Русские патриархи 1589–1700 гг

Богданов Андрей Петрович

«По времени же некотором пришли славяне с Дуная, подняв с собой скифов и болгар немало, и начали вновь города те строить, Словенск и Русу населять. И пришли на них угры белые, и повоевали их до конца, и грады их разрушили, и положили землю Словенскую в великое запустение».

«По мнозе же времени после этого запустения» слух о печальном состоянии прародительской земли поднял потомков Словена и Руса с Дуная. Вместе со скифами, болгарами и прочими «иностранницами» они «пришли на землю Словенскую и Русскую, и осели вновь близ озера Ирмеря, и обновили град на новом месте, от Старого Словенска вниз по Волхову… и нарекли его Новгород Великий, и поставили старейшину от рода своего именем Гостомысла. Так же и Русу поставили на старом месте, того ради Старая Руса именуется,

и иные многие грады обновили, и разошлись каждый с родом своим по ширине земли». С этого момента летописец отмечает основные племена восточных, западных и южных славян, на равных включая в их число иные народы, входившие в его время в состав Российского государства: чудь, лопь, мордву, мурому и др. [318] .

318

Этот принцип соблюдается летописцем и впоследствии: например. Вещий Олег ведет на Царьград, среди прочих племен, чудь, мерян и вотяков.

В использованной Сназиным с дополнениями по различным источникам «Истории», расцвет Русской земли под мирным управлением «премудрого Гостомысла» завершался описанием «мятежных кровопролитий в роде своем». Они–то и заставили мудрого старца завещать «властелям русским» призвать на свою землю «властодержца и государя от рода царского», что было незамедлительно исполнено: явился Рюрик. Сназин, однако, поместил в летописи после Завещания Гостомысла целый блок статей, начиная с текста под 5930 г. об основании Киева князем Кием с братьями и т. п. В итоге оказалось, что до призвания варягов Русь управлялась своими князьями (в том числе из рода Кия) еще четыре столетия!

На их протяжении «Русь начала писание иметь и писать уметь», завоевав в 6290 г. у византийцев азбуку. В 6363 г. по просьбе славянских князей Святополка, Ростислава и Коцела Русь получила от императора Михаила и Константинопольского патриарха Фотия «учителей веры» Кирилла и Мефодия, которые перевели на славянский первые греческие книги. Явившись в Новгород в 6370 г., Рюрик княжил недолго, а уже сын его Игорь женился на «премудрой и прекрасной девице» Ольге из Пскова, которая была «правнукой» (потомком) Гостомысла. При Рюрике каким–то образом (но главное — раньше болгар!) древляне и северяне «просвещены быша святым крещением , а в 6386 г. «в третие крестились руссы», потрясенные чудом митрополита Михаила с несгораемым Евангелием. Крещение Ольги и ее приближенных было пятым; после подробного рассказа о перипетиях выбора веры Владимиром Святым процесс крещения разных земель Руси раскрывается еще во многих летописных статьях.

В полном соответствии с требованием патриарха Иоакима Сназин подчеркивает, что российские народы на всех своих землях «веру святую православную от греков приняли, крещением святым просветились и укрепились совершенно в христианстве по обычаю и уставам греческим». Эта важная для «грекофилов» мысль подкрепляется постоянным, к месту и не к месту, упоминанием восточного духовенства, и обличением извечных злоковарных происков «папежников». Но обращение к Византии, в частности к ее императорам, имеет и другую важную функцию.

Летопись Сназина демонстрирует параллельность существования российских и византийских «скиптродержцев» и архиереев. Перенос на Русь знаков царской власти, как и «пренесение» сюда наиболее ценных святынь восточного православия, — что многими участниками церковных споров XVII в. воспринималось в качестве важных источников статуса русского государства и Церкви, — согласно летописи, никаким наследством не является и ничего принципиально не прибавляет к глубочайшей древности отечественного самодержавия и «древлепреданного благочестия».

По убеждению Сназина и других составителей крупных патриарших летописей, испокон веков богохранимой Святой Руси не требуется никому ничего доказывать и тем паче абсурдно к чему–либо вовне стремиться. Российское православное царство и так самое славное и грозное, наследие его очерчено еще Александром Македонским, внешняя экспансия

просто излишня. Даже взятию Казанского ханства Сназин отвел в своем обширном труде одну строку. Преувеличенно почтительное отношение к римско–византийскому имперскому наследству и «татарским царствам» отошло в прошлое.

Но если пылкий Римский–Корсаков воспринимал идею ордынского царского наследия как государственное оскорбление [319] , буесть и безумство, — то причиной тому была его глубокая увлеченность идеей немедленного разгрома Крымского ханства и историей всех героических войн Руси с кочевниками, которой он посвятил огромный летописный свод, постепенно доведенный с древности до Азовских походов [320] . Что же касается обычного взгляда на завоеванные ханства и отбитые у гордого шляхетства земли, то летописцы на этих повергнутых идолов смотрят просто: сами виноваты, почто неправедно жили и утесняли «христоименитых» россиян? При таких, похоже, характерных для россиян настроениях понятно, почему в молитву Филарета в чинах царского венчания пришлось внести мысль о покорении не просто всех встречных и поперечных «языков» — а именно «брани хотящих», сильно напрашивающихся на умиротворение под крыльями двуглавого орла.

319

По словам Игнатия, это «хула и досада, приносимая от поганых татар. — Ей, нестерпима, и терпение без пользы!» (С. 162—163).

320

Подробно см.: Богданов А. П. Общерусский летописный свод конца XVII в. в собрании И. Е. Забелина // Русская книжность XV—XIX вв. М., 1989. С. 183–209.

При всем почтении Исидора Сназина к вере и Церкви из его сочинения было бы затруднительно понять, почему Россия приобретает державность благодаря православию вместе с какой–то специальной миссией объединить всех «христоименитых людей» в своих пределах. Да и при чем здесь все люди и различные племена Вселенной? Россия–мать с ее древнейшими в мире народами и князьями и так самая лучшая, славнейшая и христианнейшая.

Историческая критика

Скажут, что Иоаким не оставил столь же ясного признания в своем увлечении историей, как высказывания царя Федора Алексеевича, записанные, по всей видимости, его доверенным лицом, постельничим А. Т. Лихачевым [321] . По–моему, мало что может быть яснее, чем два десятилетия работы под его покровительством новгородского Софийского и московского Чудовского летописных скрипториев (продолжавшейся и при Адриане). Но из устоявшегося образа Иоакима как малограмотного и малость туповатого деятеля вытекает сомнение, что он мог лично вникать в работу летописцев и следить за отражением в ней своих собственных воззрений.

321

см. текст: Замысловский Е. Е. Царствование Федора Алексеевича: Ч. I. Обзор источников. Спб., 1871. Приложения. С. XXXV—ХLII О сочинении см.: Чистякова Е. В., Богданов А. П. «Да будет потомкам явлено…» Очерки о русских историках второй половины XVII века и их трудах. М., 1988. С. 3–12.

Пример Римского–Корсакова, выступавшего явно вразрез с позицией патриарха, казалось бы, подтверждает этот печальный диагноз. Однако выдающийся историк Игнатий никогда не являл миру своего летописного свода, а историко–публицистические заявления делал, уже будучи испытанным союзником Иоакима в церковных делах и архимандритом влиятельного Новоспасского монастыря — излюбленной самим патриархом родовой обители Романовых. Чрезвычайно сомнительно, чтобы Иоаким терпел подобную смелость суждений от простых монахов своей резиденции, тем паче что Чудовский монастырь отнюдь не был единственным центром летописания в России.