Русская поэзия в 1913 году

Лекманов Олег Андершанович

Я хотел бы быть дерзким и смелым, Парящим над небом орлом, Я хотел бы быть сильным, могучим, Людей всех бессильных царем! (Анатолий Иоссель «Я хотел бы быть дерзким и смелым…»)

Но рьяно подражали и Брюсову:

Ты мне в неотвратимом сне приснилась И с дрожью радостной сошла творить обряд, И было сладостно испить священный яд И долго, долго стыть, пока ты возле тмилась. (Алексей Ефременков «Из сонаты»)

А также Блоку:

Но вот приходит он таинственный, И я бросаю танцевать, Сажусь с тобою, друг единственный, На эту яркую кровать… (Анатолий Доброхотов «Проститутка»)

И Городецкому:

Дажбог, Дажбог, Ты солнца бог, Пролей нам свет На много лет. А ты, Перун, Рази стрелой, Кто нам, ведун, Грозит бедой. (Юлия Дроздова «Дажбог, Дажбог…»)

Своеобразную «книгу отражений» представляет собой сборник московского поэта Георгия Рыбинцева «Ожерелье из слез и цветов». Его стихотворения отзываются то Брюсовым:

И электрические луны Висят над окнами домов. Перехожу я мост чугунный, Не слыша собственных шагов. («Брожу по улицам пустынным…»),

то Блоком:

В ресторанных накуренных залах Звенят бокалами, гнусавят скрипки. Поймет ли та, кому я шлю улыбки, Больной ужас желаний усталых. («В ресторане»)

Один же текст и вовсе может показаться наглым плагиатом блоковского «Балагана», а на самом деле, по-видимому, является слегка наивной попыткой использовать стихотворение Блока как остов для собственного поэтического высказывания, опытом соотнесения своего мироощущения с блоковским:

По рытвинам ухабистой дороги, Волнуя бережно седой туман, Плетутся скорбно траурные дроги, Влача мой полинялый балаган. В углу грустит с букетом из жасмина, В костюме вышитом нуждой пестро – Подруга униженья – Коломбина, Боясь встревожить сонного Пьеро. За ними – ужас мук и неудачи, А там – кривлянье, тот же мертвый смех. Чуть тащат балаган худые клячи Для сладостных забав и для утех. Но, может, к старости – влача чуть ноги, Поймешь, что все, что было там – обман, И бросишь с отвращеньем при дороге Свой полинялый, пестрый балаган. («Балаган»)

Не отвлекаясь более на отдельные, хотя бы и самые очевидные цитаты из модернистов у не модернистов, отберем из общего числа прочитанных нами книг массовых поэтов те, в которых встречаются эпиграфы из произведений модернистов. Расположив имена модернистов в получившейся таблице иерархически – в зависимости от частотности их упоминания в не модернистских книгах, мы получим возможность увидеть, кто из элитарных поэтов повлиял на массовых стихотворцев по-настоящему ощутимо:

[16]

16

Ему посвящено одно из стихотворений в поэтической книге В. Шершеневича «Cаrmina».

Что обращает на себя внимание в этой таблице? Во-первых и в главных – само наличие среди не модернистов (пусть – тонкой, но действительно существовавшей) прослойки стихотворцев, испытавших модернистское влияние: 18 авторов из 258 нами прочитанных (более 7 %). Во-вторых – солидный отрыв Бальмонта, Брюсова [17] и Блока от остальных модернистов, чьи стихи выбирались для эпиграфов массовыми поэтами в 1913 году. Собственно, их воздействие на массовую словесность мы и предлагаем считать безусловным и значительным. В остальных же семи случаях приходится говорить о влиянии того или иного модерниста на конкретного автора-немодерниста. И, наконец, в-третьих, особо отметим достаточно широкий географический разброс книг не модернистов, представленных в таблице: кроме Москвы и Петербурга местами издания этих книг числились Киев (дважды), Юрьев, Пятигорск, Звенигородка, Омск и Чернигов.

17

Показательный факт: в сборник «Маруся отравилась» (Одесса, 1913), не учтенный в библиографии Тарасенкова – Турчинского и составленный из стихотворений и песен, популярных «в народе», вошло стихотворение Брюсова «Фабричная». Он продолжал оставаться самым упоминаемым поэтом-модернистом и в книгах авторов-модернистов, изданных в 1913 году. Приведем два примера брюсовского присутствия даже не в эпиграфах к стихотворениям, а в самих стихотворениях: «Вот Мельпомены храм, где царствует фон-Боль, // А там – исчадие последних, модных вкусов – // Как новый Вавилон, воздвигся Метрополь, // Исконный твой очаг, великолепный Брюсов» (Сергей Соловьев «Московская поэма»); «На пышной клумбе яркие левкои // Струили тяжкий и тягучий яд – // Созвучье Брюсова, но я не знал какое, // Внушал их цвет и пряный аромат» (Владимир Эльснер «Душный закат»).

Теперь вернемся к базовому для нашей работы разделению всех русских стихотворцев 1913 года на массовых поэтов и модернистов и сопоставим их книги между собой по нескольким критериям. Эти критерии таковы: наличие или отсутствие портрета (или фотографии) автора в книге, наличие или отсутствие авторского предисловия к книге, наличие или отсутствие разбиения книги на разделы, наличие или отсутствие датировок под стихотворениями.

Предварить это сопоставление мы бы хотели важной оговоркой, которую, наверное, следовало бы сделать чуть раньше: занесение того или иного поэта в разряд представителей массовой литературы или модернистов иногда бывает сопряжено с немалыми трудностями и даже с неизбежными отступлениями от реальной историко-литературной картины эпохи. Ведь некоторые из наших авторов пытались осторожно освоить модернистскую поэтику, не порывая в то же время с взрастившей и питавшей их массовой словесностью. Как с массовыми, так и с элитарными поэтами кое-кто из них был связан и биографически. Это в разной степени справедливо по отношению не только к тем девятнадцати авторам, о чьих книгах мы говорили только что, но также (как минимум) и по отношению к Николаю Агнивцеву, Аркадию Гурьеву [18] и Дмитрию Цензору [19] (в этой работе все они далее включены в ряд массовых поэтов). Но ведь подобные случаи как раз и подтверждают выдвигаемую нами гипотезу: границы между модернизмом и не модернизмом в 1913 году оказались уже сильно размытыми, особенно на периферии модернизма и массовой литературы.

18

См. хотя бы посвящения в его книге «Безответное»: «За стеклом» (Н. С. Гончаровой), «К Насте» (А. М. Кожебаткину), «На могилах» (В. В. Бородаевскому), «Вечер» (Ю. П. Анисимову), «Туда» (Андрею Белому). Самому Гурьеву посвящено два стихотворения в книге Г. Рыбинцева «Ожерелье из слез и цветов».

19

См. посвящения в его книге «Легенда будней»: Сергею Городецкому, Александру Блоку, Федору Сологубу.

А теперь приведем полученные нами и систематизированные в таблицу результаты для книг стихов массовых поэтов:

233 книги (83 % от общего количества книг, вышедших в 1913 году)

Эти результаты могут восприниматься как фон для обследованных по тем же параметрам книг модернистов:

47 книг (17 % от общего количества книг, вышедших в 1913 году)

Мы видим, что модернисты в 1913 году превзошли массовых поэтов в использовании всех простейших средств преобразования сборника стихов в концептуально оформленную книгу стихов, кроме портрета, предваряющего книгу (который массовыми поэтами использовался на 0,4 % чаще). Более того, в плане выразительности некоторые из фотографий не элитарных стихотворцев, предварявшие их книги, ничем не уступают портретам, открывавшим книги модернистов. Достаточно будет указать на фотоизображение пожилой поэтессы «народно-патриотического направления» Надежды Броницкой в роскошном кокошнике, или на эффектный фотопортрет молодого денди, украшавший книгу уже цитировавшегося нами в разделе о графомании стихотворца фон Бока, или на фото мудрого ласкового старика, которым открывался сборник И. М. Радецкого «Из мрака к свету и любви (Песни скорби и гнева)», или на портрет с подписью: «Алексей Петрович Ковалев (в берете Дижонского Университета)», сопровождавший книгу стихов этого автора «Пажьи напевы», или, наконец, на фотографию поэта Ф. Воронцова в белоснежном фартуке и с топором. Подпись под фотографией, помещенной на титульной странице воронцовской книги «Наброски из жизни мясника», гласила: «Мясник или самоучка. Поэт Ф. И. Воронцов. Получил ВЫСОЧАЙШУЮ благодарность за сочин<енный> Акростих».

Что касается авторского предисловия, то здесь модернисты оторвались от массовых поэтов совсем ненамного – всего на 1,3 %. Это объясняется легко: предисловие к книге, чаще всего выполнявшее роль текста, растолковывающего читателю художественные намерения автора, широко использовалось старшими символистами, однако к началу 1910-х годов оно потеряло для модернистов значительную долю своей привлекательности. Избранная публика, для которой предназначались модернистские книги, уже и безо всяких предисловий была подготовлена к восприятию авторского собрания лирики как «большой формы» поколением Бальмонта и Брюсова, а затем – Блока и Белого [20] .

20

Подробнее см.: Лекманов О. А. Эволюция книги стихов как «большой формы» в русской поэтической культуре конца ХIХ – начала ХХ века. С. 326–327.