Чтение онлайн

на главную

Жанры

Русские в СССР. Потерпевшие или победители?
Шрифт:

Но уже в оценке исторических личностей часто мы видим совершеннейшую неоднозначность. Взять, к примеру, Сталина. Казалось бы, он должен быть «хорошим» для коммунистов и «плохим» для монархистов. Между тем многие коммунисты горячо ненавидят Сталина, а многие монархисты его превозносят. Вот, например, оценка вождя, данная одним из виднейших историков-монархистов О.А. Платоновым: «Понимание глубинных государственных процессов, проходивших в России в 20–40-е годы, невозможно без правильной оценки личности Сталина, усилиями которого, по сути дела, была осуществлена национальная революция, в значительной степени (но далеко не полностью) возродившая былое значение Русского народа. Превращение (хотя и неполное и несовершенное) «Савла в Павла» – Сталина как одного из руководителей антирусского движения в Сталина как национального вождя Русского народа – происходит не сразу, процесс этот, начавшийся еще в конце 20-х, растягивается на все тридцатые годы, приобретя итоговое завершение лишь во время Великой Отечественной войны. Могучая Русская цивилизация духовно подчиняет себе большевистского вождя, освятив его деятельность положительным

содержанием. Гений Сталина состоял в том, что он сумел коммунизм из орудия разрушения России превратить в инструмент русской национальной политики, укрепления и развития Русского государства» («История русского народа в XX веке»).

А вот мнение убежденного монархиста, историософа В.И. Карпца: «Идеология, хотя формально и оставалась марксистской, все более уходила от Маркса, да и Ленина, постепенно преобразуясь в особый «диалектико-материалистический» пантеизм и натурфилософию, поклонение «Родине-матери», Земле-кормилице и Вождю, а в годы Отечественной войны, после примирения с Церковью, также и вбирая в себя – явно или неявно – ценности православия (они, собственно, никуда и не уходили, поскольку были в крови у партийцев «ленинского призыва», хотя формально и уклонившихся от религии). Кстати, и определения врага в эпоху позднего Сталина все более напоминают выражения Константина Леонтьева – например, «безродные космополиты». А определение «народная интеллигенция» взято у идеолога (и практика) «монархического социализма» Сергея Васильевича Зубатова. Впрочем, формировавшийся в 30-х – середине 50-х годов государственный строй и был прикрытым марксистским флером, социализмом почти строго по Константину Леонтьеву, который, словно предвидя именно такое развитие событий, писал: «Коммунизм в своих бурных устремлениях к идеалу неподвижного равенства должен… привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой – к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законам, резко очерченным; вероятно, даже и к новым формам личного рабства или закрепощения (хотя бы и косвенно, иначе названного)… Социализм, понятый, по Леонтьеву, «как следует», есть не что иное, как «новый феодализм совсем уже недалекого будущего», он будет утверждаться «среди потоков крови и неисчислимых ужасов анархии». Как оно, собственно, и было. «Переворачивание» революции, связанное с идеей «социализма в одной отдельно взятой стране», Константин Леонтьев предсказал точно» («Советская номенклатура: несостоявшаяся инициация»).

Почему же так происходит? Почему люди с разными политическими взглядами часто имеют одних и тех же героев? А все потому, что исторический деятель далеко выходит за рамки своей личности – он тесно связан с бытием многих других людей.

Политический минимум нации

Перед нацией стоит задача, выполнение которой оправдывает все «программные сбои». Она должна сохранять свою целостность как субъект исторического действия. Для этого ей необходимо политически очерченное пространство, на котором проживает большинство нации. СССР как раз и был таким пространством, и на его территории проживало подавляющее большинство русских. Национал-антисоветчики обычно относятся к этому факту весьма пренебрежительно – мол, на прежней территории существовала совсем иная цивилизационная реальность, имеющая мало общего с «исторической» Россией. А ведь многие из них уделяют огромное внимание мистическому символизму. Так как же можно не видеть символизма в том, что именно Советам удалось сдержать разбег российских территорий, который начался в феврале 1917 года?

Пожалуй, лучше всего об этом написал великий князь Александр Михайлович: «Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе!.. В двадцатые годы… я был озабочен сугубо личной проблемой. Я видел, что Советы выходят из затянувшейся Гражданской войны победителями. Я слышал, что они все меньше говорят на темы, которые занимали их первых пророков в тихие дни в «Кафе де Лила», и все больше о том, что всегда было жизненно важно для русского народа как единого целого. И я спрашивал себя со всей серьезностью, какую можно было ожидать от человека, лишенного значительного состояния и ставшего свидетелем уничтожения большинства собратьев: «Могу ли я, продукт империи, человек, воспитанный в вере в непогрешимость государства, по-прежнему осуждать нынешних правителей России?» Ответ был и «да» и «нет». Господин Александр Романов кричал «да». Великий князь Александр говорил «нет». Первому было очевидно горько. Он обожал свои цветущие владения в Крыму и на Кавказе. Ему безумно хотелось еще раз войти в кабинет в своем дворце в С.-Петербурге, где несчетные книжные полки ломились от переплетенных в кожу томов по истории мореплавания и где он мог заполнить вечер приключениями, лелея древнегреческие монеты и вспоминая о тех годах, что ушли у него на их поиски. К счастью для великого князя, его всегда отделяла от господина Романова некая грань. Обладатель громкого титула… он не колебался, поскольку попросту обязан был положиться на свою коллекцию традиций, банальных по сути, но удивительно действенных при принятии решений. Верность родине. Пример предков. Советы равных. Оставаться верным России и следовать примеру предков Романовых, которые никогда не мнили себя больше своей империи, означало допустить, что Советскому правительству следует помогать, не препятствовать его экспериментам и желать успеха в том, в чем Романовы потерпели неудачу» («Книга воспоминаний»).

Великому князю вторит убежденный монархист Шульгин: «Наш главный, наш действенный лозунг – Единая Россия… Когда ушел Деникин, мы его не то чтобы потеряли, но куда-то на время спрятали… мы свернули знамя… А кто поднял его, кто развернул знамя? Как это ни дико, но это так… Знамя Единой России фактически подняли большевики. Конечно, они этого не говорят… Конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить Интернационал. И будто бы «коммунистическая» армия сражалась за насаждение «советских республик». Но это только так сверху… На самом деле их армия била поляков как поляков. И именно за то, что они отхватили чисто русские области. И даже если этого настроения не было… Все равно… все равно…» («1920»).

А вот белые сохранить единство России не смогли бы – несмотря на весь свой централизм. Кстати, в последнее время принято критиковать белых Колчака и Деникина за то, что они слишком уж упорствовали в борьбе за «единство и неделимость». Дескать, нужно было принять предложение К.Г. Маннергейма, который готов был двинуть на Петроград 100-тысячный финский корпус – в обмен на признание независимости Финляндии. Известно, что белые вожди от этого предложения решительно отказались, поставив судьбу Финляндии в зависимость от воли грядущего «национального собрания».

Между тем «помощь» Маннергейма белых бы не спасла. Скорее, наоборот, ускорила бы их конец. Можно только представить себе, как отнеслись бы в самой Белой армии к тому, что финны взяли столицу бывшей российской империи. Вспомним, что вторжение польской армии вызвало самый настоящий всплеск пробольшевистских чувств у многих противников большевиков. Снова обращусь к воспоминаниям в.к. Александра Михайловича: «Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: «Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!» Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной Армии победы. Неважно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о «возмутительных действиях» бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай I написал аршинными буквами: «Ура нашим артиллеристам!» Сходство моей и его реакции поразило меня. То же самое я чувствовал, когда красный командир Буденный разбил легионы Пилсудского и гнал его до самой Варшавы. На сей раз комплименты адресовались русским кавалеристам, но в остальном мало что изменилось со времен моего деда» («Книга воспоминаний»).

Тогда А.И. Брусилов и несколько других красных генералов выпустили воззвание, в котором призвали поддержать большевиков. А генерал Я.А. Слащев, вместе с тридцатью другими генералами и офицерами, вел тайные переговоры о сдаче Крыма красным. И в случае взятия финнами Петрограда пробольшевистская реакция была бы еще сильнее.

Нет, белые проиграли потому, что, несмотря на декларативную приверженность «единой и неделимой», они проявили себя плохими централистами на практике. В первой половине 1919 года Колчак и Деникин весьма успешно громили красных. И у них была великолепная возможность соединиться друг с другом в низовьях Волги. Тогда на большевиков накатился бы единый могучий военный вал. Но два вождя так и не договорились друг с другом. А ведь Колчак был Верховным правителем, и, по идее, Деникин должен был ему подчиниться. Но нет – выяснилось, что верховенство Колчака – вещь весьма формальная и никакой единой белой России попросту нет. А вот единая красная Россия уже была, и она сумела разгромить белых по частям – сначала Колчака, а затем уже и Деникина.

Вне всякого сомнения, красные (сначала даже бессознательно) взяли на себя миссию сохранить единство страны. И неудивительно, что в дальнейшем Сталин воспроизвел многие геополитические устремления России.

Взять хотя бы его послевоенную борьбу за средиземноморские проливы. И в этом плане очень показательно замечание убежденного антикоммуниста И.Л. Солоневича: «Мы начисто забыли тот факт, что из всех нынешних государственных образований Европы русская государственность является самой старшей, что Российская империя уже просуществовала одиннадцать веков: от «империи Рюриковичей», «созданной» Олегом, – до империи гегелевичей, управляемой Сталиным» («Народная монархия»). При этом Солоневич признает, что «Российская империя морально отсутствует». И это очень точное определение, которое разводит политику и мораль. А также до известной степени минимизирует идеологию, которая является своего рода «моралью» – от политики.

Итак, основа – это политическая целостность, которая сохраняет целостность нации, придает ей субъектность. На едином и неделимом целостном пространстве существует хоть сколько-нибудь эффективная власть, контролирующая ситуацию внутри страны и обеспечивающая суверенитет страны. Это – минимум, наличие которого является первейшим условием бытия нации. И пока этот минимум соблюден, то можно говорить о национальном успехе – пусть и со множеством оговорок. Главное сделано – остальное приложится, если только приложить определенные усилия. А идеологическая правильность, при всей своей важности, все-таки не так уж и важна в плане оценки прошлого. Гораздо важнее определиться с политическим будущим России.

Поделиться:
Популярные книги

Смерть может танцевать 4

Вальтер Макс
4. Безликий
Фантастика:
боевая фантастика
5.85
рейтинг книги
Смерть может танцевать 4

Бездомыш. Предземье

Рымин Андрей Олегович
3. К Вершине
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Бездомыш. Предземье

Я не дам тебе развод

Вебер Алиса
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Я не дам тебе развод

Внешники

Кожевников Павел
Вселенная S-T-I-K-S
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Внешники

Тринадцатый II

NikL
2. Видящий смерть
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Тринадцатый II

Возвышение Меркурия. Книга 12

Кронос Александр
12. Меркурий
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Возвышение Меркурия. Книга 12

Черный Маг Императора 5

Герда Александр
5. Черный маг императора
Фантастика:
юмористическое фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Черный Маг Императора 5

Паладин из прошлого тысячелетия

Еслер Андрей
1. Соприкосновение миров
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
6.25
рейтинг книги
Паладин из прошлого тысячелетия

Он тебя не любит(?)

Тоцка Тала
Любовные романы:
современные любовные романы
7.46
рейтинг книги
Он тебя не любит(?)

Идеальный мир для Лекаря 12

Сапфир Олег
12. Лекарь
Фантастика:
боевая фантастика
юмористическая фантастика
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 12

Гарем вне закона 18+

Тесленок Кирилл Геннадьевич
1. Гарем вне закона
Фантастика:
фэнтези
юмористическая фантастика
6.73
рейтинг книги
Гарем вне закона 18+

Счастье быть нужным

Арниева Юлия
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.25
рейтинг книги
Счастье быть нужным

Девяностые приближаются

Иванов Дмитрий
3. Девяностые
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.33
рейтинг книги
Девяностые приближаются

Мастер 2

Чащин Валерий
2. Мастер
Фантастика:
фэнтези
городское фэнтези
попаданцы
технофэнтези
4.50
рейтинг книги
Мастер 2