Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов

Белоусов Александр Федорович

Алёшка

21. Жил мальчишка, лет семнадцать было лишь ему, Полюбил он в эти годы девушку одну. Но она была чуть старше — в этом вся беда — И любовь его отвергла навсегда: «Не ходи за мной, Алешка, время зря не трать. Не могу любить тебя я — можешь ты понять?!» Но не слушал Лешка Лену, только ей и жил. И по следу он за нею, словно тень, ходил. Вот однажды как-то вышла из дому она, И увидел наш Алешка: Лена не одна. Не успел дойти до дома, крик услышал вдруг. Обернулся он, увидел — парень тот сбежал, А на Леночку с ножами трое в ряд идут. Закричал Алешка громко: «Леночка, беги!» И от злых врагов коварных Лену защитил. Ну а сам удар смертельный в грудь он получил. И на белый снег пушистый льется кровь ручьем. И стоит и громко плачет Леночка о нем. На Алешкиной могиле, светлой и прямой, Есть цветы всегда живые, летом и зимой. Их к нему приносит Лена, Леночка, Ленок; Не

полюбит больше в жизни Лена никого.

Серая юбка

22. Там, где море горит бирюзой, Опасайся шального поступка. У нее голубые глаза И короткая серая юбка. Как увидел ее капитан, Капитан сразу вышел из рубки. И в каюту к себе пригласил Ту девчонку в коротенькой юбке. Боцман слышал, как скрипнул диван, И басок, и басок капитана, А ее голосок умолял: «О, не надо, не надо, не надо». А наутро в каюте нашли Капитаном забытую трубку И в оранжевых пятнах крови Всю измятую серую юбку. «Что ты сделал со мной, капитан? Все, что было, уже не вернется». А на белых ее руках Улыбался черноглазый мальчонка. Там, где море горит бирюзой, Опасайся плохого поступка. У нее голубые глаза И короткая серая юбка. 23 (А). Они дружили еще с детства, Когда были еще детьми. И часто-часто они клялись, Что не забудут о любви. Семнадцать лет мальчишке стало, Пошел в пилоты он служить, В машине звездной подняться в небо И счастье там хотел открыть. Прошло три года, а может, больше, Минуло двадцать лет ему, И часто, часто писал девчонке: – Когда приеду — обниму. Друзья узнали и написали: – Она не любит уже тебя. Они писали со злобной шуткой: – Она другому отдана. А под крылом тринадцать тысяч метров. Пропеллер жалобно журчал. «Ах, ты не любишь, но и не надо!» И на себя штурвал нажал. Машина к низу, удар об землю Пропеллер сразу замолчал. Красивый летчик с разбитой грудью — Губами бледными шептал: «Ах, ты не любишь, но и не надо, Зато тебя я так люблю, Ну что мне стоит подняться в небо И сделать мертвую петлю!» Друзья узнали, похоронили. Пропеллер стал ему крестом. И часто, часто на той могиле Девчонка плакала о нем. «Проснись, проснись, мой милый мальчик! Не виновата в этом я. Проснись, проснись, мой милый мальчик! Все это сделали друзья!» Прошло два года, а может, больше, В пилоты девушка пошла И с самолета без парашюта На землю спрыгнула она.

Они дружили с детства

23 (Б). Они дружили друг с другом с детства, Когда были еще детьми. И часто-часто они клялися, Что не забудут о любви. (2 раза) Семнадцать лет мальчишке стало, В пилоты он служить пошел. В машине звездной поднялся в небо И счастье там свое нашел. (2 раза) Прошло три года, а может, больше, И двадцать минуло ему. Он часто, часто писал девчонке: «Приеду — крепко обниму». (2 раза) Друзья узнали и написали: «Она не любит уж тебя». Они написали с огромной злобой: «Она другому отдана». «Ну что ж, не любит — так и не надо, Ведь я ее как жизнь люблю. Еще мальчишкой любил девчонку, Теперь еще сильней люблю». (2 раза) На высоте трех тысяч метров Пропеллер весело жужжал. «Ну что ж, не любит, так и не надо». И на рычаг рукой нажал. (2 раза) Машина с визгом вонзилась в землю, Пропеллер глухо застонал. Красивый летчик с разбитой грудью Губами бледными шептал: «Ну что ж, не любит, так и не надо, Ведь я ее как жизнь люблю. Еще мальчишкой любил девчонку, Теперь еще сильней люблю». (2 раза) Тут все узнали, похоронили, Пропеллер стал его крестом И часто, часто на той могиле Девчонка плакала о нем. (2 раза) А рано утром у тихой речки С обрыва бросилась она. И так погибли два человека, Ни в чем не виноватые, друзья, И так погибли два человека, И не вернешь их никогда. 23. (В). Они дружили друг с другом в детстве Когда еще были детьми. И часто-часто они клялися, Что не забудут о любви. Семнадцать лет мальчишке стало, В пилоты он служить пошел. И часто-часто домой писал он: «Приеду — крепко обниму». Друзья узнали и написали Ему письмо издалека. Они писали с ужасной шуткой: «Она

не любит уж тебя». В огромном небе без пассажиров Пропеллер весело жужжал. «А что не любит, так и не надо». И на себя штурвал нажал. Друзья его похоронили, Пропеллер стал ему крестом. И часто-часто на той могиле Девчонка плакала о нем. Семнадцать лет девчонке стало, Она в пилоты служить пошла. В огромном небе без парашюта На землю спрыгнула она. Друзья ее похоронили, Пропеллер стал им на двоих. И часто-часто на той могиле Пилоты думали о них.

Огонек

24. ...Не прошло и три годика, Парень пишет письмо: «Заболели ноженьки, Обгорело лицо. Если любишь по-прежнему, Не погас огонек, Забери ты меня В свой родной городок». А девчонка ответила, Что любви больше нет, Что другого я встретила. «Вот тебе мой ответ: Ковыляй потихонечку, А меня позабудь. Заживут твои ноженьки, Проживешь как-нибудь». Ранним утречком солнечным Возвращался из армии Молодой паренек. И лицо не обожжено, И вся грудь в орденах. Шел походкою гордою На обоих ногах. Со слезами и радостью Его встретила мать. Вот и вышла та девушка И хотела обнять: «Ты где, милый мой, был? Сколько лет пережил?» А мальчишка отвернулся И с усмешкой сказал: «Ковыляю потихонечку, А тебя позабыл. Зажили мои ноженьки, Проживу как-нибудь!» 25. Ушел мальчик из дома в армию служить. И через месяц машину сам он стал водить. Водил отлично, на зависть многим из ребят. Он лихачом был, о нем так и говорят. Летело время, писал девчонке письма он, И незаметно для них разлуки год прошел. День встречи с милой почти что подошел. Но вот однажды, ведя машину, дал на спуск. Он увидал перед собой смертельный груз. Мальчишка малый стоял, ручонки разведя, Солдат понял, что медлить больше уж нельзя. Раздался грохот железа, скрежет по камням, И ЗИЛ помятый, побитый в пропасти лежал, А он лежал, шептал: «Прости, прощай. Я ухожу. Не будут птицы песен петь нам поутру. Пройдет время, весна придет и в те края. И, отслужив, домой вернутся дембеля». Ты, мать, не жди, ведь не вернется он домой. И не увидит он никогда свой край родной.

Оршанский тракт

26. Оршанский тракт проложен до Херсона, И как-то раз по этому пути Машина ЗИЛ, груженная бетоном, Решила «студебеккер» обойти. А «студебеккер» вез боеприпасы. Вела машину девушка-шофер. Не жми на газ, не трать бензин напрасно, Сильней у «студебеккера» мотор. И так они гнались до поворота, Друг друга не решаясь обойти. А по краям бездонные болота, И стрелочка на сотенке дрожит. А встречный МАЗ решил судьбу иначе: На повороте врезался он в ЗИЛ. Не слышно больше пения мотора, Шофер ЗИЛа у колеса лежит. Зачем, девчонка, резко тормознула? Снаряды от толчка разорвались. И у руля навеки ты уснула — Своей судьбе за это поклонись.

Измена

27. Любила девчонка мальчишку, И он ее тоже любил. И часто ее братишка Записки ему приносил. В записке она писала: «Сергей, дорогой, извини, Меня мама не пускает, Сережа, любимый, прости!» Вот в тихую ночь однажды На свиданье шла она, Встретился он с нею в парке, С ним рядом красавица шла. Стало душно и жарко девчонке, Но та, другая, не пошла назад, А он улыбался назло, Смотрел ей прямо в глаза. И губы девчонки чуть слышно шепнули «Сергей, ты меня обманул?» И чтобы не видели люди, И чтобы не плакать при нем, До боли кусала губы, Запекшимся горем — огнем! 28 (А). Однажды в городском суде Своими видела глазами: Судили девушку одну, Она дитя была годами. Когда вводили ее в зал, Ей все дорогу уступали. Она просила говорить, И судьи ей не отказали. «Да, я воровкою была И воровать не отходила, Но все ворованное мной Своему милому носила. Однажды выгнал он меня, Я отомстить ему решила, Вонзила в грудь его кинжал... Ну, в общем, я его убила». Она сняла с руки кольцо, Перед глазами покрутила, И не заметил никто, Как она кусочек яда проглотила. Проснись же, девушка, проснись! Тебя ведь судьи оправдали. Но не проснулася она, А в зале все уже рыдали.