Русское
Шрифт:
На следующее утро, на рассвете, она вышла на заснеженную улицу.
День обещал быть погожим. Небо было бледно-голубым. Надев снегоступы поверх прочных валенок, она с трудом двинулась к высокому речному берегу. Край его поблескивал в солнечных лучах, а внизу рассветное солнце позолотило лес.
Навстречу ей брел оборванный человек. Это был один из вятичей. Сильно наклонившись вперед, он тащил за собой вязанку дров на маленьких санках. Он устремил на нее пронзительный взгляд темных глаз из-под нависших седых бровей. «Он знает», – подумала она. Она и представить
Бородатый крестьянин молча прошел мимо, не промолвив ни слова, словно хмурый пожилой монах.
В воздухе слабо чувствовалось дуновение ветра, но было очень холодно. Толстая шуба уберегала ее от стужи, однако она странным образом ощущала под нею собственное тело, нагое и покрытое синяками.
Она повернула назад.
В нескольких шагах она заметила березу. Ветви у нее по-зимнему оголились, но в лучах восходящего на востоке солнца ее серебристая кора сияла. Черные ребристые отметины на белой коре напомнили ей о родной, южной земле. «Ты словно создана из снега и льда, – подумала она, – но внутри тебя по-прежнему тепло».
Береза была деревом стойким, отважным и выносливым. Она росла везде, где только можно, в любых условиях, на месте сожженных или срубленных деревьев. «Я буду такой же, как она, – мысленно поклялась Янка. – Я выживу».
Медленно побрела она назад в избу. С порога на нее уставилась соседская старуха.
– Может быть, она знает, а может быть, и нет. – Сама того не осознавая, Янка произнесла эти слова вслух.
Она решила, что ей безразлично, пусть тайное станет явным.
Она вошла в дом.
Отец был в горнице. Он сидел на скамье и ел кашу. Он поднял на нее глаза, но не промолвил ни слова.
Спустя несколько дней это повторилось снова, на следующий день – опять.
Ее отношение к происходящему озадачивало ее саму.
В первый раз она попыталась сопротивляться. Тогда-то впервые в жизни она осознала и даже физически ощутила, насколько отец сильнее ее. Он не бил ее, ему это не требовалось. Он просто схватил ее за руки, и она поняла, что не может пошевельнуть ими. Если она не попытается лягнуть его или укусить, то окажется всецело в его власти. А если и попробует, что тогда? Начнется драка, из которой ей точно не выйти победительницей. Она потеряет единственный дом, который есть у нее на свете.
Она безмолвно приготовилась выдержать неизбежное, пытаясь отразить его натиск, избежать нападения, а потом отказалась от бесплодной борьбы.
А когда он овладел ею, она мрачно вспомнила о березе, утопающей в зимнем снегу, но выдерживающей любые испытания и в конце концов умеющей выжить, несмотря ни на что.
В следующие недели она пребывала в смятении. Отец никогда не был груб с нею. Вопреки себе самой она не могла не признать, что ее тело откликается на его ласки.
Он больше не называл ее своей женушкой. Сейчас это прозвучало бы слишком откровенно. Перестал он и обнимать ее за плечи на людях, что раньше делал часто.
Однако она стала смотреть на него, как жена – на мужа.
Она по-прежнему любила его. По-иному стала она ощущать ритмы, которым подчинялось его тело. Когда он, сидя за столом, словно бы напрягал шею или слегка сжимал кулаки, она жалела его, как бывало в детстве; но сейчас уже не думала, что он нуждается в утешении: она знала, что это за телесное томление, и уже понимала, как легко от этого томления избавиться.
Иногда, пусть даже мысленно, вздохнув, ибо осознавала, что за этим последует, она подходила к нему, сидящему вот так на скамье, но не обнимала его, как делала прежде, а принималась растирать его затылок, шею и плечи.
Между ними установились странные отношения: она никогда не играла и не резвилась с ним, никогда не взъерошивала ему волосы и не дразнила его, как могла бы дразнить возлюбленного или мужа, в ее обращении с ним всегда чувствовалась какая-то сдержанность; она была робкой, но практичной.
Один зимний месяц сменялся другим, и постепенно их стала соединять новая, странная связь. Как только дверь в избу открывалась, они превращались в обычных отца и дочь. Если односельчане что-то и знали или подозревали, никто никого ни о чем не спрашивал. Отца и дочь объединяла тайна, и оба отчетливо понимали, что они – соучастники.
В январе она уже не раз отдавалась ему, ощущая наслаждение.
Почему ее так беспокоило, что несколько кратких минут ее тело, тело молодой женщины, наслаждалось ласками и находило успокоение и избавление в ласках, ради которых оно и было создано? Почему этот особый род близости был чем-то хуже того, что уже успел связать их?
Янка прекрасно понимала, что это значит. Она уже давно не исповедовалась, но не скрывала от себя, что с ней творится. Нечистый овладел ею. Она не только согрешила, но и упивалась своим грехом.
Познав любострастие, она словно низверглась в бездну и возненавидела самое себя.
«Я теперь вроде этих баб из Грязного», – простонала она.
Ей казалось, будто волосы у нее теперь так же спутаны, как у них, будто все ее тело осквернено.
А оставшись одна, она в отчаянии обращалась к далекой, отрешенной, с печальным ликом Богоматери на маленькой иконе в углу и принималась молиться: «Спаси меня, Матерь Божья, от грехов моих. Укажи мне путь из тьмы».
Боярин Милей был осторожен, проницателен и хитер.
У него были три дочери и двое сыновей, и он хотел оставить детям богатое наследство.
Он никому не доверял.
Хотя он и служил княжескому семейству, владетелям маленьких восточных Муромских земель, костьми ложиться за своего князя он не собирался.
В том был свой смысл. Давно прошли времена, когда важные бояре изо дня в день служили в княжеской свите; теперь в этом качестве их заменяли младшие сыновья или бедные родственники. И хотя им в случае необходимости полагалось откликаться по первому зову князя, они привыкли вести свои дела самостоятельно. На более обширных Рязанских землях, расположенных непосредственно к югу от Мурома, бояре известны были своей независимостью, и князья рязанские подчинили их себе не без труда. В других княжеских владениях, например в юго-западном княжестве Галицко-Волынском, не говоря уже о землях на польской границе, бояре и дворяне обладали немалой силой, и князю надобно было заручиться их поддержкой, принимая любое важное решение.