Русский транзит
Шрифт:
А мне и слушать не надо – и так все понятно: партийно-хозяйственная рожа закрылась маской озабоченности – озабоченности не собственной судьбой, а проблемами товарища, пришедшего на прием. «Тут ко мне товарищ один пришел. Надо непременно ему помочь. Что? Да, записываю. Понял».
Навидался я этих масок! И цену подобной помощи знаю. А понял Геннадий Федорович только то, что я счел нужным дать ему понять: мальчишка-каратэшник решил попытать счастья в стране равных возможностей, «дурилка картонная», доллары ему нужны, против кого попер, не в Америке пока, а в Союзе равные возможности только в Конституции присутствуют, так что поглядим на мальчишку, когда к стенке прижмем, а он, глупенький, возомнил, что сам кого угодно прижмет, шалишь,
– Не представляю, о чем вы. Но бармен нам нужен. Именно на «Демьяне Бедном». Языками владеете? В минимальных пределах? Тогда завтра днем, думаю, успеем оформить документы и…
– Завтра УТРОМ «Демьян Бедный» уйдет в рейс.
– Голубчик, иначе никак. Сегодня уже никого не застать, вечер уже. Наспех такие дела не делаются.
– Придется наспех, голубчик. И про жалованье не забудьте. Я уже называл сумму.
– Откуда я вам за несколько часов…
– Из тумбочки. Меня не касается. «Жалование» я хотел бы получить буквально перед отчаливанием. От вас лично, Геннадий Федорович. Никаких посредников, переодетых ментов или наших бойцов. Учтите, в порту у меня есть человек, который внимательно проследит за торжественным вручением. Так что не стоит радовать меня сюрпризами – мой человек, в свою очередь, обрадует вас. Нет, не лично. Просто звякнет куда надо. Вам ясно, куда он звякнет?
– Вы меня ставите в затруднительное положение.
– Но не в безвыходное. Не так ли?
– М-м-м…
– И у меня иного выхода нет. Да! Не вздумайте устраивать мне несчастный случай в рейсе. Случайно выпасть в океан не входит в мои планы. Как и в планы моего человека. Он с нетерпением будет ждать звонка из Нью-Йорка по прибытии туда «Демьяна». И если вдруг… Надо объяснять?
– Не надо.
Да, не надо. Он уже понял. Он понял, что жизнь продолжается! Что ЕГО жизнь продолжается, а моя – счет не на дни, а на часы. «Каждый на своем месте должен делать свое дело…». А на том месте, которое себе выбрал мальчишка-каратэшник, он делает свое дело плохо: наболтал лишнего, для себя лишнего, насмотрелся фильмов и человека для подстраховки нашел или придумал, гарантии обеспечил от «несчастного случая», компетентными органами грозил! В кинобоевичках – да, одиночка противостоит могучей организации, и победа всегда на стороне одиночки. На то и кино. А в действительности, в нынешней суровой советской действительности достаточно звякнуть кому надо, и остальное – дело техники, отлаженной и надежной техники. Боярову есть кому звякнуть? Ну и Зотову есть кому…
И я был удовлетворен. Более чем! Естественно, ни в какую Америку не стремился, никаких пятидесяти тысяч долларов получать у Зотова не собирался (так он их и принес!), вообще к «Демьяну Бедному» за версту не приближусь. Наболтал я достаточно, чтобы после сообщения Зотова по цепочке началось шевеление. Это для Зотова я какой-то там Бояров, он меня в упор не видит. А для тех, кто на конце этой цепочки, Бояров отнюдь не какой-то там. Если Зотов успокоит себя мыслью: «блефует, мальчишка!», то Грюнберг и компания, наоборот, вскинутся: «не блефует, сука! и свой человек в КГБ у него есть!».
Самое время подключать компетентные органы – пусть понаблюдают за спешной, незапланированной разгрузкой теплохода!
– Вазари?! – дружелюбно поинтересовалась фотомоделька, когда я вышел от генерального директора, от хорошего человека, иногда вызывающего тошноту.
Пусть будет «вазари». Хоть горшком называй, только в печь не суй. Ну да я сам суюсь – в печь, в пекло.
Глава 5
Перельман. Вот кто мне теперь нужен. Самому звонить на Литейный, 4, – спасибо, уже пробовал. Мне просто не поверят, предположат
Да, Лев Михайлович Перельман.
История давняя и долгая. Лет двенадцать назад началась. Каратэ – в разгаре, учиться, учиться и учиться. И не только у Нгуена, но везде, где придется. И вот в одной группе со мной был такой Белозеров. Витя. Даже приятелями нас трудно назвать. Ну тренировались, ну подбрасывал меня до дому, ему все равно по дороге, он где-то на Черной речке обитал. Я толком и не знал где именно… Потом вдруг как-то звонят нам с отцом домой: «Бояров? Александр?». Короче, вызов на Литейный, 4. Пятый подъезд, время такое-то, капитан Лихарев. По молодости у меня поджилки затряслись. Пожалел, что отца дома не оказалось – в исполкоме заседание вел. Затем обрадовался, что отца не оказалось – мало ему проблем! Затем решил было: а вот не пойду и все, занят сильно, экзамены, то-се. Затем перерешил: позвонили раз – позвонят еще, а тут и отец трубку снимет. Затем все-таки пошел. Не съедят же!
Грехов особых за собой не числил. Разве вот в трех местах «подснежником» был оформлен – денег требовалось все больше и больше: на сигаретки импортные, на любовницу первую, чтоб перед ней в грязь лицом не ударить (стерва сорокалетняя! омолаживалась моими стараниями! посвящала!), на каратэ, в конце концов. Словом, «подснежник» – оформляешься липовым сторожем за сто рубликов, на работу приходишь раз в месяц деньги получать: половина себе, половина тому, кто оформил. И все довольны. Полтораста ежемесячно за так – не мелочь десять-двенадцать лет назад.
Не съедят же за это!
Не съели. Но пожевали основательно. Капитан Лихарев с профессиональным всезнанием во взгляде. Он финтил-винтил отвлекающе об учебе, о Евгении Викторовиче Боярове («Нелегко вам вдвоем в чисто мужской компании, наверное? А у Евгения Викторовича еще и такой пост, такая ответственность!»), о… женщинах («Вот нашлась бы честная, умная, добрая женщина… лет сорока, Лариса, допустим… но честная!»). Шантаж! И вдруг капитан Лихарев так, запросто, между прочим, предложил рассказать, как я сдал некоему Белозерову картину Филонова за два диска Барри Уайта.
Я на голубом глазу, что называется, сознался, мол, из всех названных мне известен только Барри Уайт, благодаря «Голосу Америки», музыкальным программам. (Белозерова я только и знал как Витю).
И этот Лихарев понес что-то несусветное: про измену Родине, про сионистский заговор, про предстоящий процесс, где и мне уготована роль, – и какова будет роль, зависит от меня же. Ни черта я не понимал, мандражировал сильно и вилял тоже сильно, все время помнил о своем «подснежном» трудовом стаже, врал, помнится, напропалую, чем вызывал ответную реакцию – еще большую заинтересованность и дотошность капитана Лихарева.
Ну и выяснилось в конечном счете, что меня подставил Белозеров (Витя, Витя! Вот тебе и Витя!) – время тянул, указывал на всех подряд, кто рядом с ним мог оказаться, но не имел к делу ни малейшего отношения. А я как раз не имел. Ни малейшего! И фамилию Филонова, каюсь, впервые от капитана КГБ услышал… А дело получилось громкое. Комитет по нему даже фильм снял документальный, два раза по ЦТ показывали. Дело в следующем: несколько наших «отказников» переправляли на Запад картины русских авангардистов двадцатых годов, пасхальные яйца Фаберже, царские золотые монеты – словом, все, что пользовалось (и пользуется) колоссальным спросом на аукционах «Кристи» и «Сотби». Переправляли разными каналами: и с волной еврейской эмиграции, и через дипломатическую службу, и даже в контейнерах с экспортными товарами. Заправляли делом Белозеров, Буткина, Перельман. Первые двое получили максимум, по двенадцать лет, а Перельман отделался легким пятилетним испугом.