Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
С третьего этажа.
На нем была только больничная пижама, больше похожая на арестантскую робу, но Явлинский холода не чувствовал.
Как же он бежал, Господи! За Явлинским гнались. Он слышал лай собак и выстрелы в воздух. Потом (это все в интервью!) долго пытался поймать такси, и какой-то добрый человек помог ему добраться до верных людей.
Почти год Явлинский скрывался в разных квартирах, но тут к власти пришел Горбачев, и КГБ СССР забыл о Явлинском. Он вернулся в Совмин, вступил в КПСС, и в Совмине (вот она, перестройка!) никто не интересовался, где шатался их молодой сотрудник целых два года!
Интервью в журнале прошло незамеченным.
Повезло Григорию Алексеевичу. Есть журналы, которые читают только дураки.
Пил Явлинский не часто, но если уж пил, то много, получая – в такие минуты – ощущение собственной глубины.
А ведь это уже профессия, между прочим: раз в четыре года баллотироваться в Президенты России. И – ничего больше не делать. Так и в Книгу Гиннесса можно попасть.
«Какой ты Президент, Гриша? – издевался Коржаков. – Ты ж еврей-западенец…»
«В России и небываемое бывает!» – огрызался Явлинский!
Все пространство страны сжимается сейчас до одной точки, точнее – до одного города: Москвы.
Явлинский с друзьями, Михайловым и Задорновым, подготовил проект реформирования экономики СССР: «400 дней доверия».
400 дней – потому что Козьма Минин и Дмитрий Пожарский спасли когда-то Россию именно за 400 дней. Явлинскому очень нравилась эта аналогия, и его горячо поддержал Задорнов.
На самом деле Явлинский имел прямое указание Горбачева: вместе с академиком Шаталиным срочно придумать для страны «что-нибудь спасительное…».
Веселый дед, академик Станислав Сергеевич Шаталин! Любит шашки, любит выпить («Такой коньяк, Гришенька, вчера хлестали, с утра было жаль в туалет идти…»).
Горбачев и Ельцин (редкий случай, когда они не спорили) согласились: нужен любой документ, любой лозунг, чтобы страна, ее народы хоть на какое-то время могли бы объединиться.
Когда-то премьер Столыпин просил для России «10 лет спокойствия». Шаталин смеется: 400 дней – никто не поверит. 10 лет – другое дело. – Мало? Нереально? Хорошо, будет другая фифра: 500.
500 дней. Тоже красиво! [14]
Хорошо, кстати, что на обложке программы «500 дней» нет сейчас их имен – Явлинского и Шаталина.
– А вот и я, шеф…
Явлинский вздрогнул. Перед ним стоял лохматый, неделю не брившийся человек в черной шубе и в носках (ботинки он, видно, скинул в прихожей).
Человек держал в руках шапку из заполярного волка и прижимал ее к груди, как боевой шлем.
– Матка-боска… – пробормотал Григорий Алексеевич; он сейчас только узнал Мельникова. – Ты моей смерти хоц-цешь, – да? По-ц-цему… так тихо вошел?
14
Роль в политике красивой фразы Явлинскому однажды объяснил многоопытный Эдуард Шеварднадзе; этот рассказ Явлинский запомнил на всю жизнь.
Рейкьявик, 86-й. Первая (с брежневских времен) встреча Рейгана и Горбачева на «высшем уровне»! Вопрос один, важнейший: сокращение ядерных зарядов.
Чернильницы открыты. Прорыв! Советский Союз и Америка (впервые после Хельсинки) вроде бы договорились, – но в решающий моменту Горбачева сдали нервы. Военные накрутили? Министр обороны? Генштаб?
С Горбачевым – почти истерика. Все говорено-переговорено, точки над i поставлены, а Генсек не владеет собой.
«Подписать – подпишем, – кричит Горбачев, – но СССР разорвет любое соглашение, если база на Аляске, мистер Президент, по-прежнему будет строиться, если вы не прекратите работы по рельсотрону, климатическому и биологическому оружию, генетическому-комару с вирусом Зика – и т. д. и т. п.»
Рейган встал и направился к выходу.
Горбачев замер. Он, как говорится, делал «последнее внушение»… просто так, на «всякий случай»… и вдруг-такой конфуз, встреча сорвана…
– Погодите, мистер Президент, погодите! – Горбачев кинулся за Рейганом.
Они вышли на лестницу.
– Может, вернемся и… подпишем?..
Рейган был очень серьезен:
– Так дела не делаются, мистер Горбачев…
Из его глаз текли слезы.
Впереди – выборы Президента Соединенных Штатов, и договор о сокращении ракет, о ликвидации «Оки» (будущего «Ярел») был ему жизненно необходим.
Что Горбачев и Рейган скажут сейчас миру? Там, в саду, их ждут журналисты, там около ста телекамер… – в тот момент, когда Горбачев, Рейган, Бейкер и Шеварднадзе спускались вниз, на пресс-конференцию, Бейкер нашел слова, сразу успокоившие все человечество:
– Это поражение-больше чем победа!
Красиво? Очень красиво. И понимай как хочешь, что это значит: каждый читатель «Гамлета» есть как бы новый его автор…
Мельников улыбался, но как-то стеснительно:
– Как велели, шеф, так и вошел. У вас же встреча.
– Встреча… да, – согласился Явлинский. – Пока ее нет.
– Кого?
– Встречи.
Мельников скинул шубу и бросил ее на диван.
– Послушайте, Мельников, – не выдержал Григорий Алексеевич. – Я хотел бы все же напомнить: я – не Настасья Филипповна, а вы – не истеричный купец Парфен Рогожин, самый большой идиот из всех идиотов Федора Достоевского. За их искренними убеждениями прячется их постояная неубежденность. А взгляд на Россию как на страну идиотов не нравился советской власти, поэтому советская власть Достоевского не любила.
Умный там – один человек, некто Лебедев. Тот самый, кто больше всех старается быть идиотом.
Мельников плюхнулся в кресло.
– Согласен, шеф.
– Кидаться шубами… это вульгарно, Алеша.
– У нас проблемы, Григорий Алексеевич.
Брови Явлинского приподнялись:
– Какие теперь? Где вы, Мельников, там всегда проблемы.
– Спасибо, шеф.
– Человек задыхается, Мельников, когда хочет получить все сразу.
– Согласен.
– Так начинайте уже!
– Начинаю. Позавчера в банк к Андрюхе Дробинину шеф, завалились – кучей – дядьки-приставы. Четыре часа дня. Он, сука, уже припудрил носик и полностью под «снежком»…
– Говорите коротко, Мельников, – попросил Григорий Алексеевич. – Про носик – не интересно.
– Корпоративная фигня, шеф: Шорор, Янковский и Дробинин. Были партнеры, но Андрюха их предал. Пригласил на охоту, поднял вертолет, а над лесом распахнул калитку: либо гоните, друзья, дарственную на весь бизнес сразу, либо айда навстречу смерти, парашюты у нас не предусмотрены…
Явлинский медленно допил свой бокал до конца. Третья бутылка пошла, а ему не в кайф, он не пьянеет…
– Отдышавшись, шеф, Янковский и Шорор нагнали в банк приставов. С некрасивым решением какого-то суда в Дагестане, купленного по случаю. На улице – телекамеры центральных каналов и некто Дейч из вездесущей газеты. Дробинин закрылся в кабинете и принял с горя лошадиную дозу. Эффект был выше ожидания репортеров! Дробинин вылетел из парадного подъезда «Легпромбанка» с фомкой в руках и принялся крушить автомобиль судебного пристава!
Ура, кокаин! Ты окрыляешь людей! Сбылась мечта человечества!
Явлинский налил себе немного вина. Он предчувствовал срамоту: ему не удавалось отделаться от самоощущения себя как случайного в России человека; случайные люди всегда притягивают к себе проходимцев.
Мельников нервно облизал пересохшие губы:
– Его тут же повязали, шеф, но Андрюха перескочил Зубовский и исчез в неизвестном направлений? Где он шатался целыми сутками – никто не знает, но вчера этот черт вваливается ко мне в «Калчугу».
Морда в крови, грязный, просто… снежный человек какой-то.
– Снежный?
– Ну да! Умоляет: пусть, говорит, Григорий Алексеевич сей же час позвонит Ельцину, иначе меня поймают и закроют. Банку будет полный пипец, а у нас там, Григорий Алексеевич, хотелось бы напомнить, четыре ляма трудовых доходов, плюс – первый английский взнос.
– Красивая история.
Мельников вскочил и стал носиться по комнате.
– Шеф, я не переживу!.. Взяли, сука, Сибирь! Слава Ермаку!
У него на глазах выступили слезы.