Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
– Наша взяла, – Васька аж покраснел и бросился в танец. – «Мы е…ли – не пропали, пое…м – не пропадем!» – веселился он, глядя на Егорку:
– Поцелуй же меня, сладенький!.. «Любить – не люби, да почаще е…и!»
Он был действительно настроен только на секс.
Егорка вздрогнул:
– Как… поц-целуй?… Зачем… поцелуй?..
– В губы, сладкий, в губы… – приставал Васька. – Педараст я, понимаешь? Педераст! Слыхал о таких?!
Егорка знал, конечно, что бывают такие мужики, которые почему-то спят не с бабами, а с мужиками, но
Васька с надеждой смотрел на Джамиля:
– Не томи, председатель… Я ж какие сутки не трахнутый хожу…
– Какие, бл? – не понял Кривой.
Зэки заволновались. Чувствовалось, что «обчество» любит во всем справедливость, даже в пустяках.
– Какие-какие! – огрызнулся Васька. – «Папа любит чай горячий, Васька любит х… стоячий»… У-ух!..
Он не знал других танцев, кроме чечетки
– Коллектив! – начал Джамиль. – Разобрать надо сейчас тему одну непростую. Перед вами стоит новопредстав-ленный нам администрацией этого небогоугодного заведения… некто Егор Семеныч. И его детский, никем еще не тронутый… попенгаген. А напротив Егора Семеныча выстроилась сейчас. – целая голубая дивизия.
– Дикая… – хмыкнул кто-то.
– Именно, – согласился Джамиль. – И… что люди скажут? Какое будет решение? Внимательно жду.
– А че его беречь-то? – пожал плечами Кривой. – Глядишь, ему от палки еще ой как приятно сделается…
– Вот! – крикнул кто-то сквозь дым. – Большой мерзости охота, Джамиль!
Одна веселая фраза – и настроение в камере тут же поменялось.
Кривой осмелел:
– Я первый! – крикнул он. – Так ведь, Дуря?
– Эт-то ис-шо… че за заморочка такая?.. – возмутился Васька. – Пахан, скажи веско Кривому! Не надо мне горе с пустяка делать!
Зэки заинтересовались. Над «полатями» поднялись грязные, вшивые головы: народ предвкушал мордобой.
«А если б в камеру сча… Ельцин вошел? – усмехнулся Егорка. – Что б он подумал о своем народе?»
Егорка плакал. Тихо и обреченно он вытирал рукавом свои слезы и – молчал.
– Щ-ща я ему такой взнос сделаю… – предупредил Васька. – Вся его волосня, братцы, ходуном пойдет…
Тут вдруг резко поднялся Кривой:
– Зачехлиракетку Дуря! А можа мы в карты его рассчитаем?
Все ждали, что скажет Джамиль.
– Старшой, я тут жопу не поделил… – доложил Васька. – Веско скажи Кривому, старшой, шо свое счастье можно и по-другому найти! Не за мой же сщет.
– Чухан не баба… – усмехнулся Джамиль. – Чухан всех выдержит. Выделяю каждому по десять минут… раз у всех нынче стояк такой…
Зэки призадумались. Такого решения никто не ждал.
– По десять-то маловато будет, – неуверенно протянул Кривой. – Если барсик такой…
Он сложил руки на задышливой груди и влюбленно уставился на Егорку. Подлетел Васька:
– Ну, свиная морда! Мокрощелину готовь! Кувыркнись на бок, я те сначала
Егорка с ужасом смотрел на Ваську.
– Пальчиком массаж произведу, – объяснил он. – Попенгагена. Подготовлю малек, ты не боись…
Егорка понял, что он сейчас умрет. И он был готов умереть. Разве можно вынести такой позор? – Эх, Катька-Катька, пропадешь ты, пьяная, в каком-нибудь сугробе, и даже похоронить тебя по-людски будет некому, потому как ты теперь никому не нужна…
Кто-то нагло содрал с Егорки штаны и кинул его лицом в матрас.
Начинается? Неужели, правда, вся Россия – тюрьма?
В этот момент лязгнул засов. Распахнулась дверь, и конвойный громко произнес его имя: Иванов Егор.
«На расстрел, да?» – догадался Егорка.
Сегодня он плакал впервые в жизни.
Майор милиции Денис Мениханов ненавидел вести допросы в тюремных кабинетах, но Иван Данилович Жарков, его начальник, ждал этого бомжа как соловей – лета, а к разговору с полковником Жарковым надо было хорошо подготовиться.
Конвойные тащили Егорку с двух сторон под руки, и со стороны казалось, что они волокут труп.
Допрашивать подследственных в таком состоянии запрещено законом, но Иван Данилович вот-вот уйдет на пенсию, Денис метит на его место, значит, работать сейчас надо решительно и быстро.
53
– И шта?.. Так и будем молчать, понимать?
Рядом с кабинетом Ельцина в Кремле находился большой зал для заседаний, но совещания проходили здесь крайне редко.
Ельцин не любил совещания. Он не любил сидеть во главе стола [ «я – дрянь тамада», – говорил Ельцин). Он плохо запоминал, кто о чем говорит, кто с кем и о чем спорит, а записывать – ленился.
– Шта вы… м-молчите?.. А?
Лужков встал:
– Борис Николаевич! Как мэр Москвы, я полностью удовлетворен сейчас решением Президента…
– Во-от!.. Наконец-то!
Ельцин вышел из-за стола. Было видно, что он устал и раздражен: два часа дня, пора пообедать, он плохо спал сегодня ночью, точнее – вообще не спал, а здесь еще – противная склока между своими…
– Таким образом, – продолжал Лужков, – еще раз хочу сказать: как руководителя Москвы, решение Президента по Чубайсу меня полностью устраивает…
– Наконец-то! – протянул Ельцин. – И на том спасибо, Юрий Михайлович! А вы, вице-премьер… – он повернулся к Чубайсу, – не л-лезьте больше в Москву! И Гайдару передайте: в Москве есть у нас Юрий Михайлович, понимашь… А вам с Гайдаром и России хватит.
Лужков был раздражен, а когда он раздражен, Лужков плохо владеет собой.
– Но как гражданина Российской Федерации, – отчеканил Лужков, – работа Госкомимущества и лично Анатолия Борисовича, те… катастрофические… – не справляясь с волнением, Лужков с трудом подбирал слова, – и совершенно недопустимые явления, которые проявляются сейчас все чаще и чаще… меня абсолютно не устраивает. Более того…