Русская поэзия XVIII века

Карамзин Николай Михайлович

1777

На смерть князя Мещерского [914]

Глагол времен [915] ! металла звон! Твой страшный глас меня смущает; Зовет меня, зовет твой стон, Зовет — и к гробу приближает. Едва увидел я сей свет, Уже зубами смерть скрежещет, Как молнией, косою блещет И дни мои, как злак, сечет. Ничто от роковых когтей, Никая тварь не убегает; Монарх и узник — снедь червей, Гробницы злость стихий снедает; Зияет время славу стерть: Как в море льются быстры воды, Так в вечность льются дни и годы; Глотает царства алчна смерть. Скользим мы бездны на краю, В которую стремглав свалимся; Приемлем с жизнью смерть свою, На то, чтоб умереть, родимся. Без жалости все смерть разит: И звезды ею сокрушатся, И солнцы ею потушатся, И всем мирам она грозит. Не мнит лишь смертный умирать И быть себя он вечным чает; Приходит смерть к нему, как тать, И жизнь внезапу похищает. Увы! где меньше страха нам, Там может смерть постичь скорее; Ее и громы не быстрее Слетают к гордым вышинам. Сын роскоши, прохлад и нег, Куда, Мещерской! ты сокрылся? Оставил ты сей жизни брег, К брегам ты мертвых удалился; Здесь персть твоя, а духа нет. Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем. Мы только плачем и взываем: «О, горе нам, рожденным в свет!» Утехи, радость и любовь Где купно с здравием блистали, У всех там цепенеет кровь И дух мятется от печали. Где стол был яств, там гроб стоит; Где пиршеств раздавались лики, Надгробные там воют клики, [916] И бледна смерть на всех глядит. Глядит на всех — и на царей, Кому в державу тесны миры; Глядит на пышных богачей, Что в злате и сребре кумиры; Глядит на прелесть и красы, Глядит на разум возвышенный, Глядит на силы дерзновенны И точит лезвие косы. Смерть, трепет естества и страх! Мы — гордость с бедностью совместна; Сегодня бог, а завтра прах; Сегодня льстит надежда лестна, А завтра: где ты, человек? Едва часы протечь успели, Хаоса в бездну улетели, И весь, как сон, прошел твой век. Как сон, как сладкая мечта, Исчезла и моя уж младость; Не сильно нежит красота, Не столько восхищает радость, Не столько легкомыслен ум, Не столько я благополучен; Желанием честей размучен, Зовет, я слышу, славы шум. Но так и мужество пройдет И вместе к славе с ним стремленье; Богатств стяжание минет, И в сердце всех страстей волненье Прейдет, прейдет в чреду свою. Подите счастьи прочь возможны, Вы все пременны здесь и ложны: Я в дверях вечности стою. Сей день иль завтра умереть, Перфильев! должно нам, конечно, — Почто ж терзаться и скорбеть, Что смертный друг твой жил не вечно? Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой ее себе к покою И с чистою твоей душою Благословляй судеб удар.

914

На смерть князя Мещерского. — Написано в связи с внезапной смертью князя А. И. Мещерского (ум. В 1779 г.) — петербургского богача, хлебосола, хорошего знакомого Державина.

915

Глагол времен— язык времени; бой часов, символизирующий течение времени.

916

Надгробные… клики— погребальный хор . (В издании вместо «клики» ошибочно отпечатано «лики» — прим. верстальщика).

1779

На рождение в Севере

порфирородного отрока [917]

С белыми Борей власами И с седою бородой, Потрясая небесами, Облака сжимал рукой; Сыпал инеи пушисты И метели воздымал, Налагая цепи льдисты, Быстры воды оковал. Вся природа содрогала От лихого старика; Землю в камень претворяла Хладная

его рука; Убегали звери в норы, Рыбы крылись в глубинах, Петь не смели птичек хоры, Пчелы прятались в дуплах; Засыпали нимфы с скуки Средь пещер и камышей, Согревать сатиры руки Собирались вкруг огней. В это время, столь холодно, Как Борей был разъярен, Отроча порфирородно В царстве Северном рожден. Родился — и в ту минуту Перестал реветь Борей; Он дохнул — и зиму люту Удалил Зефир с полей; Он воззрел — и солнце красно Обратилося к весне; [918] Он вскричал — и лир согласно Звук разнесся в сей стране; Он простер лишь детски руки — Уж порфиру в руки брал; Раздались громовы звуки, И весь Север воссиял. Я увидел в восхищеньи Растворен судеб чертог; Я подумал в изумленьи: «Знать, родился некий бог». Гении к нему слетели В светлом облаке с небес; Каждый гений к колыбели Дар рожденному принес: Тот принес ему гром в руки Для предбудущих побед; Тот художества, науки, Украшающие свет; Тот обилие, богатство, Тот сияние порфир; Тот утехи и приятство, Тот спокойствие и мир; Тот принес ему телесну, Тот душевну красоту; Прозорливость тот небесну, Разум, духа высоту. Словом, все ему блаженствы И таланты подаря, Все влияли совершенствы, Составляющи царя; Но последний, добродетель Зарождаючи в нем, рек: «Будь страстей твоих владетель, Будь на троне человек!» Все крылами восплескали, Каждый гений восклицал: «Се божественный, — вещали,— Дар младенцу он избрал! Дар, всему полезный миру! Дар, добротам всем венец! Кто приемлет с ним порфиру, Будет подданным отец!» «Будет, — и Судьбы гласили, — Он монархам образец!» Лес и горы повторили: «Утешением сердец!» Сим Россия восхищенна Токи слезны пролила, На колени преклоненна, В руки отрока взяла; Восприяв его, лобзает В перси, очи и уста; В нем геройство возрастает, Возрастает красота. Все его уж любят страстно, Всех сердца уж он возжег: Возрастай, дитя прекрасно! Возрастай, наш полубог! Возрастай, уподобляясь Ты родителям во всем; С их ты матерью [919] равняясь, Соравняйся с божеством.

917

На рождение в Севере порфиродного отрока. — Написано по случаю рождения великого князя Александра, будущего Александра I.

918

…солнце красно // Обратилося к весне… — Александр родился 12 декабря по старому стилю, когда начинает увеличиваться день.

919

…с их… матерью… — с Екатериной II.

1779

К первому соседу [920]

Кого роскошными пирами На влажных невских островах, Между тенистыми древами, На мураве и на цветах, В шатрах персидских златошвенных, Из глин китайских [921] драгоценных, Из венских чистых хрусталей, Кого толь славно угощаешь, И для кого ты расточаешь Сокровищи казны твоей? Гремит музыка, слышны хоры Вкруг лакомых твоих столов; Сластей и ананасов горы И множество других плодов Прельщают чувствы и питают; Младые девы угощают, Подносят вина чередой, И алиатико [922] с шампанским, И пиво русское с британским, И мозель с зельцерской водой. В вертепе мраморном, прохладном, В котором льется водоскат, На ложе роз благоуханном, Средь лени, неги и отрад, Любовью распаленный страстной, С младой, веселою, прекрасной И нежной нимфой [923] ты сидишь; Она поет, ты страстью таешь, То с ней в весельи утопаешь, То, утомлен весельем, спишь. Ты спишь, — и сон тебе мечтает, Что ввек благополучен ты, Что само небо рассыпает Блаженства вкруг тебя цветы; Что парка дней твоих не косит, Что откуп вновь тебе приносит Сибирски горы серебра И дождь златый к тебе лиется. Блажен, кто поутру проснется Так счастливым, как был вчера! Блажен! кто может веселиться Бесперерывно в жизни сей; Но редкому пловцу случится Безбедно плавать средь морей: Там бурны дышут непогоды, Горам подобно гонят воды И с пеною песок мутят. Петрополь сосны осеняли, — Но, вихрем пораженны, пали, Теперь корнями вверх лежат. Непостоянство доля смертных, В пременах вкуса счастье их; Среди утех своих несметных Желаем мы утех иных; Придут, придут часы те скучны, Когда твои ланиты тучны Престанут грации трепать; И, может быть, с тобой в разлуке Твоя уж Пенелопа в скуке Ковер не будет распускать. [924] Не будет, может быть, лелеять Судьба уж более тебя И ветр благоприятный веять В твой парус: береги себя! Доколь текут часы златые И не приспели скорби злые, Пей, ешь и веселись, сосед! На свете жить нам время срочно; Веселье то лишь непорочно, Раскаянья за коим нет.

920

К первому соседу. — Стихотворение адресовано М. С. Голикову (ум. в 1788 г.), богачу откупщику, жившему в Петербурге по соседству с Державиным на Сенной площади.

921

Из глин китайских— из фарфора.

922

Алиатико— итальянское вино.

923

С младой… нимфой… — Имеется в виду любовница Голикова, итальянская певица.

924

Твоя уж Пенелопа в скуке // Ковер не будет распускать… — «К Голикову же сие сравнение относится потому, что он был сибирский житель и, поехав в Петербург для снятия откупа, оставил там жену, обнадеживая ее, что скоро возвратится» (Об. Д., стр. 632). (Об. Д., стр… —здесь и далее ссылки на «Объяснения на сочинения Державина». — прим. верстальщика.)

1780

Властителям и судиям [925]

Восстал всевышний бог да судит Земных богов во сонме их; Доколе, рек, доколь вам будет Щадить неправедных и злых? Ваш долг есть: сохранять законы, На лица сильных не взирать, Без помощи, без обороны Сирот и вдов не оставлять. Ваш долг: спасать от бед невинных, Несчастливым подать покров; От сильных защищать бессильных, Исторгнуть бедных из оков. Не внемлют! видят — и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодействы землю потрясают, Неправда зыблет небеса. Цари! Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья, Но вы, как я, подобно страстны [926] , И так же смертны, как и я. И вы подобно так падете, Как с древ увядший лист падет! И вы подобно так умрете, Как ваш последний раб умрет! Воскресни, боже! боже правых! И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых, И будь един царем земли!

925

Властителям и судиям. — Переложение 81 псалма (Библия). Стихотворение вызвало недовольство Екатерины II, которая увидела в нем «якобинские» настроения. Оно дважды было изъято цензурой из сборников, подготовленных к печати.

926

Страстны— одержимы страстями.

1780

Разные вина [927]

Вот красно-розово вино, За здравье выпьем жен румяных. Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст багряных! Ты тож румяна, хороша, — Так поцелуй меня, душа! Вот черно-тинтово вино [928] , За здравье выпьем чернобровых. Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст пунцовых! Ты тож, смуглянка, хороша, — Так поцелуй меня, душа! Вот злато-кипрское вино, За здравье выпьем светловласых. Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст прекрасных! Ты тож, белянка, хороша, — Так поцелуй меня, душа! Вот слезы ангельски вино [929] . За здравье выпьем жен мы нежных. Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст любезных! Ты тож нежна и хороша, — Так поцелуй меня, душа!

927

Разные вина. — В первом издании к названию стихотворения было добавлено: «Или пирушка молодых холостых людей. 1782 г.».

928

Черно-тинтово вино— красное испанское вино (vino tinto).

929

Слезы ангельски вино— неточное название итальянского вина «Lacrimae Christi».

1782

Фелица [930]

Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды! Которой мудрость несравненна Открыла верные следы Царевичу младому Хлору Взойти на ту высоку гору, Где роза без шипов растет, Где добродетель обитает, — Она мой дух и ум пленяет, Подай найти ее совет. Подай, Фелица! наставленье: Как пышно и правдиво жить, Как укрощать страстей волненье И счастливым на свете быть? Меня твой голос возбуждает, Меня твой сын препровождает; Но им последовать я слаб. Мятясь житейской суетою, Сегодня властвую собою, А завтра прихотям я раб. Мурзам твоим не подражая, [931] Почасту ходишь ты пешком, И пища самая простая Бывает за твоим столом; Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред налоем [932] И всем из твоего пера Блаженство смертным проливаешь; Подобно в карты не играешь, Как я, от утра до утра. Не слишком любишь маскарады, А в клоб не ступишь и ногой; Храня обычаи, обряды, Не донкишотствуешь собой; Коня парнасска не седлаешь, К духам в собранье не въезжаешь, [933] Не ходишь с трона на Восток; Но кротости ходя стезею, Благотворящею душою, Полезных дней проводишь ток. А я, проспавши до полудни, [934] Курю табак и кофе пью; Преобращая в праздник будни, Кружу в химерах мысль мою: То плен от персов похищаю, То стрелы к туркам обращаю; То, возмечтав, что я султан, Вселенну устрашаю взглядом; То вдруг, прельщаяся нарядом, Скачу к портному по кафтан. Или в пиру я пребогатом, Где праздник для меня дают, Где блещет стол сребром и златом, Где тысячи различных блюд: Там славный окорок вестфальской, Там звенья рыбы астраханской, Там плов и пироги стоят, Шампанским вафли запиваю; И всё на свете забываю Средь вин, сластей и аромат. Или средь рощицы прекрасной В беседке, где фонтан шумит, При звоне арфы сладкогласной, Где ветерок едва дышит, Где все мне роскошь представляет, К утехам мысли уловляет, Томит и оживляет кровь; На бархатном диване лежа, Младой девицы чувства нежа, Вливаю в сердце ей любовь. Или великолепным цугом В карете англинской, златой, С собакой, шутом или другом, Или с красавицей какой Я под качелями гуляю; В шинки пить меду заезжаю; Или, как то наскучит мне, По склонности моей к премене, Имея шапку набекрене, Лечу на резвом бегуне. [935] Или музыкой и певцами, Органом и волынкой вдруг, Или кулачными бойцами И пляской веселю мой дух; Или, о всех делах заботу Оставя, езжу на охоту И забавляюсь лаем псов; [936] Или над невскими брегами Я тешусь по ночам рогами И греблей удалых гребцов. [937] Иль, сидя дома, я прокажу, Играя в дураки с женой; То с ней на голубятню лажу, То в жмурки резвимся порой; То в свайку с нею веселюся, То ею в голове ищуся; То в книгах рыться я люблю, Мой ум и сердце просвещаю, Полкана и Бову читаю; За Библией, зевая, сплю. [938] Таков, Фелица, я развратен! Но на меня весь свет похож. Кто сколько мудростью ни знатен, Но всякий человек есть ложь. Не ходим света мы путями, Бежим разврата за мечтами. Между лентяем и брюзгой, [939] Между тщеславья и пороком Нашел кто разве ненароком Путь добродетели прямой. Нашел, — но льзя ль не заблуждаться Нам, слабым смертным, в сем пути, Где сам рассудок спотыкаться И должен вслед страстям идти; Где нам ученые невежды, Как мгла у путников, тмят вежды? Везде соблазн и лесть живет; Пашей всех роскошь угнетает. — Где ж добродетель обитает? Где роза без шипов растет? Тебе единой лишь пристойно, Царевна! свет из тьмы творить; Деля Хаос на сферы стройно, [940] Союзом целость их крепить; Из разногласия согласье И из страстей свирепых счастье Ты можешь только созидать. Так кормщик, через понт плывущий, Ловя под парус ветр ревущий, Умеет судном управлять. Едина ты лишь не обидишь, Не оскорбляешь никого, Дурачествы сквозь пальцы видишь, Лишь зла не терпишь одного; Проступки снисхожденьем правишь, Как волк овец, людей не давишь, Ты знаешь прямо цену их. Царей они подвластны воле, — Но богу правосудну боле, Живущему в законах их. Ты здраво о заслугах мыслишь, Достойным воздаешь ты честь, Пророком ты того не числишь, Кто только рифмы может плесть, А что сия ума забава — Калифов добрых честь и слава. Снисходишь ты на лирный лад; Поэзия тебе любезна, Приятна, сладостна, полезна, Как летом вкусный лимонад. Слух идет о твоих поступках, Что ты нимало не горда; Любезна и в делах и в шутках, Приятна в дружбе и тверда; Что ты в напастях равнодушна, А в славе так великодушна, Что отреклась и мудрой слыть. [941] Еще же говорят неложно, Что будто завсегда возможно Тебе и правду говорить. Неслыханное также дело, Достойное тебя одной, Что будто ты народу смело О всем, и въявь и под рукой, И знать и мыслить позволяешь И о себе не запрещаешь И быль и небыль говорить; [942] Что будто самым крокодилам, Твоих всех милостей зоилам, Всегда склоняешься простить. Стремятся слез приятных реки Из глубины души моей. О! коль счастливы человеки Там должны быть судьбой своей, Где ангел кроткий, ангел мирной, Сокрытый в светлости порфирной, С небес ниспослан скиптр носить! Там можно пошептать в беседах [943] И, казни не боясь, в обедах За здравие царей не пить. Там с именем Фелицы можно В строке описку поскоблить Или портрет неосторожно Ее на землю уронить. Там свадеб шутовских не парят, В ледовых банях их не жарят, Не щелкают в усы вельмож; Князья наседками не клохчут, Любимцы въявь им не хохочут И сажей не марают рож. Ты ведаешь, Фелица! правы И человеков и царей; Когда ты просвещаешь нравы, Ты не дурачишь так людей; В твои от дел отдохновеньи Ты пишешь в сказках поученьи И Хлору в азбуке твердишь: «Не делай ничего худого, И самого сатира злого Лжецом презренным сотворишь». Стыдишься слыть ты тем великой, Чтоб страшной, нелюбимой быть; Медведице прилично дикой Животных рвать и кровь их пить. Без крайнего в горячке бедства Тому ланцетов нужны ль средства, Без них кто обойтися мог? И славно ль быть тому тираном, Великим в зверстве Тамерланом [944] , Кто благостью велик, как бог? Фелицы слава, слава бога, Который брани усмирил [945] ; Который сира и убога Покрыл, одел и накормил; Который оком лучезарным Шутам, трусам, неблагодарным И праведным свой свет дарит; Равно всех смертных просвещает, Больных покоит, исцеляет, Добро лишь для добра творит. Который даровал свободу [946] В чужие области скакать, Позволил своему народу Сребра и золота искать; Который воду разрешает И лес рубить не запрещает; Велит и ткать, и прясть, и шить; Развязывая ум и руки, Велит любить торги, науки И счастье дома находить; Которого закон, десница Дают и милости и суд. Вещай, премудрая Фелица! Где отличен от честных плут? Где старость по миру не бродит? Заслуга хлеб себе находит? Где месть не гонит никого? Где совесть с правдой обитают? Где добродетели сияют? — У трона разве твоего! Но где твой трон сияет в мире? Где, ветвь небесная, цветешь? В Багдаде, Смирне, Кашемире? Послушай, где ты ни живешь: Хвалы мои тебе приметя, Не мни, чтоб шапки иль бешметя За них я от тебя желал. Почувствовать добра приятство Такое есть души богатство, Какого Крез не собирал. Прошу великого пророка, Да праха ног твоих коснусь, Да слов твоих сладчайша тока И лицезренья наслаждусь! Небесные прошу я силы, Да, их простря сафирны крылы, Невидимо тебя хранят От всех болезней, зол и скуки; Да дел твоих в потомстве звуки, Как в небе звезды, возблестят.

930

Фелица. — Имя Фелица взято Державиным из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной Екатериной II. В оде под этим именем подразумевается сама императрица. Вся первая строфа излагает сюжет екатерининской сказки.

931

Мурзам твоим не подражая… — Слово «мурза» употребляется в оде «Фелица» в двояком смысле. Мурзой называет себя сам Державин, намекая на свое происхождение от татарского мурзы Багрима. Но этим же словом названы и вельможи Екатерины II, многим из которых были присущи и «восточная» лень, и «восточный» деспотизм.

932

…пред налоем. — Налой — высокий столик с покатой крышкой для богослужебных книг. Здесь: конторка, столик.

933

К духам в собранье не въезжаешь— не посещаешь масонских лож.

934

А я, проспавши до полудни…и далее. — «Относится к прихотливому нраву князя Потемкина… который то сбирался на войну, то упряжнялся в нарядах, в пирах и всякого рода роскошах» (Об. Д., стр. 598).

935

Лечу на резвом бегуне…и далее. — «Относится к… гр. Ал. Гр. Орлову, который был охотник до скачки лошадиной… до всякого молодечества русского, как и до песен русских» (Об. Д., стр. 598).

936

И забавляюсь лаем псов… — «Относится к Петру Ивановичу Панину, который любил псовую охоту» (Об. Д., стр. 598).

937

Я тешусь по ночам рогами // И греблей удалых гребцов. — «Относится к Семену Кирилловичу Нарышкину, бывшему тогда егермейстером, который первый завел роговую музыку» (Об. Д., стр. 598).

938

Полкана и Бову

читаю; // За Библией, зевая, сплю. — «Относится до кн. Вяземского, любившего читать романы… — Полкана и Бову и известные старинные русские повести» (Об. Д., стр. 599).

939

Между лентяем и брюзгой… — Лентяй и Брюзга — персонажи из «Сказки о царевиче Хлоре» Екатерины II.

940

Деля Хаос на сферы стройно… — намек на учреждение губерний (1775 г.).

941

Что откреклась и мудрой слыть. — Екатерина лицемерно отреклась от титула «Премудрой» и «Великой», предложенных ей в 1767 году Сенатом.

942

И быль и небыль говорить… — В Наказе депутатам Екатерина писала, что нельзя никого судить и наказывать за слова.

943

Там можно пошептать в беседах…и вся следующая строфа — намеки на правительственный произвол в царствование Анны Иоанновны.

944

Тамерлан— Тимур (1336–1405), среднеазиатский эмир, полководец и завоеватель, известный своей жестокостью.

945

…брани усмирил… — Намек на окончание русско-турецкой войны 1768–1774 годов.

946

Который даровал свободу…и далее. — Державин говорит о льготах, предоставленных Екатериной II дворянству: право на выезд за границу, право добывать для себя драгоценные металлы, свободное плавание с торговыми целями по морям и рекам, порубка леса в своих имениях, право заводить у себя мануфактуры.

1782

Видение Мурзы [947]

На темно-голубом эфире Златая плавала луна; В серебряной своей порфире Блистаючи с высот, она Сквозь окна дом мой освещала И палевым своим лучом Златые стекла рисовала На лаковом полу моем. Сон томною своей рукою Мечты различны рассыпал, Кропя забвения росою, Моих домашних усыплял; Вокруг вся область почивала, Петрополь с башнями дремал, Нева из урны чуть мелькала, Чуть Бельт [948] в брегах своих сверкал; Природа, в тишину глубоку И в крепком погруженна сне, Мертва казалась слуху, оку На высоте и в глубине; Лишь веяли одни зефиры, Прохладу чувствам принося. Я не спал, — и, со звоном лиры Мой тихий голос соглася, «Блажен, — воспел я, — кто доволен В сем свете жребием своим, Обилен, здрав, покоен, волен И счастлив лишь собой самим; Кто сердце чисто, совесть праву И твердый нрав хранит в свой век И всю свою в том ставит славу, Что он лишь добрый человек; Что карлой он и великаном И дивом света не рожден, И что не создан истуканом И оных чтить не принужден; Что все сего блаженствы мира Находит он в семье своей; Что нежная его Пленира [949] И верных несколько друзей С ним могут в час уединенный Делить и скуку и труды! Блажен и тот, кому царевны Какой бы ни было орды Из теремов своих янтарных И сребро-розовых светлиц, Как будто из улусов [950] дальных, Украдкой от придворных лиц, За россказни, за растабары, За вирши иль за что-нибудь Исподтишка драгие дары И в досканцах [951] червонцы шлют; Блажен!» Но с речью сей незапно Мое все зданье потряслось, Раздвиглись стены, и стократно Ярчее молний пролилось Сиянье вкруг меня небесно; Сокрылась, побледнев, луна. Виденье я узрел чудесно: Сошла со облаков жена, — Сошла — и жрицей очутилась [952] Или богиней предо мной. Одежда белая струилась На ней серебряной волной; Градская на главе корона, Сиял при персях пояс злат; Из черно-огненна виссона, [953] Подобный радуге, наряд С плеча десного полосою Висел на левую бедру; Простертой на алтарь рукою На жертвенном она жару Сжигая маки благовонны Служила вышню божеству. Орел полунощный, огромный, [954] Сопутник молний торжеству, Геройской провозвестник славы, Сидя пред ней на груде книг, Священны блюл ее уставы; Потухший гром в кохтях своих И лавр с оливными ветвями Держал, как будто бы уснув. Сафиро-светлыми очами, Как в гневе иль в жару, блеснув, Богиня на меня воззрела. Пребудет образ ввек во мне, Она который впечатлела! «Мурза! — она вещала мне, — Ты быть себя счастливым чаешь, Когда по дням и по ночам На лире ты своей играешь И песни лишь поешь царям. Вострепещи, мурза несчастный! И страшны истины внемли, Которым стихотворцы страстны Едва ли верят на земли; Одно к тебе лишь доброхотство Мне их открыть велит. Когда Поэзия не сумасбродство, Но вышний дар богов, — тогда Сей дар богов лишь к чести И к поученью их путей Быть должен обращен, не к лести И тленной похвале людей. Владыки света люди те же, В них страсти, хоть на них венцы; Яд лести их вредит не реже, А где поэты не льстецы? И ты сирен поющих грому В вред добродетели не строй; Благотворителю прямому В хвале нет нужды никакой. Хранящий муж честные нравы, Творяй свой долг, свои дела, Царю приносит больше славы, Чем всех пиитов похвала. Оставь нектаром наполненну Опасну чашу, где скрыт яд». «Кого я зрю столь дерзновенну И чьи уста меня разят? Кто ты? Богиня или жрица?» — Мечту стоящу я спросил. Она рекла мне: «Я Фелица» Рекла — и светлый облак скрыл От глаз моих ненасыщенных Божественны ее черты; Курение мастик бесценных Мой дом и место то цветы Покрыли, где она явилась. Мой бог! мой ангел во плоти!.. Душа моя за ней стремилась; Но я за ней не мог идти, Подобно громом оглушенный, Бесчувствен я, безгласен был. Но, током слезным орошенный, Пришел в себя и возгласил: Возможно ль, кроткая царевна! И ты к мурзе чтоб своему Была сурова столь и гневна, И стрелы к сердцу моему И ты, и ты чтобы бросала, И пламени души моей К себе и ты не одобряла? Довольно без тебя людей, Довольно без тебя поэту За кажду мысль, за каждый стих Ответствовать лихому свету И от сатир щититься злых! Довольно золотых кумиров, Без чувств мои что песни чли; Довольно кадиев [955] , факиров [956] , Которы в зависти сочли Тебе их неприличной лестью; Довольно нажил я врагов! Иной отнес себе к бесчестью, Что не дерут его усов; Иному показалось больно, Что он наседкой не сидит; Иному — очень своевольно С тобой мурза твой говорит; Иной вменял мне в преступленье, Что я посланницей с небес Тебя быть мыслил в восхищенье И лил в восторге токи слез. И словом: тот хотел арбуза, А тот соленых огурцов. [957] Но пусть им здесь докажет муза, Что я не из числа льстецов; Что сердца моего товаров За деньги я не продаю, И что не из чужих анбаров Тебе наряды я крою. Но, венценосна добродетель! Не лесть я пел и не мечты, А то, чему весь мир свидетель: Твои дела суть красоты. Я пел, пою и петь их буду И в шутках правду возвещу; Татарски песни из-под спуду, Как луч, потомству сообщу; Как солнце, как луну, поставлю Твой образ будущим векам; Превознесу тебя, прославлю; Тобой бессмертен буду сам».

947

Видение Мурзы. — Стихотворение содержит в себе резкие возражения Державина против обвинений его в лести Екатерине II в оде «Фелица».

948

Бельт— Балтийское море.

949

Пленира. — Так Державин называет свою первую жену — Екатерину Яковлевну, урожденную Бастидон (1760–1794).

950

Улус— селение кочующих народов (Об. Д., стр. 604).

951

Досканец— небольшой деревянный ящик. Намек на подарок императрицы, которая прислала автору «Фелицы» табакерку с пятьюстами червонцев.

952

Сошла — и жрицей очутилась… — «Подлинный список с портрета… императрицы, писанного г. Левицким» (Об. Д., стр. 604).

953

Из черно-огненна виссона…и далее. — «Описание Владимирского ордена который императрица… на себя наложила» (Об. Д., стр. 604). Виссон— драгоценная белая или пурпурная ткань, употреблявшаяся в древнем Риме.

954

Орел полунощный, огромный…и далее. — Аллегорическое изображение Русского государства.

955

Кадий— судья (арабск.).

956

Факир— мусульманский странствующий монах (арабск.).

957

И словом: тот хотел арбуза, // А тот соленых огурцов… — «Сие относится на прихотливый нрав кн. Потемкина, который тогда только и был доволен, когда чего дожидался, а как скоро получал, то опять находился в скуке: он нередко посылывал нарочных курьеров по империи, как-то в Москву и другие города за арбузами, за солеными огурцами и проч., и проч.» (Об. Д., стр. 605).

1783–1784 (?)

Бог

О ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трех лицах божества! [958] Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: бог. Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий, — Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света твоего рожденны, Исследовать судеб твоих: Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, — В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг. Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В себе самом ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый все единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, ты есть, ты будешь ввек! Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, — Так звезды в безднах под тобой. Светил возженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры — Перед тобой — как нощь пред днем. Как капля, в море опущенна, Вся твердь перед тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, — и то, Когда дерзну сравнить с тобою, Лишь будет точкою одною; А я перед тобой — ничто. Ничто! Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт; Во мне себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, [959] Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь — конечно, есть и ты! Ты есть! — природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть — и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей ты телесных, Где начал ты духов небесных И цепь существ связал всех мной. Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих, Черта начальна божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб — я червь — я бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? — безвестен; А сам собой я быть не мог. Твое созданье я, создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! — в бессмертие твое. Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить.

958

Без лиц в трех лицах божества! — «Автор, кроме богословского… понятия, разумел тут… бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и нескончаемое течение времени» (Об. Д., стр. 593).

959

Тебя душа моя быть чает… — моя душа хочет, чтобы ты был.

1784

Осень во время осады Очакова [960]

Спустил седой Эол Борея С цепей чугунных из пещер; Ужасные криле расширя, Махнул по свету богатырь; Погнал стадами воздух синий, Сгустил туманы в облака, Давнул, — и облака расселись, Пустился дождь и восшумел. Уже румяна Осень носит Снопы златые на гумно, И роскошь винограду просит Рукою жадной на вино. Уже стада толпятся птичьи, Ковыль сребрится по степям; Шумящи красно-желты листьи Расстлались всюду по тропам. В опушке заяц быстроногий, Как колпик [961] поседев, лежит; Ловецки раздаются роги, И выжлиц лай [962] и гул гремит. Запасшися крестьянин хлебом, Ест добры щи и пиво пьет; Обогащенный щедрым небом, Блаженство дней своих поет. Борей на Осень хмурит брови И Зиму с севера зовет, Идет седая чародейка, Косматым машет рукавом; И снег, и мраз, и иней сыплет И воды претворяет в льды; От хладного ее дыханья Природы взор оцепенел. Наместо радуг испещренных Висит по небу мгла вокруг, А на коврах полей зеленых Лежит рассыпан белый пух. Пустыни сетуют и долы, Голодны волки воют в них; Древа стоят и холмы голы, И не пасется стад при них. Ушел олень на тундры мшисты, И в логовище лег медведь; По селам нимфы голосисты Престали в хороводах петь; Дымятся серым дымом домы, Поспешно едет путник в путь, Небесный Марс оставил громы И лег в туманы отдохнуть. Российский только Марс, Потемкин, Не ужасается зимы: По развевающим знаменам Полков, водимых им, орел Над древним царством Митридата [963] Летает и темнит луну [964] ; Под звучным крил его мельканьем То черн, то бледн, то рдян Эвксин [965] . Огонь, в волнах не угасимый, Очаковские стены жрет, Пред ними росс непобедимый И в мраз зелены лавры жнет; Седые бури презирает, На льды, на рвы, на гром летит, В водах и в пламе помышляет: Или умрет, иль победит. Мужайся, твердый росс и верный, Еще победой возблистать! Ты не наемник, сын усердный; Твоя Екатерина мать, Потемкин вождь, бог покровитель; Твоя геройска грудь твой щит, Честь мзда твоя, вселенна зритель, Потомство плесками гремит. Мужайтесь, росски Ахиллесы, Богини северной сыны! Хотя вы в Стикс не погружались, [966] Но вы бессмертны по делам. На вас всех мысль, на вас всех взоры, Дерзайте ваших вслед отцов! И ты спеши скорей, Голицын! Принесть в твой дом с оливой лавр. Твоя супруга златовласа, Пленира сердцем и лицом, Давно желанного ждет гласа, Когда ты к ней приедешь в дом; Когда с горячностью обнимешь Ты семерых твоих сынов, На матерь нежны взоры вскинешь И в радости не сыщешь слов. Когда обильными речами Потом восторг свой изъявишь, Бесценными побед венцами Твою супругу удивишь; Геройские дела расскажешь Ее ты дяди и отца, [967] И дух и ум его докажешь И как к себе он влек сердца. Спеши, супруг, к супруге верной, Обрадуй ты, утешь ее; Она задумчива, печальна, В простой одежде и, власы Рассыпав по челу нестройно, Сидит за столиком в софе; И светло-голубые взоры Ее всечасно слезы льют. Она к тебе вседневно пишет: Твердит то славу, то любовь, То жалостью, то негой дышит, То страх ее смущает кровь; То дяде торжества желает, То жаждет мужниной любви, Мятется, борется, вещает: «Коль долг велит, ты лавры рви!» В чертоге вкруг ее безмолвном Не смеют нимфы пошептать; В восторге только музы томном Осмелились сей стих бряцать. Румяна Осень! радость мира! Умножь, умножь еще твой плод! Приди, желанна весть! — и лира Любовь и славу воспоет.

960

Осень во время осады Очакова. — Написано во время осады русскими войсками, возглавлявшимися Г. А. Потемкииым, турецкой крепости Очаков. Ода была послана княгине В. В. Голицыной, муж которой С. Ф. Голицын (1748–1810) участвовал в сражениях под Очаковом.

961

Колпик— птица с белым опереньем.

962

И выжлиц лай… — Выжлец — гончий кобель.

963

Над древним царством Митридата… — над Крымом. Митридат (132—63 гг. до н. э.) — понтийский царь, которому принадлежали земли на северном и восточпом побережье Черного моря.

964

Летает и темнит луну… — помрачает славу Турции.

965

Эвксин— Черное море.

966

Хотя вы в Стикс не погружались… — Фетида, мать Ахиллеса, чтобы сделать сына неуязвимым, искупала его в реке Стиксе (греч. миф.).

967

Ее ты дяди и отца… — то есть Потемкина, который был дядей жены Голицына и отечески ее любил.

1788

Философы, пьяный и трезвый [968]

Пьяный Сосед! на свете все пустое: Богатство, слава и чины. А если за добро прямое Мечты быть могут почтены, То здраво и покойно жить, С друзьями время проводить, Красот любить, любимым быть И с ними сладко есть и пить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Сосед! на свете не пустое — Богатство, слава и чины; Блаженство сыщем в них прямое, Когда мы будем лишь умны, Привыкнем прямо честь любить, Умеренно, в довольстве жить, По самой нужде есть и пить, То можем все счастливы быть. Пусть пенится вино прекрасно, Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед. Пьяный Гонялся я за звучной славой, Встречал я смело ядры лбом; Сей зверской упоен отравой, Я был ужасным дураком. Какая польза страшным быть, Себя губить, других мертвить, В убийстве время проводить? Безумно на убой ходить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Гоняться на войне за славой И с ядрами встречаться лбом Велит тому рассудок здравой, Кто лишь рожден не дураком: Царю, отечеству служить, Чад, жен, родителей хранить, Себя от плена боронить — Священна должность храбрым быть! Пусть пенится вино прекрасно! Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед. Пьяный Хотел я сделаться судьею, Законы свято соблюдать, — Увидел, что кривят душою, Где должно сильных осуждать. Какая польза так судить? Одних щадить, других казнить И совестью своей шутить? Смешно в тенета мух ловить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Когда судьба тебе судьею В судах велела заседать, Вертеться нужды нет душею, Когда не хочешь взяток брать. Как можно так и сяк судить, Законом правду тенетить И подкупать себя пустить? Судье злодеем страшно быть! Пусть пенится вино прекрасно, Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед.

968

Философы, пьяный и трезвый. — В стихотворении противопоставлены «образ мыслей Аристиппа и Аристида» (Об. Д., стр. 719). Аристипп (род. ок. 435 до н. э.) — греческий философ, проповедовал разумное, умеренное наслаждение как цель жизни. Аристид (ок. 540 — ок. 467 г. до н. э.) — афинский полководец, государственный деятель. За гражданское мужество был назван Справедливым.