцены, в центре которых изображён Петр и как полководец, и как воин: «…страшный и славный позор!..посреде острия мечов, посреде огненных градов, посреде многотысящных всюду летающих и свирепеющих смертей, ни смерть, ни язва не приближися к тебе…» (I, 37). Далее следует знаменитый пассаж о «железном желюде» (т. е пуле), пробившем «шлем» Петра, но не повредившем венценосной головы. Действительно, не только шляпа, но и седло, на котором восседал царь, были прострелены. Феофан Прокопович и этот факт обыгрывает в «слове», противопоставляя мужество Петра бегству из-под Полтавы Карла XII. На риторический вопрос: «Ныне же что сотворися?» – Феофан отвечает восторженно: «Да слышат грады, и страны, и царствия, да слышит и удивляется весь мир!» (32). А на вопросы: «Кое се наше блаженство? Кое благополучие?» – оратор в духе поэтики древнерусской литературы отвечает формулой: «Напоиша землю нашу врази кровию своею, иже пришли бяху пити кровь ея; отяготеша трупием своим, иже мышляху отяготити ю игом своим; повергоша себе под ноги нам, иже на выя наша наступати готовляхуся» (33). Здесь несомненно влияние на Феофана «Слова о полку Игореве» через жанр-посредник – воинскую повесть (хотя, безусловно, самого «Слова» Феофан знать не мог).
Далее он описывает логическое продолжение Полтавской битвы, т. е. бой у села «Переволочны», произошедший 30 июня 1709 г.: огромное количество шведов после поражения устремились на юг Украины, где их настиг А. Д. Меншиков и в результате боя заставил сдаться. Феофан не только здесь точен как историк, но и при упоминании о дальнейшем преследовании шведов русским отрядом под командованием генерала Волконского. На реке Бук была одержана ещё одна победа над шведами, но Карл и Мазепа всё-таки смогли сбежать в Турцию. Отступление шведов и две новые победы русских даны Феофаном ещё и в свойственном для него сатирико-панегирическом стиле (соединение двух стилей): он открыто издевается над шведами, хромотой Карла, изменником Мазепой – и, наоборот, воспевает силу и храбрость русских, описывая «верх победительной славы» (33). Феофан в этой части слова прибегает к Вергилию (анекдоту из его биографии), говорившему: легче отнять дубинку у Геркулеса, чем хотя бы один стих у Гомера [358] . Следом за обращением к Вергилию упоминается Марс: «Твой же Марс, о монархо всероссийский, мужественне того из рук ему исторже» (34), а затем параллелизм Пётр – Карл XII обыгрывается на библейских образах: Давид – Голиаф. Воспевая торжество России, Феофан иронизирует над «свейскими» войсками и с сарказмом вопрошает: «Где гордость, где кичение о своей храбрости, где презорство первое, им же вся народы яко безсильныя презираху» (34). Сославшись на изречение Соломона (гл. XVI): «Неблагодарное упование, яко зимний иней, растанет и излиется, яко вода неключима», – Феофан осудил неблагодарность «зменника» Мазепы: не хотел жить «в чести» (35).
358
См.: И. П. Ерёмин (462), ср.: Гребенюк В. П. Панегирические произведения первой четверти XVIII в. и их связь с петровскими преобразованиями // Панегирическая литература петровского времени. – М., 1979. С. 104.
Для Феофана-политика важно то, как эта великая победа отзовётся в других странах, в книгах исторических, в народной памяти. Оратор подчёркивает самостоятельность этой победы: без всякой иноземной помощи были повержены непобедимый доселе Карл и «зменник Мазепа»: двоих «змиев, две лютыя ехидны сильне растрезал и умертвил еси» (36). Значимость произошедшего подчёркивается метафорическим изложением библейской легенды: Пётр, «яко
Заключение «слова» выдержано в сугубо панегирических тонах, Феофан поёт славу русскому воинству, звучит отголосок упоминавшегося выше метафорического образа битвы-пира из древнерусской литературы, но в трансформированном, эмоционально ином виде: появляется образ вина радости и наступившего услаждения, всенародного веселья, ликования, единения царя и воинства: «Достоин царь таковаго воинства и воинство таковаго царя» (36). Перед тем, как обратиться к Богу, чтобы он укрепил эту победу, Феофан (уже как церковный деятель) надеется, что «проклятая уния, имевшая в отечество наше вторгнутися, и от своих гнездилищ изверженна будет, святая же православно-кафолическая вера благополучне прострется» (37).
Светское по содержанию, «Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе» ещё очень близко к традиционному жанру проповеди. Прославляя апофеоз Северной войны – Полтавскую баталию, Феофан Прокопович воспевает подвиг русского народа и Петра Великого, но не выходит в целом за традиционные рамки в освещении темы «войны и мира»: Стефан Яворский, Гавриил Бужинский, Феофилакт Лопатинский в своих словах и речах так же обыгрывали эту оппозицию, так же прославляли Петра (другое дело, что под их пером всё это приобрело божественную окраску).
Через 8 лет Феофан вернётся к теме Полтавской победы и произнесёт 27 июня 1717 г. в Троицком соборе «Слово похвальное о баталии Полтавской» (48–59), о чём будет подробнее говориться ниже, в разделе о Петербургском периоде творчества Феофана-оратора.
В словах и речах Феофана Прокоповича, как было отмечено выше, присутствует драматургический элемент. Это не было его изобретением. Так, у Стефана Яворского, кроме эпического элемента, был и драматический, что в своё время заметил ещё Ю. Ф. Самарин. Однако то, как Стефан-проповедник вводил в свою ораторскую прозу драматургический элемент, не устраивало Самарина: «Драматическая форма нисколько не условливается у него самим содержанием; это одна только форма, фигура вопрошения, которую можно приложить ко всему» [359] . Недостатком проповедей Стефана Яворского, по Самарину (сославшемуся на мемуарные источники), является манера их произнесения – чрезмерная мимика и жестикуляция, которые учёный считает излишними, даже неприличными: «Слишком выдающееся лицо проповедника производит самое невыгодное впечатление и делает его похожим на актёра» [360] . Феофан же был куда более строг, академичен, хотя эмоций, пафоса и в его «словах» и «речах», безусловно, хватало, но актёрствовать при произнесении проповеди Феофан Прокопович не призывал и себе не позволял.
359
Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. – М., 1996. С. 329.
360
Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. – М., 1996. С. 329.
Взаимовлияние драматургических и ораторских жанров – это отдельная тема при изучении литературы Петровской эпохи, предмет специального исследования. Однако наши наблюдения свидетельствуют, что как таковых «разговоров», диалогов в «словах» и «речах» Феофана Прокоповича практически нет, в отличие от проповедей Стефана Яворского, который и в этом шёл за западными католическими авторами [361] . Если Стефан Яворский пытался смешить своих слушателей, то Феофан Прокопович использовал сарказм, иронию, сатиру, но на поводу у слушателя не шёл. Даже в торжественных, благодарственных проповедях, что называется, сделанных «на случай», «мы не узнаём в Стефане Яворском, – пишет Ю. Ф. Самарин, – современника, принимающего живое участие в том, что вокруг него совершается» [362] .
361
См. об этом: Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. – М., 1996. С. 330.
362
Сн. 60. С. 337.
Действительно, сопоставление «слов» Феофана Прокоповича и Стефана Яворского по случаю победы русских войск под Полтавою свидетельствует, что Феофан Прокопович создаёт, по существу, новый жанр в ораторской прозе – батальную живопись, а Стефан Яворский высокопарно, скучно и длинно витийствует: Карл XII сравнивается у Яворского с Навуходоносором, с лютым зверем львом, рыкающим на Россию; зачем-то проповедник пытается обыграть месяц, в котором произошла битва, описывает некие знамения и т. д., и уже только в финале «речи» он славословит Петра [363] . Даже сами названия «слов» Яворского несут в себе старые традиции. Так, по случаю победы русских над шведами при взятии Шлиссельбурга в 1703 г. Стефан Яворский сочинил «слово», название которого состоит почти из ста слов: «Колесница торжественная, четырьмя животными движима, от Иезекииля пророка виденная на новый год от Р.Х. 1703, художествам проповедническим уготованная» [364] . Ю. Ф. Самарин подробно пересказывает с обильным цитированием эту «речь» Стефана Яворского, так же как и следующую «речь», созданную в 1704 г. и посвящённую взятию Дерпта и Нарзвы. И опять в названии и этой «речи» есть аллегоричная «колесница четырёхколёсная» [365] .
363
См.: Яворский Стефан. Проповеди: В 3 т. Т. 3. – М., 1805. С. 240–260.
364
См. там же. С. 140.
365
Яворский Стефан. Проповеди: В 3 т. Т. 3. – М., 1805. С. 185.