Русская весна
Шрифт:
...В воскресенье один из школьных друзей Эйлин пригласил их на пляж в Малибу. Рано утром они влились в кошмарный транспортный поток, спустя полтора часа с трудом отыскали стоянку, переоделись в машине и отправились бродить по пляжу в поисках своей компании.
– Запомни, Бобби, ни слова о Париже или Европе, – предупредила Эйлин, когда они увидели большой надутый гелием красный шар, под которым их ждали. – С большинством из этих балбесов я училась в школе в Беверли-Хиллз, это шайка гринго, и я не хочу, чтобы все кончилось
Человек двадцать расположились на полотенцах вокруг металлического бочонка с пивом, болтали, загорали, пили и ели под звуки ужасающего военного марша из приемника. Здоровенный светловолосый парень по имени Тэб приветствовал Эйлин тычком и крепким объятием, налил им пива, потом Боба представили компании, и он повторил накатанную версию возвращения в Беркли – после поездки к родным.
Потянулся долгий, ленивый солнечный день – хороший, по представлению Бобби, день на пляже Южной Калифорнии. Бобби плавал. Немного осрамился, пытаясь управлять серфбордом – доской с мотором, постоянно с нее падал, нахлебался тихоокеанской воды. Нырял с Эйлин. Играл в замедленный волейбол огромным мячом, накачанным смесью воздуха с гелием.
И, как все прочие, пил. К тому времени, когда солнце стало клониться к зеркалу океана, компания изрядно нагрузилась. Кому-то стало худо, на игры уже не тянуло, началась пьяная тягомотина. Долго и раздраженно о чем-то спорили; у Бобби от утомления пропал дар речи. Жаловались на каких-то неизвестных ему учителей. Долго и противно перебирали, кто, когда и с кем... Бобби молча лежал на полотенце рядом с Эйлин, выпивая, когда ему наливали, и бездумно глядя в синеющее небо.
– Слышали, Билли в восемьдесят второй десантной...
– Там ему отстрелят толстую задницу!
– Мой отец говорит, фасольники разбегутся без единого выстрела.
– Чушь! Будет такая мясорубка...
– А отец говорит, ветераны Залива получат по сорок акров, он меня чуть не сожрал, когда узнал, что я не записался.
– Да брось ты. Фасольники не выдержат и недели, это уж точно.
– Так у них же коммунистический режим!
– Ну и что? Русские и пальцем не пошевелят. Они даже на своих кубинцев положили! Не подняли ни одной ракеты. Очень носятся с европешками.
– А я говорю, будет мясорубка. Война продлится не менее шести недель. Мой отец говорит, что все уже решено. Фасольников без боя не отпустят.
– Кто?
– Оборонный комплекс, болван! Уже подписаны контракты на содержание армии в условиях войны. Сумасшедшие бабки. Кстати, там позарез нужны люди.
– На временную?
– На несколько недель. Сотня в час – двойной оклад. В выходные – тройной.
– Слушай, а это неплохо...
Перемена темы привлекла внимание Бобби. Он уже немало наслышался циничных мерзостей от Дика Спэрроу и других, но когда это говорят твои сверстники, с которыми ты только что играл в волейбол, плавал, выпивал, – такое не укладывалось в голове. А собутыльники
– Слушай, твой старик сможет меня устроить?..
– Эй, Эдди! Твой папаша ведь работает на «Коллинз», а? Они берут на временную?
– Могу узнать...
Бобби не выдержал:
– Слушайте, ребята, я не верю, что вы это всерьез.
Батч, огромного роста детина с короткой прической, широко улыбнулся:
– Конечно, всерьез. Если хочешь, я и за тебя могу замолвить словечко. Сотня в час – неплохие бабки!
– Чушь собачья! – выпалил Бобби. Эйлин ткнула его в бок. – Вы что, в самом деле готовы идти на оружейный завод?
– Бобби, замолчи, – шипела ему в ухо Эйлин.
– Делать оружие, чтобы им убивали людей за то, что они хотят жить по-своему?
– Чушь! Любому известно, что Мексика оттяпала Залив во время гражданской войны. Это сделал бандит Панчо Вилья со своими ублюдками. Мы имеем полное право забрать то, что было нашим, – так говорится в доктрине Монро!
На Бобби наседали уже несколько парней.
– А ты что, коммунист?
– Слушай, Эйлин, твой дружок, похоже, красный из Беркли!
– Да он фасольник!
Ситуация, похоже, грозила стать неуправляемой.
– Он из КГБ, их в Беркли пруд пруди, мой отец знает...
– Держу пари, этот болван будет защищать и европешек!
– Что скажешь, Бобби, европешки, которые растащили у нас половину Америки и продали долбаным русским, – они тоже люди?
В памяти Бобби всплыли разъяренные лица у американского посольства в Париже. У этих молодых американцев, уставившихся на него под безоблачным калифорнийским небом, – те же лица. Там толпа скандировала у посольства: «Американцы – убийцы! Американцы – убийцы!»
Здесь кричали:
– Они не люди, они фасольники!
– Бобби, малыш, в пасть долбанные европешки – люди, по-твоему?
– Ядерными их, чтоб горели голубым!!
– Пусть жрут антипротоны!
Это гремело в ушах как эхо парижских воплей. Это его перевернуло. Где же разница между теми шовинистами и этими?! Но засранцы начали убеждать его, что то, что он считал ложью, – правда!
Эйлин схватила его за руку, и он не отстранился. Но большая часть его – лучшая часть – не могла молчать; он не мог не ответить этим дерьмюкам. Он должен сделать это для родителей, для себя самого и – каким-то образом – для Америки.
– Как вы можете в это верить? – закричал Бобби, вскочив на ноги. – Вы же сами как безмозглые гринго! Как шовинисты, которыми нас пытаются представить! Американцы не могут быть такими, вы не имеете права быть такими!
– Какой ты, к чертовой матери, американец? Комми, коммунист! Фасольник несчастный! Красный из Беркли! Катись в свою Москву, там тебе место!
– Мальчики! – простонала Эйлин материнским голосом. – Хватит! Вы так надрались, что и подраться не сможете, вы только наблюете друг другу в рожи!