Русский космос

Новак Илья

Челн поднялся на следующее утро с небольшого аэродрома на краю города. Летели несколько часов, иллюминаторов не было, лишь экран телевида в конце салона, на который транслировалось изображение моря с изредка проплывающими по нему едва заметными крапинками малых островов. Миновали вытянутое светло-желтое пятно – Крит, – а после монитор вновь залила синева, и больше уже острова не появлялись. С Тимом летело десять человек, сплошь солидные великовозрастные мужи, в беседу никто вступать не стремился, так что он всю дорогу промолчал.

В принципе, челн мог бы донести их прямиком до Башни, но на определенном расстоянии от той всякие полеты запрещены. Сели на небольшом аэродроме в полукилометре от Джубы; тут же рядом имелась станция монорельса, последний отрезок пути. Поезд оказался совсем не таким, как те, в которых Тимуру раньше

доводилось ездить: не ряды коек или сидений вдоль стен, но отдельные купе, на три, четыре и шесть мест. Тиму предстояло ехать в четырехместном. Ощущая себя несколько по-барски, вальяжно, так что даже неприятно как-то стало, пассажир проверил номера коек, которые здесь располагались двумя парами, одна над другой. Его полка оказалась верхней. Что ж, лезть туда и лежать? Да ведь светло, спать неохота и вообще – до Изножия ехать несколько часов всего. А сумку куда деть? В узком купе и поставить негде… Неуверенно озираясь, Тимур сел возле окна, упершись коленом в стойку откидного столика, что торчал под окном между нижними койками. Отодвинул слегка занавеску. Снаружи была асфальтированная платформа, за ней станционные здания, а дальше – желтые барханы, поросшие кустарником, за которыми уже стояли дома Джубы. На платформе люди ходили, кто-то в монорельс садился, другие нет. Жарко, душно, а небо такое яркое, что глаза слепит. Изножия отсюда не видно, хотя Тим ощущал близость самого святого места сфиры. В груди возникло чувство, схожее с тем, что посетило его, когда с башни порт и море разглядывал, хотя, пожалуй, несколько все же иной природы: некое душевное устремление, но не в будущее Тимура направленное, а в прошлое всечеловечества, к корням его, истокам. Ведь что ни говори, Изножие – это и есть сама История, материализовавшаяся в великой постройке…

Сзади скрипнуло, Тим обернулся. В купе вошел седоватый невысокий мужчина, худой, с морщинистым лицом. На плече – выцветший от времени рюкзачок. Кивнул Тимуру и встал над ним в узком проходе, чего-то выжидая, но глядя при том не на спутника, а мимо, в стенку. Секунд десять длилось молчание, наконец мужчина сказал:

– Посунься, рюкзак спрятать…

Тим, не понимая, выбрался из-за столика. Мужчина наклонился и вдруг поднял койку, откинул, будто крышку, двумя петлями к стене прикрепленную. Так и есть, петли там. А под койкой – пустое пространство, место для багажа. Так вот оно что! Тимур смущенно почесал лоб. Ему ведь еще ни разу не доводилось в таких монорельсовых поездах ездить, не знал он, что тут к чему.

– Григорий Сепухов, – сказал мужчина, кладя рюкзак. – Механик первого класса по обслуживанию морских кораблей дальнего следования.

– Тимур Жилин, – представился Тим растерянно. – Иеросолдат воздушно-космических сил.

Механик первого класса Григорий Сепухов положил рюкзак и замер, одной рукой придерживая койку. Тим стоял рядом, пытаясь понять, что дальше. Чего попутчик ждет? И молчит почему? Вдруг дошло: дожидается, когда и Тимур свою кладь уберет. Так чего ж не сказать? Спохватившись, поставил сумку рядом с рюкзаком. Сепухов сразу койку опустил и сел ближе к столику, уставился в окно. Пора, видно, к себе наверх лезть, неудобно, место-то чужое…

– Сиди, – сказал попутчик, не поворачивая головы. – Когда спать не надо, все верхние внизу сидят.

Говорил Сепухов неуверенно, делая частые паузы, будто разговоры давались ему с некоторым усилием, и корабельный механик всякий раз слегка затруднялся, какое слово использовать следующим.

Тимур устроился на середине койки. Из коридора доносились голоса, что-то втолковывал проводник – но приглушенным уважительным голосом, без напора, – в ответ звучал уверенный бас. Он стал громче, потом смолк, и в купе вошла совсем маленькая худая женщина в сером платье до пят и черном платке. Следом появился крупный белолицый мужчина в широкой, как парус, рясоформе, с золотой крездой на груди. Тимур вскочил, вытянулся по стойке смирно, тут же сообразил, что это все-таки не военный чин, а гражданский – скорее всего, какой-то чиновник, – и поклонился. Мужчина протянул руку, Тимур поцеловал ее, то же самое сделал поднявшийся, будто робот-автомат, Григорий Сепухов. Чиновник кивнул, но представляться не стал, потому и они промолчали.

У вновь прибывших были две большие сумки, чемодан и портфель. Следующую минуту Тим с механиком втискивали их под вторую нижнюю койку, но все не поместилось, чемодан

пришлось укладывать туда, где их собственная кладь лежала, благо там-то места много осталось. Когда с вещами наконец разобрались, из коридора донесся голос проводника, который говорил провожающим, чтобы покинули вагон. Вскоре с шипением затворились двери, и поезд тронулся. Поползла, сначала неторопливо, но с каждой секундой набирая ход, платформа за окошком, мелькнула короткая лестница, одноэтажное здание – и началась пустыня с полоской гор у горизонта.

– На моление? – спросил чиновник. Голос был низкий, основательный, но при том не глухой, а сочный и даже бархатистый.

– Туда, – сказал Сепухов.

Тимур кивнул, затем спохватился, что невежливо, и поспешно добавил:

– Следую к Изножию.

Получилось как-то казенно, будто собеседник ему неприятен, будто Тим отмахнулся от него. Спутник, впрочем, внимания на то не обратил, сидел, расставив толстые ноги и обмахиваясь платком, взгляд рассеянно скользил от двери к окну и обратно. Жена его забилась в угол за столиком, напротив Сепухова, но, в отличие от того, смотрела не в окно, а на край стола, полуприкрыв глаза и сложив руки на коленях. Губами едва заметно шевелила: молилась.

– Жарко, однако, – пробасил чиновник, повернувшись к ней. – Как себя чувствуешь?

Голова в черном платке качнулась, женщина что-то едва слышно прошептала – и это были единственные слова, которыми супруги обменялись за всю поездку.

Поезд набрал ход, двигаясь в нескольких метрах над землей: полотно с магнитным рельсом поддерживали решетчатые фермы. А ведь Отринутое Изножие уже видно должно быть, подумал Тим. Но если состав прямиком к нему движется, то в окно не разглядеть. Тимур слышал, что на крышах некоторых вагонов в поездах дальнего следования устраивают смотровые площадки, углубления с сиденьями, накрытые стеклянным колпаком – но стеснялся спросить у спутников, имеется ли такое здесь. К тому же, если выходить, придется мимо чиновника пробираться, поднимать его с места, ведь тот своими объемистыми коленями почти касался второй койки. Вроде и ничего такого, но неудобно как-то, стеснялся Тимур.

Дверь купе была отодвинута, чтоб воздух свободно проходил. В проеме возник проводник, толкающий перед собой тележку с бутылками и тарелочками.

– Чай, освежающие напитки? – спросил.

– Напиток дайте, – сказал чиновник. – Лимонад у вас есть, обычный? Только холодный.

Когда проводник ушел, некоторое время было тихо. Чиновник иногда подносил к губам горлышко пластиковой бутылки и пил, гулко глотая. Женщина молилась, Григорий Сепухов сосредоточенно глядел в окно. Тим уже понял, что из себя представляет механик, он с подобными людьми сталкивался периодически – среди обслуги челнов в САВКСе было несколько таких, и в Москве тоже. Профессионалы, настоящие асы своего дела, они были специализированными людьми: целиком, всем интеллектом и душевным строем, всеми фибрами души и извилинами мозга настроенные на выполнение обязанностей и постижение тайн выбранной профессии. В народе таких уважительно называли блаженными или ремесленниками – то есть теми, кто с детства или с ранней юности отдал себя какому-то ремеслу. Уклад их очень ценил, помогал им всячески и вообще делал все, чтобы ремесленников становилось больше. Тимур тоже к блаженным с уважением относился – вроде и не завидовал, но был близок к этому. Ремесленники по-своему являлись очень счастливыми людьми, ведь каждое мгновение их жизни было исполнено смыслом. А Григорий Сепухов еще разговорчивым оказался, некоторые из ремесленников вообще с трудом могли вслух формулировать мысли, если те касались материй, лежащих вне поля их деятельности. Все без остатка сознание блаженных целиком сосредотачивалось на деле, которому они себя посвятили, ни для чего другого места не оставалось.

– Иероним Питердаков, – представился чиновник. Бросив платок на столик и поставив рядом бутылку, он вопросительным взглядом окинул спутников.

Сепухов не отреагировал – сидел с закрытыми глазами, может, заснул, а может, целиком погрузился в промасленную железно-электрическую вселенную судовой механики. Тимур в ответ назвался, подавив желание вскочить и щелкнуть каблуками: очень уж солидно, начальственно выглядел собеседник, хорошо, что такие многоопытные мужи Укладом правят.

– Воздушно-космические? – заинтересовался Иероним. – То славную службу избрал. Только из Академии?