Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
Проснувшийся политинформатор продолжал что-то выкрикивать о непреходящем значении исторического момента, о грядущем сокрушительном крушении мировой системы футболизма, на смену которой придет наш, отечественный футбол, и это будет футбол двадцать первого века.
Потом он просто кричал в распахнутое окно:
— Ураган! Русский ураган! Вы хоть понимаете, что это такое? Русский ураган! Это вам не хухры-мухры!
Среди ночи он проснулся на чем-то жестком. Открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Кругом было темно, хоть глаз выколи. Потом он услышал, как шумят деревья и мокро цокают капли, приподнялся, огляделся, стал различать кое-какие очертания предметов и вспомнил кухню, на которой они вчера сидели с Мариной, пили, ели цыплячьи грудки, принесенные им из магазина и умело поджаренные хозяйкой дома. Запах жареной курятины стоял по сю пору. Постепенно стало припоминаться все вчерашнее, постыдное изгнание из рая, ураган, спасение.
Стало быть, он так вчера напился, что Марина бросила ему на пол старое стеганое одеяло, на котором он и уснул.
— Какой позор… — тихо прошептал Выкрутасов, потирая ладонью горячий лоб. Он подошел к окну. Урагана там уже не было. Воздух радовал свежестью и спокойствием. Дмитрий Емельянович медленно очухивался.
Не все так плохо. Он жив, здоров, у него есть временное пристанище…
— А не устроить ли пристанище? — усмехнулся он, имея в виду — не пойти ли поприставать к Марине. Он различил бутылку на столе. В ней плескалось граммов пятьдесят коньяку. Он выпил эти остатки прямо из горлышка и решительно направился в комнату, где спала Марина.
— Русский ураган, — бормотал он для смелости. — Я — русский ураган.
Он вошел тихо и сразу увидел в темноте кровать, в кровати Марину, снял с себя футболку и шорты, тихо пробрался под одеяло к спящей женщине. Его тотчас охватило любовное волнение. Марина была голая, такая душисто-сладостная во сне. Он стал осыпать горячими поцелуями ее плечо.
— Да нет же! — воспротивилась она, просыпаясь и отпихивая Дмитрия Емельяновича от себя самым неумолимым образом.
— Ну почему? — промычал он сладострастно.
— Я же сказала, что терпеть не могу вот так сразу.
— Но ведь со мной у тебя особый случай, — обиделся он.
— Какой же особый? — спросила она.
— Такой, что я влюбился в тебя по уши, — признался он, внутренне признавая, что в этих словах есть доля правды.
— Влюбился? Любовь надо доказать, — сказала она.
— Доказать? Я готов.
— Чем угодно?
— Клянусь! — Он стукнул себя кулаком по голой груди.
— Послушай… В таком случае… Дай-ка мне халат.
Он послушно перебросил ей со спинки стула шелковый красный халат, который был ей так к лицу.
— Я весь внимание. Весь — ухо, как говорят французы.
— Мне нравится, что ты такой во всем эрудированный. Так вот, Митя, у меня огромное несчастье, и ты должен мне помочь. Если ты сделаешь все, о чем я попрошу тебя, я уверюсь в твоей любви и отдамся тебе полностью. Готов ты доказать мне, что все твои слова — не пустой брёх?
— Готов!
— Тогда слушай сюда. Ты видишь, в какой квартирке я ючусь?
— Вижу. Ремонт бы ей — и можно жить.
— Ремонт! — фыркнула Марина. — Да я могла бы иметь трехкомнатную. Заодно и тебя в ней поселить. Понимаешь ты это?
— Пока нет.
— Слушай сюда. Я — обладательница одного всемирного шедевра живописи.
— Я тоже обладатель. Но мое сокровище пока нематериально.
— Пес с ним, с нематерьяльным. Мне от отца досталась картина великого гения всех времен и народов Казимира Малевича. Его «Кругово иззебренное».
— Какое кругово?
— Это неважно. Важно то, что эта картина стоит дорого, но ее у меня похитила одна мафиозная баба, и теперь эта картина висит в ее доме неподалеку отсюда.
— Так надо заявить!
— Заявить! У нее все так схвачено, что ты только соберешься заявлять, как тебя киллер на мушку возьмет.
— Тогда конечно… — вздохнул Дмитрий Емельянович, страдая от близости соблазнительного существа женского пола.
— Что «конечно»? Ты хочешь сказать, надо смириться? — с презрением спросила Марина.
— Никогда и ни за что! — с готовностью воскликнул Выкрутасов.
— Я знала, что ты именно так ответишь, — уже с гордостью выдохнула Марина. — Так вот. Я решила похитить эту картину. У меня уже есть четко разработанный план действий. Мне не хватало только решительного человека, подобного тебе, понимаешь ты? Сама я трусиха и вряд ли смогла бы как следует все довести до победного конца. Но теперь у меня есть ты.
Она погладила его ладонью по щеке, и это вселило в малость струхнувшего Дмитрия Емельяновича уверенность в себе. Он попытался было снова придвинуться к ней, но она твердо отодвинула его:
— Дмитрий! Сначала ты должен совершить для меня подвиг.
— Понял. Как и когда будем действовать?
— Хоть завтра. План действий я перескажу тебе тоже завтра. А сейчас я постелю тебе на раскладушке, и мы должны как следует выспаться, чтобы завтра быть в форме.
Она встала и принялась готовить ему ложе на раскладушке. Выкрутасов некоторое время лежал и раздумывал, не нужно ли все же попытаться перейти к решительным действиям. Ведь женщины это любят. Потом он вспомнил про тайну Льва Яшина и переключился на мысли о ней. Может быть, сесть сейчас за бумагу? Но когда ему было постелено, он безвольно перебрался на раскладушку, успокоился и уснул. Последней его мыслью было горестное: «Ничья!»
Глава четвертая
СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ АЙВАЗОВСКИЙ
Мне кричали, что надо отдать пас, но мною владела пьянящая уверенность, что я сам непременно забью. Удар! Гол! Марко Ван Бастен
Утро было упоительно светлое, солнечное, промытое вчерашним дождем и высушенное ветром. Иного нельзя было и ожидать, ведь для Дмитрия Емельяновича наступила новая жизнь.
Он сладко потягивался на раскладушке, слушая, как Марина моет на кухне посуду. Стоило ему захотеть пива, как она вошла и спросила:
— Пивка не желаешь? Я уже сбегала и прикупила.
Потом они вместе завтракали, и он любовался тем, какая она хорошенькая при свете солнечного утра.
— Даже не верится, что вчера был такой ураган, — сказала Марина, улыбаясь.
— Он был, любовь моя! — радостно отвечал Выкрутасов. — Он подарил нам друг друга. Какая ты красивая!
— Только для тебя, мой милый, — ворковала она, чокаясь своим бокалом с пивом о бокал Выкрутасова. — Может быть, тебе еще яичницу поджарить?