Рябиновый дождь
Шрифт:
— Викторас, домой!
Друзья ахнули, ничего не понимая, стали успокаивать обоих, а он прикинулся выпившим простачком:
— Милая, ведь еще не поздно. — А когда она недолго думая вылетела за дверь, оправдался: — Моя женушка немного перебрала.
Он простил бы ей и это оскорбление, но минут через пятнадцать Марина вернулась еще страшнее. Ввалившись в квартиру, она раскричалась, словно уличная девка:
— Ты здесь водку со всякими шлюхами лакаешь, а меня на улице бродяги насилуют! — И так далее, и так далее.
Когда ее привели в чувство, она еще раз, но уже тихо, попросила:
— Пошли домой.
Друзья вызвали милицию, обыскали весь двор, подъезды, но никого не нашли. Пришлось извиняться перед милиционерами за беспокойство. Моцкус с самого начала был убежден, что они никого не найдут, поэтому ушел из гостей один.
— Почему ты так сделала? — спросил он, вернувшись домой под утро, мокрый от дождя и усталый, но трезвый как огурчик.
— Кто она такая?
— Я так и думал.
— Ты можешь ответить мне?
— Не дури.
— Я тебя вполне серьезно спрашиваю: кто она такая?
— Никто! Это твоя болезненная фантазия. Успокойся.
— А почему она положила руку на твое плечо?
— На спинку стула, — поправил он. — Наверно, устала, ведь мы все время сидели в неимоверной тесноте.
— А почему ты не попросил, чтобы она убрала руку?
— Неприлично такое говорить женщине. Банкеты, моя милая, для того и устраиваются, чтобы человек мог немного расслабиться, чувствовать себя несколько свободнее, чем в повседневной жизни. Это элементарно…
— Прости. Ты можешь отплатить мне тем же.
— Но как? — удивился он.
— Накричи, наори, ударь по лицу, только не будь преувеличенно вежливым и холодным. Я не секретарша, я твоя жена.
— Я обязан поступать по излюбленному тобой принципу: если не бьет, значит, не любит?
— А хотя бы и так!
— Я не цыган, — оскорбившись, он ушел в кабинет и просидел за работой почти полтора суток. Вообще, когда жена доводила его, у Моцкуса появлялась чертовская трудоспособность. Невысказанная ярость, невылитая злость действовали на него сильнее кофе, были прекрасным допингом, целыми сутками поддерживавшим его острую мысль, его летящую фантазию…
Скандалы, по-видимому, положительно влияли и на жену. Подбросив ему свинью, она могла целыми днями не выходить из кухни, наготовить вкуснейших кушаний или, выбежав в магазин, накупить всяческих подарков, а иногда из-под земли достать редчайшую книгу, о которой он вслух помечтал. Во время таких приступов доброты она и впрямь могла отдать ему все, не требуя за это никакой благодарности. Когда случалось какое-нибудь маленькое семейное несчастье или болезнь Виктораса, Марина ухаживала за ним, забывая о себе. Она понимала его с полуслова, по мановению руки могла ночи напролет просиживать возле его постели не смыкая глаз. Моцкус не сомневался, что в мгновения такой доброты она пошла бы ради него на костер, выпрыгнула в окно… Но постепенно это торжественное спокойствие, эта безграничная искренность надоедали ей до мозга костей, и она с высот сказочной доброты начинала постепенно скатываться вниз, с каждым разом разгоняясь все сильнее.
Моцкус не мог привыкнуть к таким крайностям. Он видел, чувствовал, даже регистрировал цикличные взлеты и падения Марины. Постепенно периоды ее доброго расположения укорачивались, она срывалась все чаще, хотя никаких причин для этого не было. Ссоры разгорались с пустяка:
— Ты не поблагодарил меня за обед.
— Я поцеловал тебе руку.
— Я хочу слышать твой голос.
— Спасибо. Все было очень вкусно.
— Почему ты так невнимателен ко мне? Я же не слепая и вижу, что с другими ты умеешь быть чертовски галантным.
— Я всегда одинаков.
— Дома ты мог бы быть и поласковее.
— Послушай, Марина, я не знаю, как тебя воспитывали, но почему ты не можешь обойтись без этих никчемных благодарностей? Как тебе не надоедают эти вечные кивки в ту или в другую сторону?
— И ты за них деньги не платишь.
— Не плачу, но почему ты требуешь, чтобы тебя благодарили маленькие, а сама с великим удовольствием кланяешься большим? Глядя на тебя, я всегда думаю: а кому должен поклониться самый большой?.. Богу?! Но его нет… И выходит ни то ни се.
— Ты — цивилизованная свинья, вот и все. Тебе жалко кинуть женщине несколько ласковых слов. Ты — неотесанный чурбан, кукла, набитая цитатами…
Это всегда означало, что он должен довольно надолго закрыться в рабочем кабинете. Но когда однажды, явившись в учреждение, в котором он работал на полставки, Марина поколотила секретаршу только за то, что та, как ей показалось, слишком долго задержалась в кабинете шефа, Моцкус плюнул на все, собрал вещи и вызвал такси. Примерно через полчаса раздался звонок, он взял чемоданы, но за дверью стояла Бируте и смущенно улыбалась куда-то в сторону.
— Добрый вечер, — сказала она.
— Добрый день, — Моцкус тоже смутился, отодвинулся в сторону. — Какими судьбами?
— Приехала на свадьбу приглашать.
— На чью?
— На свою. Только вы поставьте чемоданы, тяжело держать.
Оставив вещи в коридоре, он пригласил гостью в комнату и пошутил:
— Помнишь, ты однажды уже приглашала меня, но так странно, что я точно не пришел бы.
— По правде, мне и теперь ваша жена нужнее…
Викторас почувствовал, что она лжет.
— Нету ее, — соврал и Моцкус, — она уехала.
— На курорт?
— Да. Хотя Марина ничего не делает, но регулярно отдыхает от этого безделья на юге.
— Жаль… Она столько добра для меня сделала. А ее папочка?
— Болен. — Это была правда.
— Совсем жалко. Нельзя ли навестить его?
— Он лечится в Москве.
Она вконец расстроилась:
— Как только я начинаю заботиться о себе, мне всегда не везет.