Русская мера: vers libre

Лукин Евгений Юрьевич

3. Мои ночи охрипли от плача

Мои ночи охрипли от плача. Рваная рана – мой рот. Скорбь Перерезает гортань стеклом. За окном мерцает мирный шум, Исполненный весны, листвы, любви. Вдруг плач – и страшные руки грозят. Скорбь всегда нависает над нашей ночью. Мы натягиваем на себя покрывала И призываем сон. Рекой струится кровь. И омывает нас, когда зазеленеет утро.

2012

Стрельба по траншее Ницше

На войну уходили по-разному. Юный великий князь Олег Романов спешил на линию фронта, чтобы защитить Отечество. Молодой английский поэт Уилфред Оуэн отправлялся туда в поисках Бога. Нищий художник Исаак Розенберг записался в добровольцы из крайней нужды. А вот польский аристократ Гийом Аполлинер облачился в воинское обмундирование, чтобы получить французское гражданство. Но всех новобранцев ждала одна печальная участь – оказаться по другую сторону бытия.

1. Желание

Мое

желанье это местность предо мной, Где линия немецких рубежей Мое желанье это земля за мной Далеко во фронтовом тылу Мое желанье это холм Мениль Куда я целюсь и стреляю А про желанье во фронтовом тылу Я лучше промолчу но не забуду Напрасно я тебя живописую холм Мениль За колючей проволокой пулеметы и надменные враги Они глубоко схоронились будто в могиле Бах-хлоп-шши гаснут выстрелы удаляясь И вот лежа на местности наблюдаю Как покашливает в ночи узкоколейка Гремит железо листовое под дождем И под дождем мой шлем Прислушиваюсь к горячему дыханию земли Замечаю вспышку прежде чем грянет выстрел И просвистит снаряд исполненный безумия Или яростно застрекочет пулеметная очередь Я хочу Сжать тебя в своей руке Мэн-же Массиж Как костлявы твои отроги на карте Вот траншея Гете по которой я стрелял Я также стрелял по траншее Ницше Ибо не преклоняюсь перед кумирами О неистовая темная ночь с золотыми отблесками Ночь настоящих мужчин Ночь 24 сентября На рассвете атака О бурная неистовая ночь, чей жуткий крик С каждым мигом становится все сильнее Ночь кричащая как роженица Ночь настоящих мужчин

2. Тень

Вот вы со мной опять Воспоминания о товарищах, погибших на войне Олива времени Вы сочетались в одно воспоминание Как сотня меховых шкурок – в одно манто Как тысяча ранений – в одну газетную заметку Вы приняли смутный темный облик Моей изменчивой тени Схожей с настороженным индейцем Что притаился возле ног моих Но вы больше не слышите меня Моих божественных стихов А я вас слышу и даже вижу Предначертанья Пусть солнце сохранит вас, многоликая тень Вы любите меня и потому никогда не покинете Вы танцуете на солнце, не поднимая пыль О тень чернила солнца Письмена моего света Ящик моих раскаяний Бог смирения

3. Война

Центральный участок боя Связь через вестового Стрельба в сторону «слышимых помех» Молодой призыв 1915 И эти стальные электрические провода Не плачьте над ужасами войны До нее у нас была только поверхность Земли и морей После нее у нас будут бездны Недра и водное пространство Повелители румпеля После после Мы будем познавать все радости Победителей которых всласть повеселят Женщины Карты Заводы Торговля Земледелие Металлургия Огонь Чистая вода Скорость Голос Взгляд особенно Осязание И все сообразуется издалека Из дальнего зарубежья С той стороны земли

2012

С высоты ангельского беспилотника

Из Лондона пришло письмо. Его написал Питер Оуэн – племянник выдающегося английского поэта Уилфреда Оуэна, погибшего в последнем бою первой мировой войны. Будучи президентом Ассоциации памяти Уилфреда Оуэна, он сердечно благодарил меня за книгу переводов на русский язык незабываемых творений поэта.

Чтобы запечатлеть трагизм и абсурдность войны, Уилфред Оуэн ввел в английскую поэзию консонансную рифму, а темой своих стихотворений сделал жуткие страдания людей, оказавшихся перед лицом смерти. Ему был дан редкий дар – видеть земные несчастья и горести с высоты ангельского беспилотника.

1. Шоу

С небесной вершины взирала душа моя вниз, Не ведая, как и зачем вознеслась в вышину, И видела скорбную землю, в испаринах слез, Изрытую всюду воронками, будто луна, Похожими чем-то на оспины, струпья, лишай. А там, через бороду ржавых колючек, молчком Ползли рядовые личинки, сродни червячкам, Толкая себя, превращаясь в затычки траншей, Где, вздрогнув от боли, они затихали ничком. Другие тянули кровавые стежки вокруг Сплошных бородавок – могильных чужих бугорков, И прятались в норках, подальше от мрачных тревог, Когда над землей восходила звезда, засверкав. И запах от норок тянулся, зловонен и прян, Как будто от гнилостных ртов или гнилостных ран. Я видел, как ножками бурая мелочь сучит, Стремясь к серой мелочи с рожками на голове, Как будто вся тварь из кишащих зеленых болот Обильные выводки выманила на траву. И каждый друг друга снедал, истекая слюной, И каждый искусанной в кровь извивался спиной, Пока не стихал, выпрямляясь дрожащей струной. И в ужас пришел я от этих уродливых сцен, И вдруг закружился, как легкое перышко, вниз, И верная смерть закружилась вослед, будто стон. И бурый червяк, скрывший кровоподтеки свои, Поскольку уже на рожон, рассеченный, не лез, Мне ноги свои укороченные преподнес И усекновенную главу свою – нет, мою.

2. Душевнобольные

Кто они? Зачем томятся в полумраке Эти мрачные виденья преисподней, Слизистыми трепыхая языками И ощерив отвратительные зубы? Отчего такая жуткая тревога Из глазниц полуизъеденных сочится, Страшная стекает боль с волос и пальцев? Мы – почившие, и шествуем в геенну, Но откуда эти злобные виденья? – Здравый их рассудок мертвыми похищен, Держит их за космы память об убийствах. Многое безумцы эти повидали, По болотам из тухлятины блуждая, Хлюпая по гнойной слякоти кровавой. Слышали они над бездной канонаду, Видели ошметки мяса на деревьях, Бойню и курганы умерщвленной плоти, Что воздвигли ради мира и свободы. Оттого их очи – яблоки глазные — Отвернулись прочь, обратно закатились; Ночь для них отныне дочерна кровава, А заря открытой раной кровоточит. – Оттого их черепа таят ужасный, Лживый образ улыбающихся трупов. – Оттого их руки дергают друг дружку, Нервно теребя веревочную плетку, И терзают нас, кто их хлестал жестоко, Кто подсунул им войну и сумасбродство.

3. Почва

Солдатская философия бытия

Присядь-ка на кровать; я ранен и ослеп; Прости, что не могу пожать руки – ослаб; Сражаются со мной мои обрубки в кровь И пальцы, как мальцы, елозят вкось и вкривь. Я умереть пытался как солдат, поверь! Иным воителям и смерть в бою, что хворь. А мне сулит повязка гробовую жуть — Уж лучше ордена на бельма положить Да срезать орденские ленты со спины. (Пусть окровавятся твои стихи сполна). «Живи быстрей и веселей!» – известный спич. Быть плохо стариком, но я сейчас не прочь Стать дряхлым патриотом и себя обречь Ловить насмешки от мальчишек: «старый хрыч!» Я сына научил бы ратному труду И всем искусствам причинения вреда — Стрелять, колоть, рубить и резать на ходу. Пожалуй, это всё, что делать я умел. Твой возраст – пятьдесят: велик он или мал? Скажи, а сколько лет Господь мне отпустил? Ужели только год – и ларчик опустел? Весна так хороша, чтоб распрощаться с ней! Пусть навевает ветерок душистый зной И пусть растут мои обрубки, как сирень. Мой раненый дружок встает в такую рань: Я ноги протяну, а он все будет петь! Мне кажется, и в мумии моей не спать Он будет, а блудить по этажам всю ночь. Я ж ночи не хочу – хочу на землю лечь И вдоволь насладиться черным прахом сим. Кто смеет осудить, когда из праха сам? Живешь не дольше, чем пылинка на ветру, Горишь не дольше, чем росинка на заре. Хочу стать почвой, перегноем на дворе — Не будет в тягость никому мое добро. О, жизнь окопная, дай дух перевести! С возней крысиной схожа наша суета — Дрожа, вынюхивать впотьмах окольный путь, Искать убежище, чтоб там и околеть. Мертвец завидует жучкам, грызущим сыр, Или микробам, ткущим радостный узор, — Они плодятся всласть, бессмертные в веках. Но на земле цветам, конечно, проще всех. «С природой я сольюсь и обращусь в траву», — Шептал бы Шелли мне волшебные слова, Да волшебством безмозглый Томми завладел. Ромашковое мыло – вот их идеал: Чтоб жир мой от корней к бутонам шелестел, И всякому полезен сей обмылок стал. Начнет ли Бош варить из человека суп? Не сомневаюсь, если… Друг мой, ты ж не слеп — Смотри, как стану я с растениями в ряд И благость над зеленым лугом воспарит. Меня дожди омоют и ветра отрут, А солнце стройное созданье сотворит. Пусть день и ночь палят орудия вокруг — Я не услышу битв, не различу тревог, И ты не потревожь покой мой на лугу. Солдатская душа цветет среди листвы, А сердце дремлет у родного очага. Печаль моя – душа моя, дыша едва, Карабкаясь через иссохшую гортань, В последнем вздохе отпечаталась как тень. Отъятую от ран, ее ты приласкай — Теперь без кровушки обходится пускай.

2011

Три композиции войны

Шагая в колонне, он видел перед собой могучие шеи и крепкие солдатские руки, которые, подобно огненным маятникам, раскачивались в такт военному маршу. Из-за маленького роста ему, рядовому Исааку Розенбергу, приходилось шагать последним в строю, и оттого воочию наблюдать перед собой всю колонну будущих мертвецов. Потому что завтра, оказавшись на передовой первой мировой войны, он должен был рыть братские могилы, а потом собирать и хоронить останки отшагавших пехотинцев.