Русская поэзия XVIII века

Карамзин Николай Михайлович

1782

Привилегия

Какой-то вздумал Лев указ публиковать, Что звери могут все вперед, без опасенья, Кто только смог с кого, душить и обдирать. Что лучше быть могло такого позволенья Для тех, которые дерут и без того? Об этом чтоб указе знали, Его два раза не читали. Уж то-то было пиршество! И кожу, кто лишь мог с кого, Похваливают знай указ да обдирают. Душ, душ погибло тут, Что их считают, не сочтут! Лисице мудрено, однако, показалось, Что позволение такое состоялось: Зверям указом волю дать Повольно меж собой друг с друга кожи драть! Весьма сомнительным Лисица находила И в рассуждении самой, и всех скотов. «Повыведать бы Льва!» — Лисица говорила И львиное его величество спросила, Не так чтоб прямо, нет, — как спрашивают львов, По-лисьи, на весы кладя значенье слов, Всё хитростью, обиняками, Всё гладкими придворными словами: «Не будет ли его величеству во вред, Что звери власть такую получили?» Но сколько хитрости ее ни тонки были, Лев ей, однако же, на то ни да, ни нет. Когда ж, по Львову расчисленью, Указ уж действие свое довольно взял, По высочайшему тогда соизволенью Лев всем зверям к себе явиться указал. «Тут те, которые жирняе всех казались, Назад уже не возвращались. Вот я чего хотел, — Лисице Лев сказал,— Когда о вольности указ такой я дал. Чем жир мне по клочкам сбирать с зверей трудиться, Я лучше дам ему скопиться. Султан ведь также позволяет Пашам с народа частно драть, А сам уж кучами потом с пашей сдирает; Так я и рассудил пример с султана взять». Хотела было тут Лисица в возраженье Сказать свое об этом мненье И изъясниться Льву о следствии худом, Да вобразила то, что говорит со Львом… А мне хотелось бы, признаться, Здесь об откупщиках словцо одно сказать, Что также и они в число пашей годятся; Да также думаю по-лисьи промолчать.

1799

Побор

Львиный

В числе поборов тех, других, Не помню, право, я, за множеством, каких, Определенных Льву с звериного народа (Так, как бы, например, крестьянский наш народ Дает оброки на господ), И масло также шло для Львина обихода. А этот так же сбор, как всякий и другой, Имел приказ особый свой, Особых и зверей, которых выбирали, Чтоб должность сборщиков при сборе отправляли. Велик ли сбор тот был, не удалось узнать, А сборщиков не мало было! Да речь и не о том; мне хочется оказать То, что при сборе том и как происходило. Большая часть из них, его передавая, Катала в лапах наперед: А масло ведь к сухому льнет, Так, следственно, его не мало К звериным лапам приставало; И, царским пользуясь добром, Огромный масла ком стал маленьким комком. Однако как промеж скотами, Как и людскими тож душами, Не все бездельники, а знающие честь И совестные души есть, То эти в лапах ком не только не катали, Но сверх того еще их в воду опускали, Чтоб масло передать по совести своей. Ну, если бы честных зверей При сборе этом не сыскалось, То сколько б масла Льву досталось? Не знаю, так ли я на вкус людей судил? Я Льву, на жалобу об этом, говорил: «Где сборы, Там и воры; И дело это таково: Чем больше сборщиков, тем больше воровство».

1799

Стрелка часовая

Когда-то стрелка часовая На башне городской, Свои достоинства счисляя, Расхвасталась собой, И, прочим часовым частям в пренебреженье, «Не должно ль, — говорит, — ко мне иметь почтенье? Всему я городу служу как бы в закон; Все, что ни делают, по мне располагают: По мне работают, по мне и отдыхают; По мне съезжаются в суды и выезжают; По мне чрез колокольный звон К молитве даже созывают; И словом, только час я нужный покажу, Так точно, будто прикажу. Да я ж стою домов всех выше, Так что весь город подо мной; Всем видима и всё я вижу под собой. А вы что значите? Кто видит вас?» — «Постой; Нельзя ли как-нибудь потише, И слово дать И нам сказать? — Другие части отвечали. — Знай, если бы не мы тобою управляли, Тебя бы, собственно, ни во что не считали. Ты хвастаешь собой, Как часто хвастает и человек иной, Который за себя работать заставляет, А там себя других трудами величает».

1799

Метафизический ученик [670]

Отец один слыхал, Что за море детей учиться посылают И что вобще того, кто за морем бывал, От небывалого отменно почитают, Затем что с знаниемтаких людей считают; И, смотря на других, он сына тож послать Учиться за море решился. Он от людей любил не отставать, Затем что был богат. Сын сколько-то учился, Да сколько ни был глуп, глупяе возвратился. Попался к школьным он вралям, Неистолкуемым дающим толк вещам; И словом, малого век дураком пустили. Бывало, глупости он попросту болтал, Теперь ученостью он толковать их стал. Бывало, лишь глупцы его не понимали, А ныне разуметь и умные не стали; Дом, город и весь свет враньем его скучал. В метафизическом беснуясь размышленьи О заданном одном старинном предложеньи: «Сыскать начало всех начал», Когда за облака он думой возносился, Дорогой шедши, вдруг он в яме очутился. Отец, встревоженный, который с ним случился, Скоряе бросился веревку принести, Домашнюю свою премудрость извести; А думный между тем детина, В той яме сидя, размышлял, Какая быть могла падения причина? «Что оступился я, — ученый заключал,— Причиною землетрясенье; А в яму скорое произвело стремленье С землей и с ямою семи планет сношенье». Отец с веревкой прибежал. «Вот, — говорит, — тебе веревка, ухватись. Я потащу тебя; да крепко же держись. Не оборвись!..» «Нет, погоди тащить; скажи мне наперед: Веревка вещь какая?» Отец, вопрос его дурацкий оставляя, «Веревка вещь, — сказал, — такая, Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет». «На это б выдумать орудие другое, А это слишком уж простое». «Да время надобно, — отец ему на то. — А это, благо, уж готово». «А время что?» «А время вещь такая, Которую с глупцом я не хочу терять. Сиди, — сказал отец, — пока приду опять». Что, если бы вралей и остальных собрать И в яму к этому в товарищи сослать?.. Да яма надобна большая!

670

Метафизический ученик.— В записных книжках Хемницера сохранился предполагаемый план окончания басни: «Не знаю, вовсе ли его он там оставил; да думаю, что нет: отец то есть. А только если бы таких вралей всех засадить в ямы, то много бы ям надобно». Подлинный текст басни Хемницера был опубликован лишь в 1873 году. Читатели XVIII–XIX веков знали ее в редакции В. Капниста, которая также публикуется в томе.

1799

Редакция Капниста

Метафизик

Отец один слыхал, Что за море детей учиться посылают И что того, кто за морем бывал, От небывалого и с вида отличают. Так чтоб от прочих не отстать, Отец немедленно решился Детину за море послать, Чтоб доброму он там понаучился. Но сын глупяе воротился: Попался на руки он школьным тем вралям, Которые о ума не раз людей сводили, Неистолкуемым давая толк вещам, И малого не научили, А навек дураком пустили. Бывало, с глупости он попросту болтал, Теперь всё свысока без толку толковал. Бывало, глупые его не понимали, А ныне разуметь и умные не стали. Дом, город и весь свет враньем его скучал. В метафизическом беснуясь размышленьи О заданном одном старинном предложеньи: Сыскать начало всех начал, Когда за облака он думой возносился, Дорогой шедши, оступился И в ров попал. Отец, который с ним случился, Скоряе бросился веревку принести, Премудрость изо рва на свет произвести. А думный между тем детина, В той яме сидя, рассуждал: «Какая быть могла причина, Что оступился я и в этот ров попал? Причина, кажется, тому землетрясенье; А в яму скорое стремленье — Центральное влеченье, Воздушное давленье…» Отец с веревкой прибежал, «Вот, — говорит, — тебе веревка; ухватися. Я потащу тебя, держися». «Нет, погоди тащить, скажи мне наперед, — Понес студент обычный бред. — Веревка вещь какая? Отец его был не учен, Но рассудителен, умен Вопрос ученый оставляя, «Веревка — вещь, — ему ответствовал, — такая, Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет». «На это б выдумать орудие другое, — Ученый все свое несет. — А это что такое!.. Веревка! — вервие простое!» «Да время надобно, — отец ему на то. — А это хоть не ново, Да благо уж готово». «Да время что?..» «А время вещь такая, Которую с глупцом не стану я терять; Сиди, — сказал отец, — пока приду опять». Что, если бы вралей и остальных собрать И в яму к этому в товарищи послать?.. Да яма надобна большая!

1799

Триумф Амура.

Гравюра Г. Скородумова с оригинала А. Кауфман. 1780-е годы.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

ЭПИТАФИИ

Надгробная на меня самого

Не мни, прохожий, ты читать: «Сей человек Богат и знатен прожил век». Нет, этого со мной, прохожий, не бывало, А все то от меня далёко убегало, Затем что сам того иметь я не желал И подлости всегда и знатных убегал.

Неизвестные годы

В. КАПНИСТ

Ода на рабство [671]

Приемлю лиру, мной забвенну, Отру лежащу пыль на ней: Простерши руку, отягченну Железных бременем цепей, Для песней жалобных настрою; И, соглася с моей тоскою, Унылый, томный звук пролью От струн, рекой омытых слезной: Отчизны моея любезной Порабощенье воспою. А Ты, который обладаешь Един подсолнечною всей, На милость души преклоняешь Возлюбленных тобой царей, Хранишь от злого их навета! Соделай, да владыки света Внушат мою нелестну речь; [672] Да гласу правды кротко внемлют И на злодеев лишь подъемлют Тобою им врученный меч. В печальны мысли погруженный, Пойду, от людства удалюсь На холм, древами осененный; В густую рощу уклонюсь; Под мрачным, мшистым дубом сяду. Там моему прискорбну взгляду Прискорбный все являет вид: Ручей там с ревом гору роет; Унывно ветр меж сосен воет; Летя с древ, томно лист шумит. Куда ни обращу зеницу, Омытую потоком слез, Везде, как скорбную вдовицу, Я зрю мою отчизну днесь: Исчезли сельские утехи, Игрива резвость, пляски, смехи; Веселых песней глас утих; Златые нивы сиротеют; Поля, леса, луга пустеют; Как

туча, скорбь легла на них. Везде, где кущи, села, грады Хранил от бед свободы щит, Там тверды зиждет власть ограды И вольность узами теснит. Где благо, счастие народно Со всех сторон текли свободно, Там рабство их отгонит прочь. Увы! судьбе угодно было, Одно чтоб слово превратило Наш ясный день во мрачну ночь. Так древле мира вседержитель Из мрака словом свет создал, - А вы, цари! на то ль зиждитель Своей подобну власть вам дал, Чтобы во областях подвластных Из счастливых людей несчастных И зло из общих благ творить? На то ль даны вам скиптр, порфира, Чтоб были вы бичами мира И ваших чад могли губить? Воззрите вы на те народы, Где рабство тяготит людей; Где нет любезныя свободы И раздается звук цепей: Там к бедству смертные рожденны, К уничиженью осужденны, Несчастий полну чашу пьют; Под игом тяжкия державы Потоками льют пот кровавый И зляе смерти жизнь влекут. Насилия властей страшатся; Потупя взор, должны стенать; Подняв главу, воззреть боятся На жезл, готовый их карать. В веригах рабства унывают; Низвергнуть ига не дерзают, Обременяющего их; От страха казни цепенеют И мыслию насилу смеют Роптать против оков своих. Я вижу их, они исходят Поспешно из жилищ своих. Но для чего с собой выводят Несущих розы дев младых? Почто, в знак радости народной, В забаве искренной, свободной Сей празднуют прискорбный час? Чей образ лаврами венчают И за кого днесь воссылают К творцу своих молений глас? Ты зришь, царица, се ликует Стенящий в узах твой народ. Се он с восторгом торжествует Твой громкий на престол восход. Ярем свой тяжкий кротко сносит И благ тебе от неба просит, Из мысли бедство истребя; А ты его обременяешь: Ты цепь на руки налагаешь, Благословящие тебя. Так мать, забыв природу в гневе, Дитя, ласкающеесь к ней, Которое носила в чреве, С досадой гонит прочь с очей; Улыбке и слезам не внемлет; В свирепстве от сосцей отъемлет Невинный, бедственный свой плод; В страданье с ним не сострадает; И прежде сиротства ввергает Его в злосчастие сирот. Но ты, которыя щедроты Подвластные боготворят! Коль суд твой, коль твои доброты И злопреступника щадят, Возможно ль, чтоб сама ты ныне Повергла в жертву злой судьбине Тебя любящих чад твоих? И мыслей чужда ты суровых; Так что же? благ не скрыла ль новы Под мнимым гнетом бедствий сих? Когда, пары и мглу сгущая, Светило дня свой кроет вид, Гром, мрачны тучи разрывая, Небесный свод зажечь грозит. От громкого перунов треска И молнии горящей блеска Мятется трепетна земля; Но солнце страх сей отгоняет И град сгущенный растопляет, Дождем проливши на поля. Так ты, возлюбленна судьбою Царица преданных сердец, Взложенный вышнего рукою Носяща с славою венец! Сгущенну тучу бед над нами Любви к нам твоея лучами, Как бурным вихрем, разобьешь; И к благу бедствие устроя, Унылых чад твоих покоя, На жизнь их радости прольешь. Дашь зреть нам то златое время, Когда спасительной рукой Вериг постыдно сложишь бремя С отчизны моея драгой. Тогда, о лестно упованье! Прервется в тех краях стенанье, Где в первый раз узрел я свет. Там, вместо воплей и стенаний, Раздастся шум рукоплесканий И с счастьем вольность процветет. Тогда, прогнавши мрак печали Из мысли горестной моей И зря, что небеса скончали Тобой несчастье наших дней, От уз свободными руками Зеленым лавром и цветами Украшу лиру я мою; Тогда, вослед правдивой славы, С блаженством твоея державы Твое я имя воспою.

671

Ода на рабство. — Поводом к написанию оды послужил указ Екатерины II от 3 мая 1783 года, который объявлял крепостными крестьян Киевского, Черниговского и Новгород-Северского наместничества.

672

Внушать мою нелестну речь… — Здесь: услышать мою нелестную речь.

1783

Ода

на истребление в России

звания раба

Екатериною Второю,

в 15 день февраля 1786 года [673]

Красуйся, счастлива Россия! Восторгом радостным пылай; Встречая времена златые, Главу цветами увенчай; В порфиру светлу облекися; Веселья миром умастися. [674] Да глас твой в песнях возгремит, Исполнит радостью вселенну: Тебе свободу драгоценну Екатерина днесь дарит. О дар божественныя длани! Дар истинных богоцарей! Достойных вечной сердца дани, Достойных мира алтарей! Российские сыны! теките, Усердья жертвы принесите: Мы с ними той к стопам падем, Чья нас десница восставляет, Оковы с наших рук снимает И с вый невольничий ярем. С времен, в забвении лежащих, Наш род был славен на земли. Везде с молвой побед гремящих Российски лавры возросли. Не там лишь, где восшедша Феба, Текущего по своду неба И в понт сходяща виден свет; Но там, где бог сей не сияет, Завесы звездной не вскрывает, Где вечно мрачна ночь живет. Среди такого блеска славы, Побед, которым нет числа, Во узах собственной державы Россия рабства дни влекла. Когда чужую цепь терзала, Сама в веригах унывала И не рвала своих оков; Но раболепными руками Упадших пред ее ногами Царей брала под свой покров. Теперь, о радость несказанна! О день, светляе дня побед! Царица, небом ниспосланна, Неволи тяжки узы рвет; Россия! ты свободна ныне! Ликуй: вовек в Екатерине Ты благость бога зреть должна: Она тебе вновь жизнь дарует И счастье с вольностью связует На все грядущи времена. Обилие рекой польется И ризу позлатит полей. Глас громких песней разнесется, Где раздавался звук цепей. Девиц и юнош хороводы Выводят уж вослед свободы Забавы в рощи за собой; И старость, игом лет согбенна, Пред гробом зрится восхищенна, С свободой встретя век златой. Развязанными днесь крылами Орел российский воспарит Над гордыми его врагами; С высот их выи поразит; Обвившись пламенем перуна, В Эвксине из руки Нептуна Трезубый жезл исторгнет он; В дальнейшие врагов пределы Пошлет молниеносны стрелы И раздробит сарматский трон. Лети, пернатых царь! взносися, Главой касайся небесам; Над кровом вечности спустися; Внеси в ее священный храм Священный лик Екатерины. Бессмертных дел ее картины Там изваянны на стенах; Да узрят веки отдаленны, Колико времена блаженны Текут в подвластных ей странах. А ты, которая свободу, Как животворный свет, даришь! Знай, что российскому народу Ты вечну цепь принять велишь: Мы прежде власти покорялись; В плену днесь кротости остались, И стали пленнее стократ: Твои щедроты бесконечны, Сии сердец оковы вечны И дух свободы покорят. В потомстве благодарны россы, Наследники времен златых, Воздвигнут в честь твою колоссы, Блестящи славой дел твоих. В них кроткий образ изваянный, Рукою правды увенчанный, Святиться будет в род и род: И время, кое все сражает, Бессмертну косу изломает Об памятник твоих щедрот.

673

Ода на истребление в России звания раба Екатериною Второю в 15 День февраля 1786 года. — Поводом к написанию оды послужил указ Екатерины II от 15 февраля 1786 года, согласно которому на прошениях, адресованных императрице, следовало подписываться не «раб», а «верноподданный».

674

Веселья миром умастися… — возрадуйся. Миро — благовонная мазь, употребляемая в некоторых обрядах христианской церкви.

1787

Стихи на перевод «Илиады»

г. Костровым [675]

Седьм знатных городов Европы и Ассии Стязались; кто из них Омира в свет родил? Кострових спор решил: Он днесь в стихах своих России Отца стихов усыновил.

1787

На смерть Юлии [676]

675

Стихи на перевод «Илиады» г. Костровым. — В 1787 году вышли из печати первые шесть песен «Илиады» в переводе Е. И. Кострова.

676

На смерть Юлии. — Юлия — дочь Капниста, скончавшаяся в младенчестве в 1788 году.

Уже со тьмою нощи Простерлась тишина. Выходит из-за рощи Печальная луна. Я лиру томно строю Петь скорбь, объявшу дух. Приди грустить со мною, Луна, печальных друг! У хладной сей могилы, Под тенью древ густых, Услышь мой вопль унылый И вздохов стон моих. Здесь Юлии любезной Прах милый погребен. Я лить над ним ток слезный Навеки осужден. Подобно розе нежной, Ты, Юлия, цвела; Ты в жизни сей мятежной Мне друг, мне все была. Теперь, тебя теряя, Осталось жизнь скончать Иль, скорбью грудь терзая, Всечасно умирать. Но песни сей плачевной Прервать я должен стон: Слезами омоченной Немеет лиры звон. Безмолвною тоскою Сильняй теснится дух: Приди ж грустить со мною, Луна, печальных друг!