Ружья и голод. Книга первая. Храмовник
Шрифт:
– Приветствую вас, братья. Да прибудет с нами Матерь и Дитя, – от голоса Белфарда несло нескрываемой иронией.
Оба практически одновременно кивнули. Они не заметили в словх Белфарда издевки. Белфард всегда пытался быть саркастичным, когда нервничал.
– Кровью и Плотью, – сказал Белфард с хитрой кривой улыбкой
По традиции нужно было повторить знамение, но обет молчания в Час Одиночества нарушать было нельзя. Делаф и Скотти переглянулись. Потом посмотрели на Белфарда своими щенячьими глазами. И снова переглянулись.
Белфард поднял подбородок и звучно
– Чертовы идиоты, – сквозь смех выдавил он. – Ей богу, если бы вы не были такими милахами, я бы спустил вас с этой лестницы до самой трапезной.
Скотти насупился, а рот Делафа растянулся в идиотской улыбке.
– Я смотрю вы с дарами от самого Превосходительства. Как поживает Его Святейшество? О, прошу прощения, вам же не положено со мной говорить, – он уже сам начал уставать от этих шуток, но вид их озадаченных лиц приводил доставлял ему удовольствие.
«Какого хрена меня расперло на эти шутки?! Можно подумать, через час меня не будут терзать в Зале Выбора, а Его Святейшество не будет трясти меня за грудки, требуя сделать Выбор, пока я, как эти идиоты, буду стоять как истукан, не в силах вымолвить и слово».
Монахи продолжали пялиться на него, застыв на месте.
– Разрази вас гром, вы так и будете стоять?! – выкрикнул Белфард.
Оба резко подскочили, так, что Делаф едва не перевернул поднос с едой, а Скотти расплескал часть воды из кувшина с водой для умывания.
Белфард снова засмеялся.
– Одно слово, милейшие идиоты. Хотя нет… Получилось два слова!
Пока он корил себя за приступы неуместного веселья, двое гостей перепутали местами предметы, которые несли для посвящающегося – Делаф поставил поднос на пол, а Скотти кувшин на стол. Белфарда снова разобрал истерический смех.
– Вы ставите меня перед тяжелейшим Выбором, ребята! – взглянув на эту картину, произнес монах. – С одной стороны, мне хочется выбрать Кровь и поскорее уехать отсюда карать грешников и еретиков, чтобы не видеть ваши рожи. Возможно меня даже застрелят, и мне не придется сюда периодически возвращаться. Но с другой стороны, выбери я Плоть, останусь здесь с вами, чтобы тридцать лет, каждый день, с превеликим удовольствием, колотить вас… В любом случае, дайте мне одно обещание – чтобы я не выбрал, вы потом выберете обратное, и тогда нам всем будет спойненько-приспокойненько. А теперь сделайте одолжение, убирайтесь, а?
Обоих сдуло как ветром. На самом деле Белфард пользовался своим положением. Он был без пяти минут храмовник, а значит выше их по положению. Если бы он полез с ними в драку, то, скорее всего, они отделали бы его не хуже славного капеллана Калавия.
Он наспех умылся. На подносе лежало яблок, тарелка со сливочным маслом, кусок хлеба и ломтик отваренной говядины. К еде Белфард не притронулся.
В дверь снова постучали. Открыв дверь, Белфард обнаружил за ней Калавия и Морана. Ночное беспокойство Калавия как рукой сняло. Он был холоден и спокоен. Во взгляде читалось недовольство.
«Щенки пожаловались папе псу. Думаю, он их не слабо за это оттаскал их за хвосты. Оттаскал бы и меня, но сегодня я неприкосновенен».
В уголках губ Морана читалась ухмылка. С тех пор, как он, Калавий и Белфард разделили тайну о свиноподобности Превосходительства, она не сходила с его лица. Этот латентный шантаж раздражал Белфарда. Он всегда ненавидел Морана. Та фраза, которую он бросил ему в адрес Его Святейшества была связана только с тем, что Моран в тот день бесконечно зудел с соседом по скамье о величии и неповторимости Превосходительства. Белфард даже иногда думал, что недолюбливает Превосходительство только из-за него.
Моран, так же как и Белфард, направлялся на церемонию Посвящения. Он уже был облачен в серебряный доспех с гербом Ордена – Последней слезой Матери на фоне голубой розы. На плече отсутствовал знак фракции, к которой ты принадлежишь. Его наносили ювелиры уже после того, как ты сделал Выбор. На бедре висели инкрустированные топазами пустые ножны.
Они прошли по коридору и спустились по крутой лестнице на этаж, где проводились церемонии. Внизу их уже ждал командующий преториев Вар. По традиции, на церемонию посвящения учеников провожали капитаны обеих фракций, но поскольку капитан-инквизиторий Аргус был сейчас в походе на Северные пустоши, его подменял капеллан Калавий.
Рядом с Варом стоял его оруженосец. Левее возвышалась стойка для лат, на которой поблескивали доспехи Белфарда – его будущая кожа на всю оставшуюся жизнь. Он и раньше носил броню, когда был наблюдателем в походах, но она была легче и надевалась скорее как мера предосторожности, поскольку монахи в битвах не участвовали.
Оруженосец Вара – Бомо – снял со стойки доспех и начал облачение. Застегнув последние ремни и отдернув латы вниз, чтобы проверить их фиксацию, оруженосец, довольный своей работой, отошел в сторону. Белфард, в свою очередь, снял со стойки ремень, на котором были закреплены пустые ножны. В отличие от ножен Морана, цвета состаренной меди и украшенных прозрачно-голубыми камнями, ножны Белфарда были серебристыми, а красоту их венчали черные, словно бездна, агаты.
Вар и Калавий встали напротив посвящаемых. На плече Вара была выгравирована эмблема его фракции – крепостная стена, над которой восходит солнце. На стену была нанесена надпись «VISCERA». На доспехе Калавия значилось другое изображение – огненные языки, пожирающие голову язычника. На лбу язычника, открывшего рот в агоническом вопле, значилась надпись «SANGUIS». На груди справа у обоих был герб Ордена – Последняя слеза Матери.
Калавий взглянул на Вара. Тот кивнул и повернулся к Белфарду и Морану. Калавий начал речь.
– Час Одиночества окончен! – торжественно сказал капеллан. – Сегодня вы будете приняты в наши ряды и станете нашими братьями. Вот уже три столетия мы принимаем в наши ряды новых храмовников. Женщины, с которыми вы возлегли, дали потомство лишь одному из вас. Моран, твоя дочь жива и здорова в Храме Матери. Недавно она отметила свое совершеннолетие – тридцать три года – и в отличие от Дитя, продолжает жить. Благодари за это Матерь, ибо это ее жертва дает ей сегодня дышать!
– Я благодарю Матерь за ее дар и за ее жертву! – ответил Моран.