Русские и нерусские
Шрифт:
А может, либерализм этот самый — пуст по определению? Может, его и нет?
Отнюдь! Мы же дыханием ощущаем, что он есть. Потому и дышим, что не замечаем. Воздух насыщен, а в рот не положишь.
Во рту — слово. Истые филологи, авторы «Либерализма», в слово и вгрызаются.
Раздвоенное жало свободы
Денис Драгунский один только и исхитряется на нетривиальность: отыскивает в латыни, что «либер» — дитя. Подключает Достоевского — то место из письма Александру II, что русская свобода — свобода детей вокруг отца. И оставляет нам послевкусие: есть, мол, в либеральном образе мыслей
Все остальные удерживаются при той неоспоримости, что либерализм — от «свободы»: liberty. Или liberte — с выносом на liberalite (щедрость). Все прочее — от лукавого. А лукавый-то к слову liberte как раз и добавит libertine (распутник).
Но не будем изощряться: либерализм — от слова «свобода». И точка.
Впрочем, двоеточие. Свобода как объект рефлексии раздваивается. Во всяком случае — если говорить о русском сознании. Я имею в виду не только общеизвестную «змеиную» мысль, что европейское понятие свободы (моя свобода ограничена свободой других) подменена в России понятием воли (воля безгранична, с ней может справиться только безграничная же воля диктатора). Это двоение иногда демонстрируется появлением в либеральных рядах своего рода радикалов от либерализма, которые приводят прочих либералов в замешательство (прикрытое в выступлениях участников книги или философской невозмутимостью, или литературной веселостью).
Есть другое расщепление свободы, глубоко и точно осмысленное в трудах русских идеалистов: «свобода от.» и «свобода для.». Удивительно, но это двоение термина совершенно не чувствуется в рефлексии авторов книги, хотя и выявляется через эмоции. Даже такой знаток русской идеалистической философии, как Алла Латынина, проходит мимо этого «расщепления» свободы. Впрочем, школа сказывается, и среди либеральных идеологов, мучительно ищущих «либеральную идею», — суждения Латыниной на этот счет выделяются трезвящей осведомленностью.
«Либерализм не может быть идеологией. Ценности свободы в широких массах совсем не котируются, и без справедливости она мало кому нужна. А справедливости либерализм не обещал. Ответственность за все негативные последствия реформ свалили на либералов, либерализм стал проигрывать по всем направлениям, потому что активно обороняться, не перестав быть либерализмом, он не может. Есть остроумное рассуждение Василия Розанова о том, что в либерализме существуют некоторые удобства, без которых «трет плечо». В либеральной школе лучше учат, либерал лучше издаст «Войну и мир», но либерал никогда не напишет «Войны и мира». Либерал — он «к услугам», но он — не душа. А душа — это энтузиазм, вера, безумие, огонь, заключает Розанов».
Подхватывая розановскую мысль, А.Латынина интересуется: а что именно собираются сжечь энтузиасты свободы, затесавшиеся в стан либералов, и до какого безумия эти энтузиасты способны довести их веру?
Я же, подхватывая мысль Латыниной, напомню азы: либерализм — это не существо идей, а лишь возможность обсуждения и обдумывания идей. Это правила игры, это стиль и тон полемики, это умение уважительно слушать другого. То есть, по латыни: conditio, sine qua non, условие, без которого мысль костенеет, деревенеет, становится чугунной, мраморной, но — не живой.
— Я не разделяю ваших убеждений, но готов бороться за то, чтобы вы имели возможность их высказывать.
Все! Этим либеральное кредо исчерпывается. Когда рот заткнут, — жажда свободы представляется абсолютной, но, разомкнув уста, надо решать проблемы совершенно другого уровня. Надо соображать, каково практическое
Почему?
Потому что в любую секунду на роток может быть снова накинут платок, в красноречивые уста забит кляп, на мысль наложен очередной мораторий. Вовсе не только «сверху»! «Снизу» тоже — от страха масс, качающихся меж разнонаправленными идеями.
В ответ на гнет либеральность становится самоцелью. До тех пор, пока уста вновь не разверзнутся, и «свобода от.» (от мерзости гнета) не повернется вопросом: «свобода для.» (для чего? Что вы хотите поджечь, господа?)
Эвтаназия и анестезия
С потрясающей экспрессией эту служебно-процедурную роль либерализма описывает Сергей Гандлевский:
«Либерализм — великий опреснитель. На такие малости, как религия, искусство, смерть, тщета людского существования, у либерализма как бы не хватает воображения — он слишком положителен и недалек.
Умеренный и аккуратный либерализм с переменным успехом пытается обуздать страстную и неразумную человеческую природу. Чья возьмет? Лучше бы ничья не брала. Окончательная победа либерализма как общественного устройства, но в первую очередь в головах, будет означать абсолютное торжество выхолощенного самодельного распорядка, процедуры над сутью и смыслом происходящего — что-то вроде тепловой смерти, тихой эвтаназии.
Когда провозглашалось, что советские люди — новая историческая общность, это было сущей правдой. Но и либерализм оболванивает человека ничуть не меньше, только не из-под палки, а по-хорошему. (Что, замечу в скобках, уже немало: все-таки анестезия».
У меня два вопроса по поводу столь убийственной филиппики. Почему либерализм, столь благородный и возвышенный по окрасу, кажется до отвращения пресным, прохладно-теплым («изблюю его из уст моих!»)? Почему ситуация с ним столь крута, что если не удастся изблевать, то нужна анестезия?
Потому что тошнотворным он кажется с тех полей, на которые не смеет ступить. А испепелить его хочется, когда он со своим прохладно-теплым градусником на эти раскаленные поля лезет.
И при этом хочет остаться либеральным! Хотя, по мнению Гандлевского, «не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха».
Либерализм на вкус, на цвет, на слух и на запах
Я хочу продолжить филологические изыскания, но не раскапывая корни, а ища семантические связи. Вот синонимы: демократия, политкорректность, толерантность. Кинем блесну с того берега: получим терпимость, воспитанность, а по существу — кучу кратий и архий. ноне либерализм.