Русская война: Утерянные и Потаённые
Шрифт:
Да, И Мотовилихинская Младшенькая – А всё равно ЦАРИЦА!
Да только царсто её ЗАСНУЛО…
Расплата всем – Цусима
Цусима: Повесть о моряках и системах, опоздавшая на 100 лет
Цусима
Para bellum!
Итак, я добрался до стопы бумаги с уже отстоявшимся представлением о характере работы, об ее основных ходах, об используемых средствах – так я записал 4 дня назад, и на чем запинаюсь, по пятому дню переписывая первый лист из 99 [25] , и отчего, увидите сами…
Не делайте выводов из двух поэтических эпиграфов, это некоторое выражение избыточного чувства, не более – сама работа не столько задумывалась, сколько накапливалась, складывалась, подрастала, ее срок можно исчислять в три десятка лет, от прочтения-недоумения первой книги по ее тематике, это был В. Костенко, и после нее уже не отставало желание пересмотреть, переиграть, опрокинуть заново события, выразиться в ином итоге; но и понять сам итог… последнее уже как часть иного, более широкого обозрения, уже в действительно академическом смысле «понять», не «поучаствовать»… но уже и сверх Цусимы.
25
И которых станет через сорок дней за 200…
Глава 1
Помни войну? Или готовься к войне!?
У Цусимы загадочно-обратная значимость, не произойди она, случись снисходительно, или благополучно для русской стороны, история 20 века не приняла бы такого драматически надрывного характера, не обратила бы 20 век в Эпоху Чудовищ, в тавромахию, вывернувшую наизнанку смысл, содержание, формы человеческого бытия, и завернувшая человечество к итогу то ли в род подогреваемой рисовой котлетки к диетическому столу, толи в приспавшего змея перед новой преисподней. Скажем так – Цусима, Освенцим, Сталинград обожгли и прокалили человечество до полной тщеты всех упований, Гагарин освятил улыбкой, 91 год обратил в прах. Не обманывайтесь, не ужасайтесь, не надейтесь, – есть деформации, неудержимо проникающие через все границы, есть вакханалии победы, обращающие и побежденных и победителей в сброд; есть нечто, соединяющее их в один раскипающийся котел, чумной барак, тонущий корабль, пришедшие в неистовство материковые плиты: обращение «самой читающей нации мира» в жвачное мятущееся стадо разворачивает над миром кнут нового Чингисхана, и откуда только раздастся его свист… Всеобщее начало не гремит, не демонизируется, от него и шуму-то не слышно – шорох, шажки, дрогнувшее дерево, и даже когда это разбежалось, несется бурно, страшно по своим последствиям – это только гул, в купе поезда перекрываемый звоном ложечки в стакане, в чудовищный удар-гром он разнесется уже вламываясь вам в череп, и даже не переменив выражение на лице.
Цусима ударила страшно, ошеломительно, вызвала неправдоподобные напряжения и выбила стрелки-указатели во всех приборах, и как-то странно повисла-зашкалилась в напрокинувшейся химеричности – русское общество ее не осознало, потому что перестало различать ощущения, не поняло, потому что никогда не пытается понять.
Цусима подводила итог – не только царизму, не одним реформам 1861 года – всему русскому обществу в рамках его стереотипов и ориентаций, в рамках идолов рода. Она стала на пограничье периода, от того, отвергаемого, палочно-неблагородного, негуманного, что распростерлось в 1853–1855 гг., не без славы, не без смысла, не без итога, от чего заслонялись «Трех-Пирровой победой» 1877–1878 гг., а теперь сорваны ветошки и гнилые подвязки и этого – страна мелкая, скудная, желтая, косоглазая, примитивно-выскочившая из глубин самого классического средневековья, изжитого Европой уже в 14 веке, восстановлением абсолютизма(!), сокрушает Голиафа, пусть ни шатко, ни валко, но все же объевропеенного, все же «с обществом», все же без мордобоя «чистой публики» – а ведь там, ахти! чуть не зарубили богоспасаемого наследника престола Николая Александровича, кабы не палаш принца Георга Греческого (прямо по песне… видит грека – в реке рак!)…
…Ведь всем этим господам не въяве ли нанесено оскорбление действием, что итоги развития «по их» методе, пусть не прямо, пусть без допуска к рулю, – через наушничество, через образованщину, через пискотню газетно-банкетных пожеланий – разом и бесповоротно опрокинула желтая макака, запрыгнувшая на броненосцы и к скорострельным пушкам; натыкала мордой в грязь проявлением какой-то иной неучитываемой
Если бы эти писаки и писаришки имели честность, не честь, виниться, они должны были бы признать, что преуспевая в том-то и том-то, в росте длины железных дорог, или конкурентоспособности ситца и керосина на персидском рынке, Россия не возвысилась к 20 веку, а как-то откатилась, от полу-побед над турками до разгромов от японцев, и какой там «Гром победы раздавайся!..», не покровительствовать – забегать впору под полу любого союза, прилипаться к любому доброхоту, как Бельгия к Франции, как Голландия к Англии, но то странешки – здесь континент… сразу потребуют «урезания».
Поражение 1855 года сокрушило императора Николая I, но для этого понадобилось объединить усилия едва ли не всего мира, и будь он не столько Формалистом, сколько Государем, исповедуй не образ а самое дела-здания, в верках Севастополя он нашел бы опору, а не могилу, освобождение духа, а не крушение миросозерцания. Треснувший фасад Прусско-Голштинской Штекеншнейдеровской выделки обнажил в какой-то неправдоподобной выразительности огромную над-европейскую суть России – и как ее быстро замазали, упрятали, заслонили, ибо кроме России чиновничьей, эполетной, классной должна была от того перемениться и Россия либеральная, делячески-мелкотравчатая, выдающая свои болячки за боль нации, а потуги – за ее стремления.
Русско-турецкая война 1877–1878 гг. надорвала силы императора-либерала Александра II и потрясла наследника-цесаревича Александра Александровича – все усилия, все жертвы, освобождение не только крестьян, но и себя, от привязанностей, пристрастий, все казалось сделанное как надо, оказалось гилью, гора родила мышь; Россия – первоклассная военная держава в 40-е годы и грозная в 50-е, оказалась на задворках, еле-еле сокрушив слабенького неприятеля – кто был в Европе слабее турок в 70-е годы? – уже не предстательница, а просительница, побирушка, и это при 12 тысяч верст сухопутной границы?.. Как-то мерзостно читать восторженные самооправдания генерал-фельдмаршала Д. М. Милютина о новом, бойком, речистом солдатике, плоде его усилий и… трижды разгромленным под Плевной!
Да, там были и проблески иного, рожденные встрепенувшейся гордостью офицера, – да что же это я, воевать разучился?!; пониманием генерала – да если уж турка не бить, зачем мне вообще быть! – но опять не в зачет, опять не в то…
Война в целом стала поражением, и как ее за то умалчивали все курсы истории военного искусства и тактики всех военно-учебных заведений Российской империи; война, последняя перед русско-японской, можно сказать, выдвинувшая на ее подиум весь цвет русского генералитета – А. Куропаткин, С. Макаров, З. Рожественский, А. Скрыдлов. Она вообще была исторгнута из обращения как материал для изучения и постижения, как надо воевать, и сверх того, понимания и самого вопроса, что такое война.
Война утратилась как соревнование воль, умного или бездарного, в достатке или нехватке ресурсов; как явление, запущенное, безусловно закрывающее все другие и ничтожащее все в отношении себя. Русская война связана с предметной областью национальной политики ярче и зримее, в неизмеримо большей перспективе пространства и времени, нежели Европейская, и в этом смысле Карл Клаузевиц поистине идол русских военно-теоретических размышлений, но осознавал ли кто, что превращение политики в политиканство разрушает основы войны, но не отменяет ее, осознавал ли кто, что возникая из мира, война и уходит в мир, присутствует непрерывно, свернувшейся змеей, в умозрениях и текущей политике, в действиях слесаря и государя и обязательна для размышлений человека войны офицера, видящего мир как продолжение войны – другими средствами… и подстерегающего, когда она взовьется, мгновенно и страшно. Утратилось представление о войне как бое, от рукопашной схватки наскочивших подразделений до изнурительного взаимоистребления армий; утратилось представление о слаженном характере боя, о том, что это не демонстрация родами войск своих возможностей – их совместный паровой каток на оси главного, что задает бой, утратилось представление о войне как искусстве, она обращается в род разрастающейся бухгалтерии, где воля и реализующее ее посыл чувство мгновенной ситуации заменяется счетом числа орудий, количеством выстрелов, солдат, даже не подразделений, а корпуса и армии становятся аттестацией нарастающих количеств – не возникающего из их сложения нового качества.
С каким уровнем вышли русские военачальники из сшибки 70-х годов?
– С. О. Макаров – мастер налетов на неприятельские порты минными катерами;
– А. Куропаткин – нет, не будем пересекаться, у нас море…
– З. П. Рожественский – смелый артиллерийский лейтенант на «Весте» (гм! – в русском флоте это всегда считалось не морская, а техническая должность…) и еще более смелый журналист, толи разоблачивший, толи опорочивший ее фантастический бой с турецким броненосцем (и капитана «Весты» Баранова, родственником которого будет сдан в плен…)