Русская жизнь. Безумие (март 2008)
Шрифт:
Только что меня торжественно выперли с военной кафедры за полное отсутствие тактико-картографического чутья, поэтому проблему действительно надо было как-то решать. Но в дурдом не очень хотелось. Однако другого способа решить вопрос забесплатно судьба мне, кажется, не готовила - а многих тысяч долларов на белый билет с доставкой на дом у меня патологически не было. Так что предложение сиреневого доктора, прозревшего в задерганном студенте без пяти минут психа, пришлось принять - тем более что условия мне были обещаны близкие к санаторным.
– Пэссики есь?
– голос, с трудом выговаривающий русские слова, принадлежал юноше-азербайджанцу супертяжелой весовой категории. Что речь идет о персиках, я понял только с третьей попытки высказывания, которую мой мучимый фруктовой жаждой сосед
– От армии косишь?
– беззлобно поинтересовался в курилке человек с внешностью вышедшего на пенсию участкового. Впоследствии выяснится, что он монтажник-высотник, страдающий от черной депрессии, и к врачу обратился сам - после того, как несколько раз буквально ловил себя за края спецовки, чтобы не кинуться с крыши. Фразу про закос я только за первый день услышал раз, наверное, пятнадцать - и решил, что лучше шутливо соглашаться, чем что-то кому-то доказывать. И я шутливо соглашался.
– Ты что, идиот? Зачем ты ему это сказал?
– вылупил на меня глаза молодой человек в огромных роговых очках.
– Он же стукач!
В последующие несколько дней очкарик попытается стать моим другом, через неделю я узнаю, что он настоящий клептоман и неопасный шизофреник, а через две недели его выпишут. Я вкратце объяснил ему, что надеюсь на адекватное восприятие, и сам примолкнул - ирония в этих стенах была не в почете.
Дурдом, как не обинуясь называли его мои новые сотоварищи, живо опровергал абсолютно все распространенные стереотипы - и предлагал взамен новые. В курилке, у телевизора, на прогулке меня, вопреки ожиданиям, окружали абсолютно нормальные с виду люди; Наполеонов и алжирских беев здесь, видимо, не водилось никогда. Единственной их сильно отличительной чертой была чрезвычайная заторможенность: двигались и говорили они как в сценах замедленной съемки. Но чем ординарнее выглядел человек, тем, как правило, большие проблемы имел. Интеллигентного вида студент мехмата банально переучился до того, что стал заговариваться - мама с папой вызвали скорую. Совсем юный человек христообразной внешности за один день потерял в катастрофе всю семью; сердобольные соседи по лестничной клетке сутки слушали через картонную стену его рыдания, после чего привезли его сюда. Оба рассказали мне, что их здесь называют «косцами» - в этот разряд записали и меня.
– От армии косишь, - вполне утвердительно произнес молодой соискатель Андрей Александрович, вызвавший меня к себе на следующее утро. Шутить ли с доктором, было неясно, и я предпочел промолчать. В течение встречи доктор изредка поднимал голову, чтобы вполне дружелюбно задать мне какой-нибудь вопрос, после чего погружался в писанину. Я рассказывал что-то про семью, про институт, а он писал. Он писал, когда я говорил, писал, когда я надолго замолкал и даже когда я выходил из кабинета. Позже я узнал, что врачи-психиатры слушают, не что говорит человек, а как.
Мой дорогой доктор, как выяснилось, нашел у меня психическую патологию на первой же встрече. «Иди выпей лекарства», - сказал он, не отрываясь от бумаг. Предложение меня несколько удивило - мое пребывание здесь называлось обследованием. Смутно припомнив формановский «Полет над гнездом кукушки», попробовал спрятать таблетки под язык, но не тут-то было - бдительная медсестра попросила открыть рот. Нейролептики и транквилизаторы здесь давали всем без разбора - пришлось проглотить.
– Ты лежишь первый раз, и таблетки тебе придется пить, - инструктировал меня мой приятель Петя Параноид, работавший на «Врачей без границ» и сам много раз лежавший с настоящим клиническим диагнозом, обозначенным в его прозвище, - опыта у тебя нет, симулировать действие препаратов ты не сможешь.
Симулировать и правда было трудновато - я решительно не замечал никаких перемен ни в своем поведении, ни в окружающем мире. Разве что больные, ходившие по коридорам, больше не казались мне заторможенными овощами, как при поступлении. Некоторые, правда, при разговоре смотрели только прямо перед собой, но и это больше не казалось странным - в конце концов, мы же в психиатрической клинике. Первая же моя попытка почитать книгу закончилась забавной неудачей - видя перед собой печатный лист, я отчего-то не мог прочесть и двух строк. Буквы не расплывались, нет - они просто отказывались складываться в слова, а слова - в предложения. Из доступных удовольствий остались только плеер (он исчез из-под моей подушки сразу после того, как выписался очкастый клептоман) и телевизор, выключавшийся ровно в 22.00.
– Слышь, - свое обращение человек в вязаной кофте, с внешностью бандита, сопроводил простонародным жестом: несильным ударом тыльной стороной пальцев по моей руке, - а че, правда, говорят, нам в еду что-то сыплют?
Прозрачный компот и вареная гречка не выдавали содержания в себе посторонних субстанций ни на вид, ни на вкус, так что я почел за лучшее пожать плечами. «Помни, паранойя заразна, - прозвучал у меня в голове голос друга-инструктора Пети, - не верь там никому». Молва приписывала подсыпание в еду брома армейскому, а не психбольничному быту, а здравая логика говорила, что не будут же всем огульно сыпать в суп растолченные транквилизаторы. Тем не менее выгнать из головы липкий страх оказалось непростым делом - в какой-то момент я заметил, что думаю по минуте над каждой ложкой гречки.
Дни бежали, родственники, сокурсники, друзья приходили меня навещать; врач по-прежнему задавал мне вопросы, совершенно не слушал честные на них ответы и все так же производил впечатление пишущего автомата. Зато больные становились все разговорчивее и с удовольствием выдавали мне медицинские тайны. Мальчик с ангелической внешностью и бородкой семинариста-первогодки был доставлен сюда после попытки покушения на честь своей матери - теперь она ежедневно просиживала с ним все часы посещения. Венгр по имени Атилла, похожий почему-то на турка, как выяснилось, съехал на почве шахмат - после нескольких попыток разогнать с ним скуку за клетчатой доской (неизменно кончавшихся его победой в пять ходов) проведавшие о его анамнезе санитарки со скандалом отобрали у нас доску. Платному больному, бизнесмену с комплекцией бегемота, удалили огромную опухоль мозга, в связи с чем он был вынужден раз в полгода проводить здесь три недели. Человек с внешностью бандита ежедневно рассказывал в курилке, что он «из измайловских пацанов» и просто здесь отсиживается, потому что «наказал кого надо». Но при личном разговоре подводил меня к окну и, указывая на вентиляционные короба на соседнем корпусе, уверял, что вот эти самые штуки, слышь, они для прослушки и записи всего того, что мы говорим. Мы вот говорим, а они все записывают. Я соглашался - в коммуникации со здешней публикой эта реакция была не только самой правильной, но и самой естественной. Потому что паранойя, как и было сказано, заразна, а правдой может оказаться что угодно. Например, через полгода после выписки я увидел обезображенное лицо этого самого измайловского параноика в телевизионном репортаже о кровавой разборке на Сиреневом бульваре.
– Когда ты выписываешься?
– спросил навестивший меня кузен, и в моем незыблемо-спокойном сознании вдруг шевельнулась тревога. Я осознал, что приблизительно за три недели я ни разу не задумался, когда именно я отсюда выйду. Некоторые мои соседи находились в клинике годами. Вроде бы ничто не указывало на то, что я разделю их участь, но, с другой стороны, все может быть. Испугаться по-настоящему, однако, не получалось - я стал спокоен как слон. Вот, к примеру, несколько дней назад на скорой сюда привезли наркомана в ломках, который расшвыривал субтильных санитарок, пытавшихся уложить его на вязки. Нас призвали на помощь - щуплый я, гигант-азербайджанец и измайловский параноик без тени тревоги присели наркоману на конечности, и нянечки смогли привязать несчастного буйного к кровати.