Русский немец
Шрифт:
Потом – резкая смена кадров: стою я в центре Берлина – у Рейхстага. Как на картинке в каком-то довоенном журнале – только здание разрушено сильно. А часть стены – словно за стеклом, и на ней – русские надписи. Как они там оказались, кто и зачем их начертал – ну совсем непонятно мне, аж до головной боли…
А потом «виденья» все, как водится, исчезли – так же внезапно, как и появились. И провалился я в глубокий сон – как в бездонную яму. Голова вообще отключилась, а тело как бы вновь отделилось от меня, скукожилось, словно лопнувший воздушный шарик, и стало дышать само по себе – без малейших напрягов с моей стороны…
…
Десять
Пришла фельдшерица – и лишь головой покачала: «Чудо! – говорит. – Впервые за всю мою жизнь такое чудо вижу!»
Спустили меня с печи, уложили в сенях на тюфячок, укрыли потеплее. А через пару деньков начал я уже вставать самостоятельно, ходить понемногу. Слабость – неимоверная: пройдусь маленько – и пот ручьём, как после тяжкой работы. Передохну, полежу – и снова ковыляю: надо поскорее в себя приходить – семье помогать, иначе – беда!
Посмотрел как-то на себя в зеркало, вижу: на голове сбоку небольшая прядочка белых волос торчит. Откуда взялась? Может, мукой где-то запачкал? Так ведь у нас муки-то сейчас никакой нет и в помине! Ладно: поправлюсь окончательно – в баньке голову отмою, да и сам вымоюсь. Поскорее бы только на ноги крепко встать!
А на днях гляжу: бабушка Эмилия в углу на коленях стоит – молитву шепчет по-немецки: «Хвала тебе, Господи («Mein Lieber Gott»), что спас дитя невинное от верной гибели!» И дальше – про «доброту Всевышнего», «милосердие – что выше любого подвига»…
Ну что ж, мне повезло – выжил! И думаю – не столько Божьей помощью, сколько любовью и заботой близких мне людей…
А вот как же там папа-то с Алькой? Что с ними? Почему писем нет от них так долго – уже несколько месяцев?..
…
ГЛАВА 3.
СЛИШКОМ ДЛИННАЯ ЗИМА
(Дневник Альбина Клейна)
…Земля моя!
Кто по тебе
Так безутешно тосковал?
Кто детство босоногое
Так часто вспоминал?
Кто так любил, согретую
Теплом
Весенних солнечных лучей,
Омытую дождём?..
…Лишь тот, кто годы напролёт
Был от тебя вдали,
Кто в сердце трепетно берёг
Черты твои.
Кто свято помнил отчий дом
На берегу реки
И кто безжалостно в войну
Был с Родины гоним…
Валентина Вильмс
1. 1942 год
…
(Конец марта)
Мы с папой едем в неизвестность. Погрузили нас на (железнодорожной) станции (по 40 человек) в «телячьи» вагоны с двухъярусными нарами – и отправили. Одни немцы в вагонах. А у меня надежда теплилась, что нас в Красную Армию отправят – фашистов бить. Так нет же! И вся наша «вина» в том, что мы – немцы?!
У папы – язва (желудка). Ему тяжело. Питаемся взятыми из дома продуктами. Представители НКВД и охрана («вохровцы») сопровождают эшелон. На каждой остановке, а их было немало, открывают дверь вагона, но никому из нас, подневольных пассажиров, не разрешают выходить. Первая длительная остановка – в городе Свердловске.
Хорошо, что у меня с собой есть химический карандаш и мешочек-кисет – для табака! Я аккуратно, широкими полосками нарезал старых газет (будто для самокруток) и буду вести на этих полосках свой дневник. Курить-то я всё равно не курю. Это меня папа научил так сделать. Он всегда очень хмур, но постоянно повторяет: «Будем честно выполнять свой долг перед Родиной!».
…
Ещё через пару дней, когда утром открыли дверь вагона, мы увидели название станции – Яр. Никому из нас это название ни о чём не говорило. Здесь мы стояли двое суток, а потом двинулись на север – в Кировскую область.
…
(Начало апреля)
Проснулись от яркого солнца, бьющего через зарешеченные вагонные оконца. Стоим на какой-то станции – и уже долго. Снаружи слышны громкие голоса охранников, возбуждённый лай собак. Настежь распахнулась дверь вагона. Кто-то из чекистов издевательски произнёс: «С прибытием! Кто живой – на выход!»
В пути все мы порядком ослабли, потеряли много сил. На этапе выдавали на неделю только по три буханки хлеба – на весь вагон. А ехали больше месяца. Интересно: где же мы теперь?
Выгрузили нас, построили в колонну – по четыре в ряд, окружили «вохровцами» с собаками – и повели куда-то. Как оказалось – в лагерную зону, километрах в двух от станции. Вот тебе и «приехали»! Выходит, мы – заключенные?! Какой ужас! За что?!
Завели в зону, расселили по баракам. Затем погнали всех в баню, но вода там чуть тёплая. А вещи и одежду забрали – «на дезинфекцию». Нары в бараке – сплошные: раздолье для вшей и прочей живности.
Узнали, что лесной лагерь, куда нас привезли, – называется «Вятлаг». Хотя сама река Вятка далековато от здешних мест, гораздо ближе к этому лагерю другая большая река – Кама. Леса вокруг – преимущественно хвойные. Сосны стоят – красотища! Мачтовый бор! Розовые стволы этих таёжных великанов просто свет вокруг себя струят. Я такого чуда ещё нигде не встречал. Впрочем, это – лишь маленький островок, а дальше – болота и мелколесье.
…
Выстроили нас на лагерном плацу – на общее собрание. Выехал к нам на рослом жеребце начальник этого лагпункта и зычно произнёс: «Граждане трудмобилизованные! Вы все – предатели и шпионы! Вас надо было расстрелять – всех до единого! Но Советская власть гуманна. И вас доставили сюда, чтобы дать вам возможность кровью смыть свой позор: заготавливать лес для страны и фронта – в отдалённых районах, делать шпалы и пилить доски – на лесозаводах. Только добросовестный труд спасёт вас от заслуженного наказания! И запомните: ещё ни один из ваших отсюда не ушёл, а все, кто попытался это сделать, лежат за бугром – на кладбище!» Повернул лошадь – и уехал.
Мы все – в шоке. Да разве так можно с нами?! Ведь мы все свои силы – без остатка – готовы отдать, чтобы помочь Красной Армии! Так почему же нас считают преступниками?!
…
(Май)
Еле передвигаю ноги. Папу перевели на другой лагпункт, и остался я тут один. Работаю в лесу – на трелёвке (подвозке) поваленных стволов (хлыстов). Поскольку лошадей не хватает (много их пало – от недостатка корма), то мы таскаем брёвна вместо них: на себе, метров за 50-100 – к местам штабелёвки или отгрузки. Труд и впрямь – лошадиный, здоровья не прибавит. Большинство из нас, поволжских немцев, настоящей тайги никогда в жизни не видело и навыков работы в лесу не имеет. Тем страшнее для нас этот неведомый каторжный труд.