Рябиновый дождь

Петкявичюс Витаутас

— Больше не смей брать в рот эту отраву!

Он опустил глаза и попытался оправдаться:

— Я из-за тебя…

— Замолчи! Ты никого, кроме себя, еще не любил! А про детей ты подумал? Кого мы родим — это тебе все равно? Тебе лишь бы бабу под боком иметь, а что потом?.. Наплевать?! Отвечай!

— Прости!

— Трус ты проклятый! Ревнивец. А мне кого ревновать, тряпку? Хлюпика? Слизняка? Помни, если ты что-нибудь натворишь, я в твою сторону даже не посмотрю. Лучше с цыганом сойдусь, хоть буду знать, что он не только меня, но и жизнь любит… Подумать только — двумя годами казенной каши запахло, и он уже раскис! Альгис восемь отбыл. А какой вернулся? Прямой как ясень, гордый как олень, как мужчина… — Слова кончились, она уже не могла ни говорить, ни кричать. Обессилев, опустилась на срубленное дерево и заплакала.

Стасис стоял как пень. Все лесорубы бросили работу и уставились на него. Он их не видел и не слышал.

— Прости, — попросил голосом смертника. — Я даю слово.

— Стасис, два года — это не так уж много, — смягчилась и она. — Соскучимся друг по дружке, испытаем себя, а потом, быть может, и жить интереснее покажется, — почти умоляла она. — Неужели ты мне не веришь?

— Верю… Даже больше, чем себе.

Но в день отъезда Стасис заболел. У него появился страшный жар, кашель раздирал легкие. Увезли на «скорой» без сознания, Бируте мучилась, побежала в городок, подавала воду, принесла еду, более удобное белье, а вернувшись домой обнаружила причину и этой внезапной болезни мужа: возле баньки в вытоптанном до черной земли снегу отпечатались следы босого человека…

Едва сдерживая ярость, она снова побежала в больницу, но Стасис уже одной ногой был в могиле.

— Что с ним? — спросила хорошо знакомого врача.

— Легкие. Но если откровенно — какая-то непонятная чертовщина, какая-то чушь… Я сам как следует не разберусь.

— Доктор, — она была сама не своя, — вы никому не скажете?

— Зачем эти клятвы, Бируте?

— В конце концов, теперь все равно: я его, паразита, застала, когда он чайный лист курил. А перед отъездом он после бани нарочно босиком по снегу ходил.

— Идиот! Скарлатина, не человек… И при такой-то жене!

Эти слова оскорбили ее.

— Доктор! — предупредила она и подумала: «Почему эти балбесы замечают меня только в беде? Что я, меченая или припадочная? Как будто он не видел меня, когда я бегала за ним со шприцем».

— Простите, но ведь на самом деле, Бируте, черт возьми!..

Лучше бы он не извинялся.

— И пусть возьмет, доктор, — ответила она в сердцах, потому что вспомнила, какую курицу он привез из ансамбля песни и танца и представил всей больнице: «Моя жена».

Но Стасис умирал, умирал — выкарабкался. Когда он пришел в сознание, первая его фраза была:

— Поезжай к Моцкусу.

— Не поеду. Сам виноват. Что я тебе плохого сделала, почему ты мне такую адскую жизнь устроил? В чем я перед тобой провинилась?

— Бирутеле, поезжай. Доктор говорил, есть такие американские лекарства… Он здесь записал и на тумбочку положил.

— Не поеду, ни за что.

— Бируте, ведь ты добрая. Я же из-за тебя… Возможно, я подлец, но ведь ты добрая и умная…

Умная! А на черта он мне, этот ум, если я красива и еще нравлюсь мужчинам? И зачем эта красота, если я умна? Мне счастье нужно, немножечко счастья и бабской дурости… Бируте вспоминает, как она ехала на поезде. Она — красивая и умная, но жена самоубийцы. Нет, такого позора она еще не переживала. Так не верить в человека, так унизить его, а потом делить с ним одну постель?.. Нет, это бесчеловечно! Она всю дорогу смотрела в окно, боясь взглянуть людям в глаза, и снова надеялась, что Моцкуса не будет дома, что он нигде не достанет эти редкие лекарства, но ее надеждам не дано было сбыться.

«Почему? За что? — и теперь сокрушается она. — Почему мне не суждено счастье? Я не виновата, что вокруг меня живут более счастливые и умные. Видно, для того чтобы быть счастливой, ум не нужен», — с этой мыслью она подошла к двери и позвонила.

Моцкус встретил ее в теплом халате, с трубкой в руке. Увидев Бируте, так удивился, что даже не сказал свое обычное «Здравствуй, нареченная!» — а, схватив за руку, стал расспрашивать:

— Что случилось?

— Все те же радости дурака, — ответила она и сразу заплакала.

Потом, когда он побежал за лекарствами, Бируте нашла тряпку и прошлась ею по всем комнатам. А ночью, увидев у него в кабинете свет, хотела тихо открыть дверь, но дверь уперлась в стол. Это настолько ее обидело, что вначале она даже не знала, что предпринять. Потом решила оскорбить его, запустить в него чем-нибудь острым и тяжелым, но постепенно, покусывая кулак, успокоилась и долго молча наблюдала, как он барабанит на машинке, как курит, как сидит, запрокинув голову, и думает, как ползает среди разложенных на полу бумаг, освещая их специальной, прикрепленной к длинному шнуру лампой, и снова пишет, начитавшись чужих мыслей, пишет и пишет…

Она тихо вернулась в свою комнату и всю ночь не спала. Бируте казалось, что этот ученый муж считает ее распутницей, что боится ее или полагает, что она больна… Она всякого напридумывала, пока под утро не пришла спасительная мысль: ведь он не Бируте боится, а самого себя! Он не доверяет себе. Он хочет остаться верным этой старушке, но боится, что не выдержит! Ведь он сам придвинул стол, сам может и отодвинуть его… Не понимаю, не понимаю… Она снова подошла к его кабинету, — Моцкус спокойно сидел в своем большом кресле, сосал потухшую трубку и чему-то улыбался.

Больше она не ложилась. Включила газ, поставила воду и стала готовить завтрак. Вспоминая придвинутый к двери стол, она хохотала в душе. Наконец не вытерпела, поставила на поднос кофе, бутерброды и постучалась.

— Кто там? — Он спросил так, будто она стояла на лестничной клетке.

— Я принесла кофе и бутерброды. Уже семь.

Он долго отодвигал стол, стулья и бессовестно врал, сваливая все на капризы жены, а Бируте смеялась, пока не заметила, что он уже сам поверил в эту ложь и теперь начинает убеждать ее.