Русская поэзия в 1913 году
Шрифт:
Шестую строку последнего фрагмента Гейнрихсен снабдил трогательным примечанием-разъяснением для читателя: «Должно быть – “За тучками, сучк'aми”».
Такова и трудночитаемая книга украинца Е. Н. Марченко, выпущенная в Харькове, из которой приведем одно стихотворение полностью и один отрывок:
Неслись они подобно змею И один, кричал: «гони, Гони скорей я не успею», И заблестели в миг огни. Кроме них, мчался с сигналом Пути свободу предвещал Прогремели тройки валом И над ними первый пар Проклубился над следами Но тут ошибка превзошла, Команда стройными рядами К совещанию пришла. «Стой ребята, все спокойно» Брандмейстер это сказал, Поворачивай, вольно Видно кто то нам соврал. Собралися снова силой Быстро вскочили на коней, Кони встряхнули только гривой, Исчезли факелы огней. Ах! Дуня, как вам не стыдно Вы так долго пробыла. Для вас конечно, безразлично Пустяк, забота и дела. Простите барыня, я извиняюсь Но в этом поступке не должна Я безпощадно, всю жизнь трепаюсь А жизнь, на радость мне дана.Завершается книга Марченко стихотворением «Свiдитиль на судi», построенным в форме диалога двух персонажей: судья задает вопросы на ужасающем русском языке, а свидетель отвечает на вполне сносном украинском.
Но и некоторые природные носители русского языка вполне могли бы посоревноваться с только что процитированными авторами в неумении справиться с азами поэтической (и просто) грамоты, помериться с ними обилием синтаксических несуразностей, речевых, грамматических и орфографических ошибок:
Пусть с голоду меньше бы гибнул бедняк, Пусть помощь нашел бы всегда наверняк, Всегда пусть богатый одно лишь поймет, Что крошкой богатства он брата спасет. Среди родных полей И шума городского Никогда мне не забыть Тебя, о море голубого. Лишь увидав его, Я назвала его «своим»… Он что-то взял от сердца моего, Он чем-то был тогда томим. В больших глазах скрывалась скорбь, И нервная походка говорила, Что в существе его таится боль, Что он далек, далек от светского горнила. ………………………………………… …Я ближе подошла, Взглянула глубже в этот взор, И тайна вышла из нутра: – Он пережил Любовь! Все девицы от нее удалились, Она в зале осталась одна; И лицо у ней страшно изменилось, И тут вскоре она в спальню вошла. Ты не зови меня порочным; В моей измученной судьбе, Я другом был тебе не вечным, Но думал нежно о тебе. И часто летнею порою За рощей пышной, молодой, Ты помнишь ли, гулял с тобою Я мрачный, бледный и худой? И долго я тоской мятежной Не мог прошедшее будить И ручкой милой, белоснежной, Уста свои я шевелить.8
Здесь и далее название книги указывается в тексте статьи, если автор выпустил больше одного поэтического сборника в 1913 году.
9
Этому стихотворению в книге Ф. Пестерева-Померанцева предшествует другое, обращенное к той же адресатке, из которого приведем две заключительные строфы:
Ты не обидишь несчастных. Взором согреешь сердца. Слов не пускаешь напрасных Жизнь презираешь купца… В сердце моем огрубелом Чувства явилися вновь… Что ты за призрак под телом, Что порождаешь любовь?..Еще один тип графомании представлен в таких стихотворениях, где все слова, взятые по отдельности, смешными не кажутся и погрешностей против синтаксиса русского языка тоже не наблюдается, а комический эффект при чтении ощущается, и весьма сильный. Порождается он в первую очередь неумением авторов-любителей выдержать единую стилистическую манеру, забавной какофонией, возникающей в их стихотворениях от соседства строк, позаимствованных как бы из произведений разных жанров. Приведем несколько примеров разнообразных стилистических напластований из стихотворений поэтов-дилетантов, издавших свои книги в 1913 году:
Целуя Матренины губы, Смотрел на закат Митрофан. Курились фабричные трубы, Клубился над речкой туман. И крики, подобные стону, Неслись от железных машин. Сжимая, целует Матрену, Огнем сладострастья палим. Еще одной могилкой больше. Угасла яркая звезда. Одним еще в России меньше Борцом – за идею труда.