Русская мера: vers libre

Лукин Евгений Юрьевич

* * *

Лейтенант Джексон пристально смотрит на свои исчезнувшие руки, и нет для него смысла, вообще никакого смысла размахивать этими нелепыми обрубками в воздухе, где лишь мгновение назад он пускал пузыри из окна «Хамви» – левая рука, держащая бутылку, правая рука, макающая пластиковое кольцо в мыло, — наполняя воздух вокруг себя плавающими шарами, как выбросы кислорода от погрузившихся водолазов, красивый праздник для детей, полупрозрачные шары с радужными оболочками, качающиеся на выхлопных газах и легком ветерке, поднимающиеся куда-то к вершинам Загроса, некие надежды, маленькие шары, которые, быть может, изумляли кого-то на тротуаре за семь минут до того, как лейтенант Джексон отключится от потери крови и шока, и нет никого рядом, чтобы на обрубки наложить жгуты, которые вернули бы его домой.

* * *

Неподалеку старуха, баюкавшая своего внука, качая его на коленях, что-то нашептывая, будто напевая колыбельную, – ее руки залиты кровью, ее черное платье пропитано кровью, ее ноги отказывают, и она припадает с внуком к земле. Если бы спросили ее сорок лет назад, могла ли она представить себя старухой, которая попрошайничает здесь, на обочине, рядом с бомбой, взрывающейся на рынке среди всех этих людей, она бы сказала: чтоб ваше сердце разбилось вдребезги при последнем поцелуе ребенка, которому дали взглянуть на жизнь, которую он не сможет прожить? Это невозможно, мы не должны так умирать.

* * *

А человек, который нажал кнопку взрывателя, который, должно быть, воззвал к имени Пророка или нет, – он бесследно рассеялся в самом эпицентре, он повсюду, среди всех вещей, его прикосновение – вдыхаемый воздух, порыв ветра и волна, электрический удар шока, он – стук учащенного сердцебиения в припадке паники, взлет крови, что устремляется к свету и цвету, тот вопль, что выкрикивает мученик, преисполненный словом, из которого сотворена его душа, Иншаллах.

* * *

Разорванная телефонная линия, нависая над площадью Ашшур, потрескивает, шурша таинственное заклинание, которое слышат мертвые, что растерянно бродят вокруг, узнавая имена друг друга, стараясь как-то облегчить скорбную долю, утешить тех, кто не может вынести внезапной боли, ласково говоря друг другу – милый, хабиб, там, среди развалин, снова и снова повторяя хабиб, чтобы никто не забыл.

2. Солдатский арабский

Слово для любви, хабиб, пишется справа Налево, начинаясь там, где мы бы закончили, И заканчиваясь там, откуда мы бы начали. Там, где мы бы закончили войну, Другой обозначил бы это как начало Или отголосок истории, повторяемой вновь. Произнеси смертельное слово, маут, И ты услышишь скоропись ветра, Гонимого под покров неизвестности. Это язык, сотворенный из крови. Он создан из песка и времени. Чтобы на нем говорить, надо его заслужить.

3. Наблюдательный пост № 71

Совы спят среди лоз дикого винограда, Блестят эвкалиптовые рощи, А с минарета – голос. У каждой жизни – свой миг. Подсолнухи Поднимают лики к утренней заре, Когда коровы мычат на загаженном лугу. Я увидел его в тени. Я следил за ним сквозь кружок света — Прицел моей винтовки. Его песнь Дребезжала на крылышках москитов. Мой ум прояснился начисто.

4. Там, где кончается телеметрия

Такова жизнь: мы занимаемся любовью, и сухие простыни потрескивают голубыми искрами. Вода скользит струйка за струйкой по окаменевшему лицу. Мы делим длинную ночь Вздохов. А когда мертвые заговаривают с нами, мы просим их подождать, быть терпеливыми, поскольку ночь все еще наша на плоских крышах Аль Маабади в узоре трассирующих огней, падающих вокруг нас.

5. Сюда, пуля

Если мое тело – это то, чего ты алчешь, тогда вот тебе моя кость и хрящ, и плоть, вот предмет твоих желаний – сломанная ключица, открытые клапаны аорты, скачок мысли через синаптическую щель. Вот всплеск адреналина, который ты жаждешь, этот неумолимый полет, этот безумный удар в теплую кровь. И держу пари, ты не закончишь то, что начала. Потому что здесь, пуля, именно здесь я покончу со словом, что ты несешь, свистя в воздухе, именно здесь я успею отпеть холодный пищевод ствола, спустив курок своего языка среди винтовых нарезов, что внутри меня, каждый новый виток закручен все глубже, потому что здесь, пуля, именно здесь неминуемо кончается мир.

6. Вскрытие

Сержант Гарса, специалист похоронной команды из Миссури, включает музыку, чтобы послушать в небе реет длинная черная туча, милая, пока она рассекает остроконечным скальпелем от ключицы до брюшины, от мечевидного отростка вниз по гладкой коже живота, привнося свет в большую полость тела, в глубокую плоть, где она обрезает связки, охватывающие сердце, поднимает его в своих перчатках, взвешивая и измеряя этот орган, она уже не может не представлять, как часто оно билось, когда он впервые поцеловал Шону Аллен, или как оно тяжелело от виски и от того, что его удручало. То, что Гарса держит в своих руках, 34 года жизни, прахом будет предано земле и морю, если нам повезет, кем-нибудь, как она, тихо напевающим песенку: в небе реет длинная черная туча, погода портится, и вот-вот разверзнется ад, моя малышка милая, сладкая.

2010

Маска смерти Эбера

Я встретил его в писательском дворике на Звенигородской улице. Была поздняя петербургская осень, и бледный свет вечернего фонаря превращал его лицо в потустороннюю маску смерти. Но я все же узнал его – это был канадский профессор Луи-Филипп Эбер, который пытался найти самую верную формулу поэзии в ходе старения и приближения смерти.