Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
А сам с собой – это вряд ли, русские уже не слышат друг друга…
Точка невозврата. И глядя на Россию, на Ельцина, иной раз кажется, что Бога уже нет…
Кто-нибудь заметил, как исчезли (в составе России) десятки народностей? Есть Красная книга животных. Всех вымирающих видов. А Красная книга народов и народностей, оказавшихся сейчас на краю гибели, – она есть?
Александр Исаевич шел по дороге, крепко держал Наташу, она еще крепче держала Александра Исаевича; ветер бил по ним как заведенный, обдавал холодом и снегом, но обратно, в машину, не хотелось.
«Евреи».
Александр Исаевич – напряженный стратег. Его книги (все его книги, «Евреи» не исключение) то должны, «закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться, то во тьме и беззвучии переходить мосты, то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, – с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку…»
Сначала надо вернуться. И оглядеться.
Человек с миссией обязан быть стратегом: если бы его «Евреи» остались в «Архипелаге», не видать ему Нобелевской как своих ушей, обнесли бы точно так же, как когда-то с Ленинской…
– Припомни, Наташа, кто тот пустомеля, кто после «Обустроить Россию»…
– Боровой… – с ходу ответила Наталья Дмитриевна. – «…Что несет России этот выживший из ума старикашка…» Бывший таксист, Боровой сейчас – деляга и рисуется политиком…
Она фиксировала каждую брань по его адресу. Она – комитет его безопасности.
И таких, как этот таксист, кто-то слушает?
Пройти по тонкому льду, но обязательно пройти, то есть доказать: евреи приняли «непомерное участие» в создании государства «не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…».
Александр Исаевич был так задумчив, что не заметил, как они повернули назад, к машине. И не заметил, что ветер стих, уже стемнело и на небе вот-вот появятся первые звездочки.
Давно, с Экибастуза, Александр Исаевич обожал ночное небо: единственная отдушина, когда вокруг тебя только колючая проволока.
Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви, на проникновенной, радостной молитве.
Так же молча они с Наташей сели в машину и вернулись домой. Александр Исаевич так и не обозначил точную дату (хотя бы год] возвращения в Россию, но с «Евреями» все-таки решил повременить: очень интересно, как Москва примет его передачу с Говорухиным, что в «Останкино» вырежут, а что оставят. И самое главное, останутся ли в эфире слова, которые он будет – открыто и прямо – говорить о Ельцине, ведь это первое, глаза в глаза, его обращение к нации…
52
Как только за Егоркой захлопнулась дверь бутырской камеры, он сразу получил мощнейший удар в голову.
В камере тускло горели две лампочки, камера маленькая, а людей – человек двадцать, так что дышать совершенно нечем, аж горло перехватывает. Кто-то из бомжей, тот же Иван……., говорил намедни, что народ в тюрьмах
Кислород на весь золота, – вон что бывает!
Никто из этих… потных, грязных и полуголых людей не удивился, что к ним в камеру без карантина, прямо с улицы закинули вонючего, завшивленного бомжа.
Если бы вошел сейчас Ельцин с одеялом под мышкой, здесь тоже никто бы не удивился.
Егорку сроду не били. Только Наташка, пьяная, запустила в него однажды пустой бутылкой, да и то промахнулась, потому как на ногах уже не стояла.
– Это че… за одичалый?.. – раздался голос с верхней шконки. – Алкота? Слышь? Я имею один, но исключительный вопрос: ты кто у нас теперь такой? Говори, задрыга!
Зэки заинтересованно замолчали.
– Я теперь буду настояс-ший труп, – пробормотал Егорка и опять получил удар в голову, потому что ответ прозвучал грубо.
У Егорки в глазах что-то разорвалось, и он медленно осел на пол. Люди, которых прежде не били, успевают удивиться, прежде чем свалиться на пол.
– Ты куда? – удивился все тот же голос. – Вставай, алконавт! Куда пошел? Разговорчик еще не начался!
Заключенные Бутырского замка были сплошь обовшивевшие и истощенные люди, дрожавшие перед своими начальниками. Били их беспощадно. И также беспощадно они били друг друга. Каждый новичок (если только воровской «телеграф» не предупредил заранее о каком-то важном арестанте) получал приветственный удар в голову. Новички должны были конкретно почувствовать: их жизнь разделилась на два периода. Один – жизнь там, за забором, на воле, второй – здесь, в тюрьме, где все (и за всех) решает либо начальник тюрьмы, либо тот, кому в камере назначено стать «разработчиком».
«Разработчик» – это профессия. Цель – выбить из заключенных те «чистосердечные» признания, без которых все следственные действия летят в тартарары. Если у следователя были хорошие «показатели», он быстро поднимался по служебной лестнице. Получал ордена, премии, но главное – ему и его семье выделялись бесплатные путевки на курорты, которые ценились сейчас как государственные награды.
В каждом изоляторе были собственные «бей бригады». «Рукопомойничали» сами заключенные: убийцы и бандиты, поступившие [после ареста) на негласную службу к тюремщикам. По приказу следователя «разработчики» либо вбивали в зэков «их» показания, либо – выбивали их, не стесняясь крови и мук этих людей.
Получив «приветственный удар», новичок тут же «придушался» полотенцем. Затем зэки закидывали его на верхний «ярус» шконки, связывали по рукам-ногам и безжалостно насиловали.
В тюрьмах насиловали всех, даже стариков. (Они не люди, что ли?)
Позже, через день-другой, новичку конкретно объяснят, какие показания (и на кого) нужны следствию. Если заключенный тупит, «бей-игры» продолжаются с новой силой. Новичка снова душат полотенцем (иногда натягивают ему на голову целлофановый пакет). В тот момент, когда человек сломлен происходит самая главная пытка – током.