Русский флаг
Шрифт:
Он не хотел бы попасться в руки Завойко. Но прийти в Петропавловск победителем, с десятком пар наручников, которыми запаслись английские офицеры, - совсем другое дело. Ради этого стоит рискнуть.
Крупный отряд англичан двигался в обход Николки к дороге. Он должен был захватить Озерную батарею, командующую дефиле, обнажить северные подступы к Петропавловску и охватить русские стрелковые партии.
Простой, дельный план.
Во всех пунктах численный перевес, преимущество вооружения, тактическое превосходство. Инициатива принадлежит храбрецам Паркера.
Дерзко, торжествующе били барабаны, швыряя трескучую дробь в спокойное голубое небо.
Кто устоит против натиска британских солдат!
Первым вступил в бой отряд англичан, обогнувший подножье Никольской горы.
С этой минуты Завойко, стоявший на взлобке, у порохового погреба, весь подобрался и словно преобразился. Коротким, острым взглядом он мгновенно охватывал широкое пространство перед собой: Зарудного с волонтерами, стоящего в полусотне шагов; Гезехуса на валу батареи; командиров стрелковых партий, ждущих его приказаний; приближавшегося неприятеля. Он теперь непосредственно руководил людьми, разбросанными на обширной пересеченной местности; офицеры хорошо видели генерала и следили за редкими взмахами его руки.
Как только в дефиле показались англичане, вестовой от Завойко бросился к Озерной батарее с приказом: "Подпустить близко. Бить картечью, наверняка".
Завойко ни на минуту не упускал из поля зрения и Никольскую гору. Присланный поручиком Губаревым солдат сообщил, что по всему склону движется неприятель. Число солдат точно установить невозможно - их маскируют деревья и кустарники.
Во всяком случае, на Николке Губарев с отрядом и фрегатская команда человек в тридцать. Они задержат неприятеля. Хоть на время. Пока выяснится обстановка у Култушного озера.
Волонтеры Зарудного занимали открытую позицию между Озерной батарей и пороховым погребом. Они волновались в ожидании неприятеля, и если Зарудный не замечал этого, то только потому, что и сам был неспокоен. В странном чувстве, овладевшем им, не было ничего знакомого и привычного.
Думал ли он о смерти? Да, думал о ней, когда только началась артиллерийская перестрелка. Он завидовал Александру Максутову. Их спор не был закончен. Максутов слишком упрямый, нетерпимый человек. Люди не меняют своих убеждений только потому, что им встретился красноречивый противник. Да и какое ему дело до убеждений Максутова?! Слова - ничто, если они не скреплены делом. Кровью, жизнью своей нужно подтвердить иные истины. А жизнь, насмехаясь над порывом Зарудного, привязала его к маленькой пушке, к нестройной партии волонтеров, жизнь не позволяла ему доказать значительность слов, сказанных в памятное воскресенье, по дороге к Светлому Ключу. Зарудный искренне верил, что защищает нечто неизмеримо более высокое и значительное, чем то, что доступно пониманию Максутова. Но защищать-то ему пока не приходится, а Максутов уже командует батареей, о которой даже скупой на похвалы Мровинский выразился весьма восторженно. Размышляя об этом, Зарудный желал себе любого исхода и даже смерти, только бы не прийти к концу дела с тем же нетронутым зарядом картечи, с той же холодной пулей в казенной части ружья. Когда же он узнал о тяжелом ранении Максутова, об отваге Маши Лыткиной, нетерпение его выросло до чрезвычайности.
Зарудный вырос в просторах Азии, изъездил гористое Забайкалье, тайгу и равнины Восточной Сибири - края, где церкви соседствовали с кумирнями и дацанами*, где базары поражали разноречьем языков, контрастом лиц, где русский свободно объяснялся с якутом и тунгусом, а бурят знал русский язык с детства. Зарудный принадлежал к той распространенной породе простых людей, светлое и широкое сердце которых могло объять все иноязычные племена и народы, людей, с ненавистью наблюдавших колонизаторскую жестокость алчного, лишенного совести и честности чиновничества, и он попросту рассмеялся бы, если бы его обвинили в предвзятости, в намеренно неприязненном отношении к другому народу. Пустое! Зачем бы он стал ненавидеть мастерового, падающего от усталости у бирмингамской сталеплавильной печи, ливерпульского кочегара, изнемогающего подле жаркой топки, землепашца, бьющегося в тисках нужды, или манчестерскую ткачиху, умирающую от чахотки? Этой Англии, Англии работников, Зарудный не знал, но понимал, что она есть, непременно есть, и ее безрадостный труд позволяет английским шкиперам и офицерам одеваться в лучшее сукно, плавать на надежных кораблях и кричать о своем превосходстве над целым миром.
_______________
* Буддийский монастырь.
Но была и другая Англия: она возникала перед глазами при чтении газет и книг и отчасти была знакома ему по личным наблюдениям. Это Англия непроницаемых, надменных лиц, страна плантаторов и ростовщиков... Перед Зарудным возникали разные лица - то Магуда, хотя он был янки, то заезжего "геогностика", которого так решительно спровадил Завойко, то ханжеская физиономия Пальмерстона, портрет которого встретился Зарудному совсем недавно, в связи с военными событиями в Европе.
Английский отряд, выйдя на дорогу, на глазах у Зарудного разделился на две части. Большая группа двинулась к Озерной батарее, меньшая задержалась, осматриваясь в новой местности. По-видимому, они попытаются пройти у подошвы Николки, между пороховым погребом и отрядом Зарудного.
Неприятель был спокоен. Офицеры, в пунцовых куртках с белой перевязью, что-то обсуждали, показывая руками в сторону Петропавловска.
Большой отряд приближался к Култушному озеру, но батарея, где находился теперь, кроме Гезехуса, и Арбузов, молчала. Зарудный следил за батареей, хотя второй отряд пришел в движение и медленно сближался с партией волонтеров.
Когда до батареи осталось шагов шестьсот, англичане стали на ходу целиться в прислугу у амбразуры и в Арбузова, расхаживавшего по банкету. Несколько штуцерных пуль не достигли цели - испуганные писаря попрятались, а капитан Арбузов, чувствуя, что в это мгновение на нем сосредоточены все взгляды, остановился и погрозил неприятелю обнаженной саблей.
Хотя молчание батареи и смущало англичан, уже испытавших на себе выдержку и непреклонность русских артиллеристов, они, сменив шаг, кинулись вперед, рассчитывая броском овладеть позицией. Только тогда выстрелили две пушки, заряженные картечью.
Больше Зарудный не мог наблюдать за батареей.
На него шел отряд матросов, вдвое превосходивший численностью команду волонтеров. Волонтеры, кроме тех, кто обслуживал пушку и кое-как скрывался за ее дубовым лафетом, опустились на колено. Так было удобнее прицеливаться, а бурьян и трава закрывали тело.
Покуда стрелять не имело смысла. У волонтеров ударные ружья, переделанные в здешней мастерской из старых кремневых: огниво и подогнивная пружина были сняты, срезана полка, вместо этого вварен подстержник и кремневый курок заменен ударником. Дальность стрельбы увеличилась, и все же не было смысла открывать огонь дальше трехсот трехсот пятидесяти шагов.
– Лихо идут, подлецы!
– восхищенно сказал Поликарп Жерехов, косясь на Зарудного.
– Лихо-то лихо!
– отрезал Никита Кочнев.
– Поглядим, как обратно побегут!
Красные рубахи приближались. У офицера, плотного, квадратного человека, лицо с массивной челюстью и короткими, словно обрубленными ушами кажется надменным и жестоким.
Один из волонтеров выстрелил. Пуля шлепнулась на дороге, саженей за тридцать до шагающих матросов, и рикошетировала влево, к горе. Матросы засмеялись и открыли стрельбу из штуцеров. Волонтеры пригнулись к земле.