Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
Васька так ужасно дышал Егорке в лицо, что он даже говорить не мог. Удар, опрокинувший Егорку, был мастерский: если уж бить, то сразу в темечко, дураком сделаешься, а голова цела – ни синяка, ни царапины.
– Ты че-то не п-понял, задрот?.. – наступал Васька. – Во неусвойчивый какой!
К ним мигом подскочил Кривой и схватил Ваську за грудки:
– Слышь, пердячий пар! Я тоже хочу!
– Иче?
– Решает старшой.
– Справедливо! – напомнил кто-то со шконки. – Здесь не безотцовщина!
Васька отступил:
– Так пусть и решит. В мою пользу… Я – за!
Егорку определили в самую обычную, «пролетарскую» камеру: здесь были только карманники. Арестованные чиновники и бизнесмены, готовые выложить наличные за «нормальный угол», сидели этажом выше: там располагались камеры на два-три человека, довольно сносные.
Почти всю еду, которая поступала заключенным из дома, забирали себе офицеры или конвойные. Главный вопрос: кто сегодня больше заплатит, следователь или его жертва? Бить или не бить?
Все это время Джамиль валялся на шконке, мечтательно закинув руки за голову.
– А ты, Васька, пархач…
Он всегда говорил очень тихо.
– Я ж к нему со всей любовью, пахан! А он козлит! Любви моей не хочет… во че творится, братва, – оправдывался Васька. – Это ж сурово: парашют пузырится, а он, сученыш, м-меня, как щенка, отхарил!
– Да какая лоретка тебя захочет? – хохотнул Джамиль. – Окромя Кривого?..
По камере пробежал нехороший смешок: люди Ваську не уважали, беспокойный он, от таких – всегда беспорядок…
…Побег из тюрьмы стоил от трех миллионов долларов. Но побег – дело сложное, в цене была другая история: заключенного тайно выводили за забор на волю, он жил где хотел; один товарищ, у которого при аресте почему-то не отобрали загранпаспорт, даже съездил во Францию, на Каннский кинофестиваль! В «застенок» эти господа возвращались только перед какой-то важной проверкой; о таких проверках тюрьма всегда знала заранее. Проще всего, конечно, было бежать из «автозака». Побегом руководили начальники с большими погонами, а списывали на растяпство конвоиров: не уследили! – Конвоиров тут же «закрывали», в камеры к ним являлись «разработчики», и начиналось… сотрудничество со следка.
– Мы еб…ли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило колется в зал… пу, а гвоздя е…ть нельзя! – загорланил Васька. – У-ух!
И он опять отбил руками чечетку.
Тюрьма, если и уважает кого, то только воров в законе и богатых.
Егорка хотел подняться, ноги не слушались, но он все же сполз на заплеванный пол. Никто ему не помог: зэки расселись возле старшенького, еле говорившего телевизора, и интерес к Егорке почти пропал.
Егорка так и не понял, почему его загнали в тюрьму: может, про Горбачева узнали? Но как? Даже Катька – и та ничего не знала. Олеша? Борис Борисыч? Нет. И еще раз – нет!
В Ачинске не было предателей.
Интересно, как в тюрьме кормят? Может, и рыбу дают?
Егорка ужасно любил щуку. До чего ж вкусна, зараза! Особенно если сделать из щуки котлетки. Щука в Сибири наивкуснейший зверь! Говорят, хорош еще таймень, но таймень в северных реках живет, а на северах Егорка не рыбачил, случай не подвернулся…
Егорка подполз к Ваське Дурдому. На последней шконке, у стенки, он отчаянно резался в карты.
– Слышь, мил человек… Ты меня не попутал с кем-то… а?
От такой наглости Васька не знал, что ответить: он мог бы двинуть ему в дыню, но в тюрьме после ужина никто никогда не дрался, это закон.
– Темно ж было, – подсказывал Егорка. – Только я, мил человек, не в обиде, я ко всему привыкший, потому что с добром в сердце живу…
Егорка мешал зэкам смотреть телевизор.
– Дуря, – позвал кто-то Ваську, – смотри: скобарь заголосил! Ну-ка, скажи ему… Дуря!
Кривой с неудовольствием кинул карты на стол.
– Послушайте, Василий, что вы приеб…сь до Егора Семеновича, как чирей до пионерки? Сидите уже у телевизора! Там, говорят, футбол будет… А ты, с-самородок… – скосился он на Егорку, – мне решил вопросик подбросить? А я, значит, должон ответ тебе дать? Как у мусоров на допросе?
Его глаза наливались кровью.
– Вишь, Джамиль, какая бранжа? Эта виньетка к ответу меня требует! Можно я ему бубенцы откручу?..
– И просьба по нему вроде нам не поступала… – осторожно напомнил Васька.
Он имел ввиду тюремный «телеграф», предупреждавший заранее о тех людях, к которым зэки должны были бы проявить максимум уважения.
Когда-то, лет сорок назад, Джамиль был «домушником» – в Батуми и Кобулети. «Если я, – рассказывал Джамиль, – влезая в хату, слышал плач ребенка, я все бросал и уходил: вдруг это плачет будущий вор?!»
Васька жалобно смотрел на Джамиля:
– Да он… изводит меня своей попкой, старшой! Мой… член правительства… прямо сча хочет Егора Семеныча, сам посмотри… – и Васька тут же скинул старые треники. – Умоляет же прям!
Его конец действительно напрягся и вырастал прямо на глазах.
– Сперматорий… – мечтательно произнес кто-то из них.
Джамиль устало повернулся к Ваське.
– Тебе, случайно, зубы не жмут? – поинтересовался он. – Или второй глаз стал лишний?
– Извиняюсь, конечно… Васька тут же натянул треники.
– Совсем обалдел, к пахану уважухи нет!
Кривой так вздохнул, словно жизнь поднасильственно отнимала у него весь смысл его существования.
– Бердач, значит, на завтра отложим? Вообще-то спать охота.
– Ты че, опупел? – разъярился Васька. – Где я и где завтра? А?! Завтра, можа, меня расстреляют!..
Джамиль понял, что зэкам («обчеству», как здесь говорили) Егорка стал интереснее даже, чем футбол: он ведь тоже по-своему зависел от этих ханыг, хотя вида не подавал.
– Убедительно гундосишь, – согласился Джамиль. – Только дураки откладывают на завтра то, что можно сделать сегодня!