Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— Бедная ты, глупенькая динозавриха! — шептал Выкрутасов, навек прощаясь с Динамиссой. — Ты меня продинамила, а жизнь тебя динамит беспрестанно. Так и продинамит до старости лет.
Простившись, он решил, что пора теперь смотреть не в прошлое, а в будущее. Перешел на нос корабля и стал глядеть в открывающуюся впереди него даль. Близился рассвет, в лицо летел стремительный и свежий ветер, окончательно выбивающий из горла и легких остатки тошнотного благовония.
Да, давненько это было. Пятнадцать лет минуло с тех пор, как он был при команде в Ульяновске, где в гостинице
Весь вечер они сидели большой и тесной компанией, малость выпивали, пели песни, и ее рука уж была в его руке, потом она очутилась у него на коленях, и потом они пошли в его номер, но комсомольский секретарь, сволочь, отбил ее и увел, потому что знал, что Выкрутасов женат, и наблюдал, собака, за нравственностью. А она была так хороша и так готова ко всему, цветущая, сочная, формы тела такие, что сейчас, стоя на носу теплохода, носящего то же имя, что и прекрасная ульяновка, Выкрутасов застонал и покачнулся.
А наутро, когда уезжали в Москву, она прибежала на вокзал прощаться и сунула ему в руку свой адрес. Дмитрий Емельянович достал из кармана свою записную книжку, исписанную сплошь множеством различных адресов и телефонов, и на страничке под буквой «У» нашел этот засекреченный адрес: «Ульяновск, проспект Александра Бланка, дом 10, квартира 10, инструктор Чучкало И. Ф.». Все-таки он молодец, что при изготовлении новых записных книжек не выбрасывал, а старательно вписывал адреса и телефоны, которые, казалось, уже никогда не пригодятся. Ведь не мог же он знать, как его вытурит Раиса, а однако вот вам адресочки, пригодились.
Дмитрий Емельянович упрятал книжку, счастливо вздохнул и отправился в свою каюту, где быстро разделся, лег, мгновенно уснул и проспал до полудня. Он, может, спал бы и еще больше, но в дверь каюты постучали. Какой-то хмырь из соседней каюты спрашивал огоньку.
— Не курю, брат, — ответил соседу Выкрутасов.
— А по виду компанейский, — сказал сосед.
— Да я, вообще-то, и есть компанейский, — пожал плечами Выкрутасов.
— Так пошли обедать! — хлопнул его по голому плечу сосед. — Времени, шишка, полпервого, а мы с тобой не жрамши.
Несмотря на полную всего этого наглость, он почему-то Выкрутасову приглянулся. Примерно тех же лет, глаза веселые, светлые, лицо такое русское-прерусское и очень знакомое… О! Понятно — на любимого народного артиста похож, вылитый Рыбников.
— Ну садись, я пока оденусь.
— Не, я лучше на палубе подожду, покурю, если у кого огоньку раздобуду. Меня Лешкой зовут.
— Дмитрий, — пожал протянутую руку Выкрутасов. Вскоре, умытый, побритый и веселый, он вышел на палубу и увидел солнечный мир, Волгу, родные просторы, докуривающего Лешку, который благодаря своему сходству с актером Рыбниковым казался старым и добрым знакомым.
— Где это мы? — спросил он Лешку.
— Час назад от Саратова отплыли, — отвечал тот голосом завзятого экскурсовода. — Справа по борту городок Маркс, слева по борту возвышаются Змеевы горы. Следующая остановка в городе Вольске. Куда идем, в кафе или в ресторан?
— Для начала в кафе, — улыбнулся Выкрутасов.
— Давай
— Это почему?
— Да потому, что тут это одно и то же. Кафе-ресторан называется. Ловко, шишка, а? Скажи!
— Ловко, — согласился Дмитрий Емельянович. — Ну пошли.
Завтракая в теплоходном кафе-ресторане, он сразу сказал, как отрезал, что не пьет никакого спиртного.
— Молодец! — воскликнул Лешка. — Я тоже не буду. Хватит! Сколько можно?! Хочется какой-то трезвости и чистоты. Скажи!
— Хочется, — согласился Выкрутасов, поражаясь словам своего нового знакомого — тому, как они совпадали с его собственными мыслями. И хотя вареные телячьи языки были столь нежны, что так и подмывало пропустить под них граммов двести, оба попутчика выдержали и обошлись только чаем.
Они быстро и легко сошлись и уже болтали без умолку, доверчиво рассказывая друг другу о своей жизни. В чем-то их судьбы оказались схожими. Алексей в молодости окончил институт культуры, потом в Ульяновске шестнадцать лет проработал экскурсоводом в картинной галерее «В. И. Ленин в изобразительном искусстве». В последние годы зарплату не получал, жена из дома выгнала, завела себе любовника из новых русских… Короче, до самого вечера они изливали друг другу душу. Будучи трезвым, Дмитрий Емельянович старался свои повести не приукрашивать, не привирать особо, хотя, конечно, его образ в глазах Алексея вставал более героический, чем был на самом деле.
За разговорами они не заметили, как окончился день, как проплыли через все Саратовское водохранилище, миновав и Вольск, и Балаково, и Хвалынск, и Сызрань. А когда на закате, постояв около часа в Самаре, двинулись вдоль жигулевских красот, тут уж при виде живописнейших утесов и скал они не сдержались и стали пить сначала пиво, а потом водку.
— Друг ты мой, — говорил Лешка, — как мы хорошо жили, шишка, до этих перегребанных демократов, скажи!
— Хорошо жили, Леша, — кивал Дмитрий Емельянович. — И можно было жить дальше, чуть-чуть только улучшить снабжение населения. Сделали бы так, чтоб везде было хорошее и дешевое пиво — уже полдела, уже не надо все кверху тормашками ворочать. Так им же не счастье народное нужно было, всем этим меченым и беспалым, им нужны были только власть, только личное обогащение.
— Конечно, — поддакивал Лешка. — А потому что они все были еще с конца семидесятых годов Америкой куплены.
— Думаешь с конца семидесятых? Не с начала восьмидесятых?
— Да я думаю, что даже уже с конца шестидесятых!
Тема сильно увлекала. Ведь в поломанной судьбе Дмитрия Емельяновича, как и в поломанной судьбе Лешки, полностью высвечивалась вина современной русской демократии. И вот, сидя в теплоходном кафе-ресторане за второй бутылкой водки, они уже спорили о жидомасонском мировом заговоре, о мерзкой роли диссидентов, о Сахарове и Солженицыне, о Лихачеве и Яковлеве, о Березовском и Гусинском, ну и, конечно же, о Горбачеве и Ельцине. Причем спорили они не в том смысле, что кто-то кого-то обвинял, а другой их защищал, а спор их состоял в том, кто больше приписывал вины тому или иному мерзавцу.