Русский Нострадамус

Шишкина Елена

Оказывается, Тит, «томящийся в застенке с со- ловчанами, видел кончины радетелей за древле- православие, и ведал, как все было, и люд правед­ный укреплялся духом и смиренно переносил муки, как и великие пастыри». Вот пример некоторых его видений: «Ведут старца Аввакума и еще людей на сруб, чтобы спалить их тулова и пепел по ветру развеять. Идут они гуськом, босые, в рубищах, и у каждого в руке по свечечке. Люди и плачут и сто­нут, ибо страшную смерть им уготовили. Протопоп, видя их слабость, подал пример храбрости, сказал, чтобы за ним шли „царские венцы ловить". Воспря­ли казнимые, взялись за руки и поднялись вслед за Аввакумом на сруб. Не ждет старец, пока запалят кострище, и сам, своею свечой возжигает пламя. Вспыхнуло полымя, и видны из него только руки с двуеперстным сложением. Горит-трещит страш­ный костер, словно одна громадная свеча, а язычи­ще огненный высоко к небу рвется и расползается меж туч серой дымкой. И заплакало небо. Все вок­руг пожара засумрачилось, потемнело, словно ночь настала посреди

белого дня, и хлынул ливень как из ведра, залив лобное место (место казни) и ока­тив палачей ледяной водой». Из официальных хро­ник известно, что на самом деле казнь протопопа Аввакума проходила так, как «увидел» Тит. Ста­рец действительно сам «воспалил костер», и все вокруг поснимали шапки и «пали ниц» под крик протопопа, протягивающего из костра руку со сло­женным двуеперстием: «Православные! Вот так креститесь или вовек погибнете и города ваши пес­ком занесет и свету конец настанет». И действи­тельно неожиданно хлынул ливень среди ясного неба.

Или вот еще одно видение — бичевание свя­щенника Вонифатия, который не являлся привер­женцем старой веры и был довольно лоялен к властям, но «говорил против Никона за его пога­ное (языческое) проклятие царю и всему госуда­реву дому». Здесь придется немного отвлечься и дать небольшую историческую справку, чтобы было понятно, о чем идет речь. Вот выдержка из «Истории Русской церкви», составленной митро­политом Макарием: «Проклятия Никона на царя и всю его семью были необычными, имели харак­тер какого-то колдовства: он служил особый мо­лебен, при этом одну царскую грамоту положил под крест и образ Пресвятой Богородицы на ана­лое посреди церкви, а по окончании молебна на­чал возглашать клятвенные слова, выбирая их из известного 108 псалма, относящегося к Иуде-пре- дателю. В старину этим именно псалмом разного рода колдуны и чародеи пользовались для своих заклинаний и мести. Никон и применил их кол­довскую практику». Итак, вернемся к Вонифатию. Священник, видимо, присутствовал при этом «не­потребстве» Никона и счел своим долгом расска­зывать об этом людям. Несмотря на политическую лояльность Вонифатия, его «взяли» прямо в хра­ме во время службы и «свезли в приказ». Там его «били, на раны сыпали соль, говоря, что он огово­рил патриарха, и требовали, чтобы он отрекся от тех слов, иначе будут рвать язык. Пастырь, разу­верившийся в правоте Никона, сам высунул язык и дал его рвать. Руки же его сами собой сложили двуеперстис».

Такие рассказы Тита воодушевляли узников: «Радовались они за собратьев по вере и восхища­лись их подвигам. И сами во всем стремились на них походить». Приказного дьяка такое мужество и упорство арестованных выводило из себя. «Каж­дый раз он выдумывал им новые муки, все тяжелее и яростнее прежних, и все пытался дознаться, как и от кого в темницу попадают вести». Видимо, дья­ку удалось кому-то «развязать язык» — люди есть люди, и не все в состоянии были терпеть жестокие пытки. Кто-то «показал на Тита и его прозорливый взор». В тот же час его «отделили от товарищей». В рукописи есть свидетельство допроса Тита «с пристрастием», то есть с применением самых изощ­ренных пыток. «Из приказа (после допроса) его волокли за руки, ибо встать он совсем не мог после каленых гвоздей». В середине XVII века была та­кая «мера воздействия» — вбивание раскаленных гвоздей под ногти. Страшную пытку выдерживали не все — многие сходили с ума или умирали прямо во время допроса от болевого шока. Чего же хотел добиться палач от Тита? Оказывается, он требовал, чтобы знахарь отказался от своих видений и при­знал их ложными. «„Отрекись — не упорствуй", — говорил он Титу. Но тот сказал дьяку, что муки (ко­торые он причинял во время пыток) ничто в срав­нении с тем, что ждет его самого (дьяка), ибо не будет ему покою ни на этом свете, ни на том. И ско­ро то сбудется».

И действительно, через несколько дней после смерти Нилова его палача «уличили в еретиче­стве» и сношениях с римскими иезуитами и каз­нили «самой позорной казнью», то есть повесили. По русским поверьям считалось, что, когда чело­веку отрубают голову, «душа выходит через гор­ло», а у висельника она «вылетает через задний проход», что делает ее «неприкаянной». Почему дьяка обвинили в пособничестве монахам ордена Иисуса, тоже становится понятно, ведь он был из свиты Паисия Лигарида — человека, получивше­го образование в Риме и являвшегося тайным иезуитом. Самого митрополита тронуть побоя­лись, но наверняка он отдал пару-тройку своих слуг на «показательный суд», чтобы отвести по­дозрение от себя.

Дьяк, мучивший Тита, не поверил предсказа­нию и «измыслил ему худшую из казней»: он сно­ва поместил его с остальными узниками и заста­вил знахаря смотреть, как одного за другим сжига­ют его товарищей по несчастью. Но и это не сло­мило Тита. Израненный, измученный голодом, он провожал товарищей в последний путь, «ласково утешая милосердным словом». В ожидании же сле­дующей казни он «тешил их рассказами о досто­славных русских героях, их подвигах и славе». И вот настал его черед.

Тит точно знал, когда и как ему суждено погиб­нуть. Еще на Соловках, в последние дни обороны, он предрек свою судьбу: «Пусть телу моему (суж­дено) сгореть, душе же лететь в небесные выси к любушке-жене и кровиночке-сыну». «Всю ночь он молился и просил у Бога терпения, смирения и силы пройти это испытание. И, когда повели его на костер, шел прямо, без чужой помощи и не про­клинал, а прощал своих мучителей, призывая Бога в свидетели, что не держит на них зла». На площа­ди было множество людей, пришедших взглянуть на еще одну казнь старообрядца. Нас сегодня по­ражает равнодушие средневековых людей к боли и смерти, но ведь казни проводились так часто, что они просто-напросто привыкли к страшным зрели­щам. Поэтому публичные казни для многих стали развлечением вроде спектакля.

Тита привязали к столбу, и дьяк потребовал, чтобы он отрекся от ереси, сложив троеперстие. Тит же ему ответил: «Не в числе перстов ересь, а в жес­током сердце и беззаконных деяниях». По-видимо­му, дьяк задал ему традиционный «протокольный» вопрос: ради чего он принимает муку? Вот какой ответ дал ему Нилов: «Бог посылает испытания самым любимым чадам своим и с ними пребывает до конца и принимает их в лучшем мире, с роди­тельским участием. Я же за тех, на чьей стороне Всевышний». Его последние слова свидетельству­ют о том, что он принял участие в «стоянии» сто­ронников старой веры не из-за фанатизма или твер­дых убеждений, а потому, что считал наказания чрезмерно жестокими и неоправданными.

Вот как оканчивается рассказ о жизни сельско­го знахаря и борца за «древние уклады» Тита Ни­лова: «Смотрел он на небо — не на людей, словно что-то видел там, а когда пламя охватило его, про­кричал людям одно только — „Мир вам“». Навер­ное, он хотел сказать этим, чтобы примирились русские люди и в жизни, и в вере и чтобы научи­лись терпимости, а не уничтожали друг друга, слов­но дикие звери.

Заключение

Мы знаем, что в середине XVII века не только в России шла непримиримая религиозная война. В это же время Европа стонала от кровавой Трид­цатилетней войны католиков с протестантами. Нравы были ничуть не мягче российских: и кост­ры пылали, сжигая еретиков, и шло поголовное ис­требление инаковерующих. Например, население Германии за этот период сократилось практичес­ки наполовину. Во Франции шла гражданская война. В Англии Кромвель поднял восстание, и парламент подписал смертный приговор Карлу I Стюарту. Шведы и датчане, будучи лютеранами, терзали католические страны, и более всех Свя­щенную Римскую империю. А в Польше, Литве и на Украине орден иезуитов активно насаждал ка­толичество, притесняя и изгоняя православных христиан.

Никон не был единственным реформатором. В это же время проповедовали Лютер и Кальвин. Христианская церковь не только в России, но и во всем мире раскололась на конфессии, которые вели между собой непримиримую войну, не гну­шаясь ни пытками, ни уничтожением противни­ков. Можно сказать, что «раскол носился в возду­хе». Мало того, что весь христианский мир был в состоянии войны — началось вторжение в Европу Османской империи. Турки захватили Венгрию, Румынию, Сербию и часть Греции, где насиль­ственно «обращали» в ислам всех, кто не хотел попасть под лезвие ятагана. Например, на острове Крит во имя Аллаха были убиты десять тысяч христиан.

Жестокость, непримиримость, фанатизм — ха­рактерные признаки той эпохи. И они проявлялись не только при доказательстве «чистоты» собствен­ной веры. Неспокойно было и на суше и на море. Пользуясь сумятицей военного времени, разбойни­ки грабили на дорогах, пираты подкарауливали свои жертвы в море. Взаимная ненависть сжигала сердца людей. Наверное, именно в такие времена появляется большое количество провидцев, проро­ков, ясновидящих и других людей, обладающих неординарными способностями. Словно сама мать- земля посылает их в мир, чтобы предупредить об опасностях и предотвратить полное истребление рода человеческого.

Тит Нилов, несомненно, был одним из таких «посланцев». Его врожденный дар, прекрасно раз­витый благодаря многим удачным стечения обсто­ятельств, мог бы принести ему немалое богатство. Однако «золоту и почету» он предпочел бескорыстное служение людям и даже пожертво­вал своей жизнью, понимая, что является един­ственным, кто может облегчить муки страдальцев. «Что царь, что псарь — все равно живая тварь. И у христиан и у басурман кровь красная, а плоть слабая. Не тронь чужую жизнь, ибо не ты ее да­вал, не тебе и отнимать», — говорил он. Его тер­пимость — яркий пример того, что некогда гречес­кий философ и ученый Пифагор называл «арис­тократизмом духа», а милосердие и смирение — признак истинного христианина, верующего не в церковную концепцию, а в Бога. Его видения (и прошлого, и будущего) настолько узнаваемы, что по ним в полном смысле слова можно изучать историю. Смысл же пророчеств не всегда понятен, но, как знать, может быть они относятся ко вре­менам, которые еще не наступили. Необычайно поэтичны в его изложении рассказы о достослав­ных людях русских, особенно о женах-добродеях, которые приведены в последнем разделе книги. Надо сказать, что такое уважительное отношение к женщине удивительно для средневекового крес­тьянина, выросшего в стране, где строго соблюда­лось «теремное право», предписывавшее женщи­нам определенные, довольно строгие правила по­ведения. Даже его заговоры нисколько не похожи на традиционные колдовские заклинания, ведь каждое начинается словами «Встану перекрестясь, выйду помолясь...», то есть он сумел древние язы­ческие заклятия адаптировать к христианской дей­ствительности, или, как написано в рукописи, «обернул их во славу Божию».