Русская поэзия XVIII века

Карамзин Николай Михайлович

1800

И. ДМИТРИЕВ

САТИРИЧЕСКИЕ И ЛИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Чужой толк

«Что за диковинка? лет двадцать уж прошло, Как мы, напрягши ум, наморщивши чело, Со всеусердием всё оды пишем, пишем, А ни себе, ни им похвал нигде не слышим! Ужели выдал Феб свой именной указ, Чтоб не дерзал никто надеяться из нас Быть Флакку [830] , Рамлеру [831] и их собратьи равным И столько ж, как они, во песнопеньи славным? Как думаешь?.. Вчера случилось мне сличать И их и нашу песнь: в их… нечего читать! Листочек, много три, а любо, как читаешь — Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь! Судя по краткости, уверен, что они Писали их резвясь, а не четыре дни; То как бы нам не быть еще и их счастливей, Когда мы во сто раз прилежней, терпеливей? Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь! Над парою стихов просиживает ночь, Потеет, думает, чертит и жжет бумагу; А иногда берет такую он отвагу, Что целый год сидит над одою одной! И подлинно уж весь приложит разум свой! Уж прямо самая торжественная ода! Я не могу сказать, какого это рода, Но очень полная, иная в двести строф! Судите ж, сколько тут хороших есть стишков! К тому ж, и в правилах: сперва прочтешь вступленье, Тут предложение [832] , а там и заключенье — Точь-в-точь как говорят учены по церквам! Со всем тем нет читать охоты, вижу сам. Возьму ли, например, я оды на победы, Как покорили Крым, как в море гибли шведы; Все тут подробности сраженья нахожу, Где было, как, когда, — короче я скажу: В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю! Я, бросивши ее, другую раскрываю, На праздник иль на что подобное тому: Тут найдешь то, чего б нехитрому уму Не выдумать и ввек: зари багряны персты, И райский крин, и Феб, и небеса отверсты! Так громко, высоко!.. а нет, не веселит, И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!» Так дедовских времен с любезной простотою Вчера один старик беседовал со мною. Я, будучи и сам товарищ тех певцов, Которых действию дивился он стихов, Смутился и не знал, как отвечать мне должно; Но, к счастью — ежели назвать то счастьем можно, Чтоб слышать и себе ужасный приговор, — Какой-то Аристарх [833] с ним начал разговор. «На это, — он сказал, — есть многие причины; Не обещаюсь их открыть и половины, А некоторы вам охотно объявлю. Я сам язык богов, поэзию, люблю, И нашей, как и вы, утешен так же мало; Однако ж здесь, в Москве, толкался я, бывало, Меж наших Пиндаров и всех их замечал: Большая часть из них — лейб-гвардии капрал, Асессор, офицер, какой-нибудь подьячий Иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий, Уродов

страж, — народ всё нужный, должностной; Так часто я видал, что истинно иной В два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет, Затем что в хлопотах досуга не имеет. Лишь только мысль к нему счастливая, придет, Вдруг било шесть часов! уже карета ждет; Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону, [834] А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону? Назавтра, лишь глаза откроет, — уж билет: На пробу [835] в пять часов… Куда же? В модный свет, Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю. До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю; [836] Потом опять домой: здесь холься да рядись; А там в спектакль, и так со днем опять простись! К тому ж, у древних цель была, у нас другая: Гораций, например, восторгом грудь питая, Чего желал? О! он — он брал не с высока, В веках бессмертия, а в Риме лишь венка Из лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала: «Он славен, чрез него и я бессмертна стала!» А наших многих цель — награда перстеньком, Нередко сто рублей иль дружество с князьком, Который отроду не читывал другова, Кроме придворного подчас месяцеслова, Иль похвала своих приятелей; а им Печатный всякий лист быть кажется святым. Судя ж, сколь разные и тех и наших виды, Наверно льзя сказать, не делая обиды Ретивым господам, питомцам русских муз, Что должен быть у них и особливый вкус И в сочинении лирической поэмы Другие способы, особые приемы; Какие же они, сказать вам не могу, А только объявлю — и, право, не солгу, — Как думал о стихах один стихотворитель, Которого трудов «Меркурий» наш, и «Зритель», [837] [838] И книжный магазин, и лавочки полны. «Мы с рифмами на свет, — он мыслил, — рождены; Так не смешно ли нам, поэтам, согласиться На взморье в хижину, как Демосфен [839] , забиться, Читать да думать все, и то, что вздумал сам, Рассказывать одним шумящим лишь волнам? Природа делает певца, а не ученье; Он не учась учен, как придет в восхищенье; Науки будут всё науки, а не дар; Потребный же запас — отвага, рифмы, жар». И вот как писывал поэт природный оду: Лишь пушек гром подаст приятну весть народу, Что Рымникский Алкид [840] поляков разгромил, Иль Ферзен [841] их вождя Костюшку [842] полонил, Он тотчас за перо и разом вывел: Ода! Потом в один присест: такого дня и года! «Тут как?.. Пою!..Иль нет, уж это старина! Не лучше ль: Даждь мне, Феб!..Иль так: Не ты одна Попала под пяту, о чалмоносна Порта! Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта? Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжу И воздухом себя открытым освежу». Пошел и на пути так в мыслях рассуждает: «Начало никогда певцов не устрашает; Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалить Героя-то придет! Не знаю, с кем сравнить? С Румянцевым [843] его, иль с Грейгом [844] , иль с Орловым [845] ? Как жаль, что древних я не читывал! а с новым — Неловко что-то все. Да просто напишу: Ликуй, Герой! ликуй. Герой ты!возглашу. Изрядно! Тут же что! Тут надобен восторг! Скажу: Кто завесу мне вечности расторг? Я вижу молний блеск! Я слышу с горня света И то, и то…А там?.. известно: многи лета! Брависсимо! и план и мысли, всё уж есть! Да здравствует поэт! осталося присесть, Да только написать, да и печатать смело!» Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело! И оду уж его тисненью предают И в оде уж его нам ваксу продают! Вот как пиндарил [846] он, и все ему подобны Едва ли вывески надписывать способны! Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек: «Кто в громкий славою Екатеринин век Хвалой ему сердец других не восхищает И лиры сладкою слезой не орошает, Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!» Да ведает же всяк по одам мой клеврет [847] , Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил, Как лирикой ценил! Воспрянем! Марсий ожил! Товарищи! к столу, за перья! отомстим, Надуемся, напрем, ударим, поразим! Напишем на него предлинную сатиру И оправдаем тем российску громку лиру.

830

…Флакку… — Флакк Квинт Гораций (65—8 гг. до н. э.) римский поэт.

831

РамлерКарл Вильгельм (1725–1798) — немецкий поэт, переводчик древнегреческих и латинских авторов.

832

Предложение— здесь: основная часть произведения.

833

Аристарх(жил ок. 170 г. до н. э.) — греческий грамматик. Имя его стало нарицательным для строгого и справедливого критика.

834

Бывший содержатель в Петербурге вольных маскерадов. (прим. автора).

835

На пробу— на репетицию.

836

Петербургский портной. (прим. автора).

837

Петербургские журналы. (прим. автора).

838

«Меркурий» наш, и «Зритель»… — журналы «Санктпетербургский Меркурий» (1793) и «Зритель» (1792), издававшиеся И. А. Крыловым и А. И. Клушиным. В них высмеивались синтиментальная литература и авторы-сентименталисты.

839

Демосфен(ок. 384–322 до н. э.) — афинский оратор и политический деятель.

840

Рымникский Алкид— А. В. Суворов (граф Рымникский) в 1794 году участвовал в подавлении польского восстания.

841

ФерзенИван Евстафьевич (1747–1799) — русский генерал.

842

КостюшкоТадеуш (1746–1817) — руководитель польского национально-освободятельного восстания 1794 года.

843

РумянцевПетр Александрович (1725–1796) — русский полководец XVIII века.

844

ГрейгСамуил Карлович (1736–1788) — адмирал русского флота, участник Чесменской битвы.

845

ОрловАлексей Григорьевич (1737–1808) — фаворит Екатерины II, главнокомандующий русским флотом в русско-турецкой войне 1770 года.

846

Пиндарил— то есть витийствовал, высоко парил в стихах; от имени древнегреческого поэта Пиндара, автора од и гимнов.

847

Клеврет— приверженец, приспешник.

1794

Путешествие N. N. в Париж и Лондон,

писанное за три дни до путешествия [848]

Часть первая

Друзья! сестрицы! я в Париже! Я начал жить, а не дышать! Садитесь вы друг к другу ближе Мой маленький журнал [849] читать: Я был в Лицее [850] , в Пантеоне, [851] У Бонапарта [852] на поклоне; Стоял близехонько к нему, Не веря счастью моему. Вчера меня князь Д<олгоруко>в Представил милой Рекамье; [853] Я видел корпус мамелюков [854] , Сиеса, Вестриса, Мерсье, [855] Мадам Жанлис, Виже, Пикара, [856] Фонтана, Герля, Легуве, [857] Актрису Жорж и Фиеве; [858] Все тропки знаю булевара, Все магазины новых мод; В театре всякий день, оттоле В Тиволи и Фраскати, в поле. [859] Как весело! какой народ! Как счастлив я! — итак, простите! Простите, милые! и ждите Из области наук, искусств Вы с первой почтой продолженья, Истории без украшенья, Идей моих и чувств.

848

Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия. — Написано по поводу готовившегося путешествия за границу поэта Василия Львовича Пушкина (1770–1830), приятеля И. И. Дмитриева.

849

Журнал— дневник (от франц. journal).

850

…в Лицее… — Лицеи, средние учебные заведения классического типа, только что появившиеся во Франции.

851

…в Пантеоне… — Пантеон — место погребения выдающихся деятелей Франции. Открыт в 1802 году по указу Наполеона I.

852

…у Бонапарта… — у Наполеона Бонапарта (1769–1821), французского императора с 1804 года.

853

Представил милой Рекамье.Рекамье — жена парижского банкира, прославившаяся красотой своей. (прим. автора).

854

Корпус мамелюков— воинская часть при Наполеоне I, состоящая из арабов, набранных в Египте.

855

Сиеса, Вестриса, Мерсье.Первый — сенатор, игравший в революцию важную ролю; второй — славный танцовщик, а третий — давно известный писатель. (прим. автора).

856

Мадам Жанлис, Виже, Пикара.Первая — сочинительница романов и нескольких книг о воспитании; второй — приятный стихотворец; последний — лучший комический писатель нынешнего времени. (прим. автора).

857

Фонтана, Герля, Легуве.Три известные стихотворца. (прим. автора).

858

Актрису Жорж и Фиеве.Последний — сочинитель прекрасного романа и писем об Англии. (прим. автора).

859

В Тиволи и Фраскати, в поле.Так называются два гульбища. (прим. автора).

Часть вторая

Против окна в шестом жилье, Откуда вывески, кареты, Всё, всё, и в лучшие лорнеты С утра до вечера во мгле, Ваш друг сидит еще не чесан, И на столе, где кофь стоит, «Меркюр» [860] и «Монитер» [861] разбросан, Афишей целый пук лежит: Ваш друг в свою отчизну пишет; А Журавлев уж не услышит! [862] Вздох сердца! долети к нему! А вы, друзья, за то простите Кое-что нраву моему; Я сам готов, когда хотите, Признаться в слабостях моих; Я, например, люблю, конечно, Читать мои куплеты вечно, Хоть слушай, хоть не слушай их; Люблю и странным я нарядом, Лишь был бы в моде, щеголять; Но словом, мыслью, даже взглядом Хочу ль кого я оскорблять? Я, право, добр! и всей душою Готов обнять, любить весь свет!.. Я слышу стук!.. никак за мною? Так точно, наш земляк зовет На ужин к нашей же— прекрасно! Сегюр [863] у ней почти всечасно: Я буду с ним, как счастлив я! Пришла минута и моя! Простите! время одеваться. Чрез месяц, два — я, может статься, У мачты буду поверять Виргилиеву грозну бурю; [864] А если правду вам сказать, Так я глаза мои защурю И промыслу себя вручу. Как весело! лечу! лечу!

860

«Меркюр»— французский журнал.

861

«Монитер»— официальная французская газета.

862

А Журавлев уж не услышит.Почтенный старик, который незадолго перед тем умер и дружен был с путешественником. (прим. автора).

863

СегюрЛуи-Филипп (1753–1830) — французский дипломат и писатель.

864

Виргилиеву грозну бурю… — Имеется в виду буря на море, описанная в поэме Вергилия «Энеида».

Часть третья

Валы вздувалися горами, Сливалось море с небесами, Ревели ветры, гром гремел, Зияла смерть, а N. N. цел! В Вестминстере свернувшись в ком, [865] Пред урной Попа [866] бьет челом; В ладоши хлопает, на скачке, Спокойно смотрит сквозь очков На стычку Питта [867] с Шериданом [868] , На бой задорных петухов Иль дога с яростным кабаном; Я в Лондоне, друзья, и к вам Уже объятья простираю — Как всех увидеть вас желаю! Сегодня на корабль отдам Все, все мои приобретенья В двух знаменитейших странах! Я вне себя от восхищенья! В каких явлюсь к вам сапогах! Какие фраки! панталоны! Всему новейшие фасоны! Какой прекрасный выбор книг! Считайте — я скажу вам вмиг: Бюффон, Руссо, Мабли [869] , Корнилий [870] , Гомер, Плутарх [871] , Тацит, Виргилий, Весь Шакеспир, весь Поп и Гюм [872] ; Журналы Аддисона, Стиля [873] … И всё Дидота, Баскервиля! [874] Европы целой собрал ум! Ах, милые, с каким весельем Все это будет разбирать! А иногда я между дельем Журнал мой стану вам читать: Что видел, слышал за морями, Как сладко жизнь моя текла, И кончу тем, обнявшись с вами: А родина… все нам мила!

865

В Вестминстере и проч.Для некоторых напомню, что в этом аббатстве издавна погребаются короли и славные мужи. (прим. автора).

866

ПопАлександр (1688–1744) — английский поэт.

867

ПиттМладший Уильям (1759–1806) — английский государственный деятель.

868

ШериданРичард Бринсли (1751–1810) — английский драматург, политический деятель. Выступал в парламенте с резкими антиправительственными речами.

869

МаблиГабриель (1709–1785) — французский писатель-просветитель.

870

Корнилий— Корнелий Непот (конец II в. — после 32 г. до н. э.) — римский историк.

871

Плутарх(ок. 46 — ок. 127) — греческий писатель, автор «Жизнеописаний» видающихся деятелей Древней Греции и Рима.

872

Гюм— Юм Дэвид (1711–1776) — английский философ и историк.

873

Журналы Аддисона, Стиля… — Дж. Аддисон (1672–1719) и Стиль (1676–1729) издавали в начале XVIII века сатирико-нравоучительные журналы «Болтун» и «Зритель».

874

И всё Дидота, Баскервиля.Также для некоторых: Дидот — славный французский типографщик, а Баскервиль — английский. (прим. автора).

1803

Ермак [875]

Какое зрелище пред очи Представила ты, Древность, мне? Под ризою угрюмой ночи, При бледной в облаках луне Я зрю Иртыш: крутит, сверкает, Шумит и пеной подмывает Высокий берег и крутой; На нем два мужа изнуренны, Как тени, в аде заключенны, Сидят, склонясь на длань главой; Единый млад, другой с брадой Седою и до чресл висящей; На каждом вижу я наряд, Во ужас сердце приводящий! С булатных шлемов их висят Со всех сторон хвосты змеины, И веют крылия совины; Одежда из звериных кож; Вся грудь обвешана ремнями, Железом ржавым и кремнями; На поясе широкий нож; А при стопах их два тимпана И два поверженны копья; То два сибирские шамана, И их словам внимаю я. Старец Шуми, Иртыш, реви ты с нами И вторь плачевным голосам! Навек отвержены богами! О, горе нам! Младый О, горе нам! О, страшная для нас невзгода! Старец О ты, которыя венец Поддерживали три народа, [876] Гремевши мира по конец, О сильна, древняя держава! О матерь нескольких племен! Прошла твоя, исчезла слава! Сибирь! и ты познала плен! Младый Твои народы расточенны, Как вихрем возмятенный прах, И сам Кучум, [877] [878] гроза вселенны, Твой царь, погиб в чужих песках! Старец Священные твои шаманы Скитаются в глуши лесов. На то ль судили вы, шайтаны, [879] Достигнуть белых мне власов, Чтоб я, столетний ваш служитель, Стенал и в прахе, бывши зритель Паденья тысяч ваших чад? Младый И от кого ж, о боги! пали? Старец От горсти русских!.. Мор и глад! Почто Сибирь вы не пожрали? Ах, лучше б трус, потоп иль гром Всемощны на нее послали, Чем быть попранной Ермаком! Младый Бичом и ужасом природы!.. Кляните вы его всяк час, Сибирски горы, холмы, воды: Он вечный мрак простер на вас! Старец Он шел, как столп, огнем палящий, Как лютый мраз, все вкруг мертвящий! Куда стрелу ни посылал — Повсюду жизнь пред ней бледнела И страшна смерть вослед летела. Младый И царский брат пред ним упал. Старец Я зрел с ним бой Мегмета-Кула, [880] Сибирских стран богатыря: Рассыпав стрелы все из тула И вящим жаром возгоря, Извлек он саблю смертоносну. «Дай лучше смерть, чем жизнь поносну Влачить мне в плене!» — он сказал И вмиг на Ермака напал. Ужасный вид! они сразились! Их сабли молнией блестят, Удары тяжкие творят, И обе разом сокрушились. Они в ручной вступили бой: Грудь с грудью и рука с рукой; От вопля их дубравы воют; Они стопами землю роют; Уже с них сыплет пот, как град; Уже в них сердце страшно бьется, И ребра обоих трещат: То сей, то оный на бок гнется; Крутятся, и — Ермак сломил! «Ты мой теперь! — он возопил, — И все отныне мне подвластно!» Младый Сбылось пророчество ужасно! Пленил, попрал Сибирь Ермак!.. Но что? ужели стон сердечный Гонимых будет… Старец Вечный! вечный! Внемли, мой сын: вчера во мрак Глухих лесов я углубился И тамо с пламенной душой Над жертвою богам молился. Вдруг ветр восстал и поднял вой; С деревьев листья полетели; Столетни кедры заскрыпели, И вихрь закланных серн унес! Я пал и слышу глас с небес: «Неукротим, ужасен Рача, [881] Когда казнит вселенну он. Сибирь, отвергша мой закон! Пребудь вовек, стоная, плача, Рабыней белого царя! Да светлая тебя заря И черна ночь в цепях застанет; А слава грозна Ермака И чад его вовек не вянет И будет под луной громка!» — Умолкнул глас, и гром трикратно Протек по бурным небесам… Увы! погибли невозвратно! О, горе нам! Младый О, горе нам! Потом, с глубоким сердца вздохом, Восстав с камней, обросших мохом, И сняв орудия с земли, Они вдоль брега потекли И вскоре скрылися в тумане. Мир праху твоему, Ермак! Да увенчают россияне Из злата вылитый твой зрак, Из ребр Сибири источенна Твоим булатным копием! Но что я рек, о тень забвенна! Что рек в усердии моем? Где обелиск твой? Мы не знаем, Где даже прах твой был зарыт. Увы! он вепрем попираем Или остяк по нем бежит За ланью быстрой и рогатой, Прицелясь к ней стрелой пернатой. Но будь утешен ты, герой! Парящий стихотворства гений Всяк день с Авророю златой, В часы божественных явлений, Над прахом плавает твоим И сладку песнь гласит над ним: «Великий! Где б ты ни родился, Хотя бы в варварских веках Твой подвиг жизни совершился; Хотя б исчез твой самый прах; Хотя б сыны твои, потомки, Забыв деянья предка громки. Скитались в дебрях и лесах И жили с алчными вояками, — Но ты, великий человек, Пойдешь в ряду с полубогами Из рода в род, из века в век; И славы луч твоей затмится, Когда померкнет солнца свет, Со треском небо развалится И время на косу падет!»

875

ЕрмакТимофеевич (ум. в 1585 г.) — казачий атаман. Походы Ермака положили начало присоединению Сибири к Московскому государству.

876

Татары, остяки и вогуличи. (прим. автора).

877

Кучум— последний хан Сибирского ханства (XVI в.).

878

Кучум из царства своего ушел к калмыкам, и убит ими. (прим. автора).

879

Сибирские кумиры. (прим. автора).

880

Царский брат, которого Ермак пленил и отослал к царю Иоанну Васильевичу; от него произошли князья Сибирские. (прим. автора).

881

Главный остяцкий идол Кучум, родившийся в магометанской вере, частию уговорил, частию принудил большую половину Сибири верить Алкорану. (прим. автора).

1794

ПОСЛАНИЯ

К Г. Р. Державину [882]

Бард безымянный! тебя ль не узнаю? Орлий издавна знаком мне полет. Я не в отчизне, в Москве обитаю, В жилище сует. Тщетно поэту искать вдохновений Тамо, где враны глушат соловьев; Тщетно в дубравах здесь бродит мой гений Близ светлых ручьев. Тамо встречает на каждом он шаге Рдяных сатиров и вакховых жриц, [883] Скачущих с воплем и плеском в отваге Вкруг древних гробниц. Гул их эвое [884] несется вдоль рощи, Гонит пернатых скрываться в кустах; Даже далече наводит средь нощи На путника страх. О песнопевец! один ты способен Петь и под шумом сердитых валов, Как и при ниве, — себе лишь подобен — Языком богов!

882

Это был ответ на стихи, присланные в «Вестник Европы». Почтенный автор их, не подписавший своего имени, думал, что я в деревне, и пенял мне за мою леность.

883

Здесь описаны цыгане и цыганки, которые во все лето промышляют в Марьиной роще песнями и плясками. (прим. автора).

884

Эвое, или эван, был употребительный припев вакханок при отправлении их оргий. Это примечание для детей, не знающих еще мифологии. (прим. автора).

1805

ПЕСНИ

«Стонет сизый голубочек…»

Стонет сизый голубочек, Стонет он и день и ночь; Миленький его дружочек Отлетел надолго прочь. Он уж боле не воркует И пшенички не клюет; Все тоскует, все тоскует И тихонько слезы льет. С нежной ветки на другую Перепархивает он И подружку дорогую Ждет к себе со всех сторон. Ждет ее… увы! но тщетно, Знать, судил ему так рок! Сохнет, сохнет неприметно Страстный, верный голубок. Он ко травке прилегает, Носик в перья завернул; Уж не стонет, не вздыхает; Голубок… навек уснул! Вдруг голубка прилетела, Приуныв, издалека, Над своим любезным села, Будит, будит голубка; Плачет, стонет, сердцем ноя, Ходит милого вокруг — Но… увы! прелестна Хлоя! Не проснется милый друг!

1792

«Видел славный я дворец…»

Видел славный я дворец Нашей матушки царицы; Видел я ее венец И златые колесницы. «Всё прекрасно!» — я сказал И в шалаш мой путь направил: Там меня мой ангел ждал, Там я Лизоньку оставил. Лиза, рай всех чувств моих! Мы не знатны, не велики; Но в объятиях твоих Меньше ль счастлив я владыки? Царь один веселий час Миллионом покупает; А природа их для нас Вечно даром расточает. Пусть певцы не будут плесть Мне похвал кудрявым складом: Ах! сравню ли я их лесть Милой Лизы с нежным взглядом? Эрмитаж мой — огород, Скипетр — посох, а Лизета — Моя слава, мой народ И всего блаженство света!

1794

«Пой, скачи, кружись, Параша!..»

Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! [885] припевай. Мил, любезен василечек — Рви, доколе он цветет; Солнце зайдет, и цветочек… Ах! увянет, опадет! Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай. Соловей не умолкает, Свищет с утра до утра; Другу милому, он знает, Петь одна в году пора. Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай. Кто, быв молод, не смеялся, Не плясал и не певал, Тот ничем не наслаждался; В жизни не жил, а дышал. Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай.

885

Известный припев одной из цыганских песен. (прим. автора).

1795

«Други! время скоротечно…»

Други! время скоротечно, И не видишь, как летит! Молодыми быть не вечно; Старость вмиг нас посетит. Что же делать? Так и быть, В ожиданьи будем пить. Пусть арак ума убавит Между нас у остряков! Он сердца зато заставит Говорить без колких слов. Лучший способ дружно жить — Меньше врать, а больше пить. Посмотрите, как уныла Вся природа на земли; Осень рощи обнажила; Ах! и розы отцвели. Как же грусть нам усладить? Чаще пунш с араком пить. О арак, арак чудесный! Ты весну нам возвратил; Ты согрел, как май прелестный, Щеки розами покрыл. Чем же нам тебя почтить? Вдвое, втрое больше пить.