Ряд случайных чисел [СИ]
Шрифт:
— Давай, вылезай уже, помойся, вот тут пижамка лежит — наденешь. Я в коридоре посижу, тебя подожду. Выйдешь — отведу тебя покушать. Кушать хочешь?
Я покивал. Она тем временем очень ловко меня из этого ящика достала и в такую кабинку запихнула. Там такая ручечка, она ее повернула — и сверху вода полилась. Она говорит:
— Ты мойся, не торопись, вот тут полотенце, а у двери на табуретке пижамка и тапочки. Домоешься — позови, я воду выключу, — и дверь кабинки прикрыла снаружи. Вода теплая и пощипывает. Мыло пахнет вкусно. У нас такого не было. И я вдруг все вспомнил. До этого момента — как будто спал — а тут проснулся. И так мне страшно стало! Я тут опять — один! И кабинка — закрыта, да? Нет? Это хорошо, но, все равно страшно. Я не могу — один! И я быстро-быстро вымылся, выскочил, и даже по сторонам не смотрел, и дверь в коридор приоткрыл сразу, еще в полотенце весь, и выглянул — сидит. Хорошо. Так еще можно. Когда я знаю, что она тут сидит. Вот я ее даже в щелку вижу.
Я оделся. Она зашла, воду выключила — и мы пошли есть. Коридор белый-белый. И скамеечки белые, и двери, и ящики с землей. Из ящиков травки по стенам к потолку лезут, кое-где из них цветы торчат — красивые, я таких не видел никогда! А здесь много, все разные — можно, наверно, долго здесь ходить и рассматривать, и все время другие будут попадаться. Вдоль стен у потолка светлячки висят, да не мелкие, как у старосты, а с кулак величиной. И все это в белом блестящем полу отражается — как по лесному ручью идешь! И даже весело стало! И запах такой — веселый — не знаю, как объяснить. Как у ручья на опушке леса в жаркий день. А окна там ни одного нету. Совсем, и на лестнице тоже — только от светляков свет идет. По лестнице спустились — там такой же коридор, только короткий. Мне райя говорит:
— Тебе супу? И картошки? И котлетку? Хорошо. Посиди за столиком, я все принесу, — и мы вошли в зал. Там окна уже были — широченные, высоченные и все цветные, с картинками. Из стеклышек разноцветных, я потом узнал — называется «витраж». Столиков много круглых деревянных, у столиков креслица тоже из дерева — по четыре штуки. А пол, стены и потолок светло-зеленые, как листики первые на березах. У одного столика два мужика сидели, оба в черных пижамах таких, свободных. Как мы вошли, они оба встали, руки правые на левое плечо, и головы склонили. Моя райя им тем же ответила, меня усадила и отошла — за едой. А эти двое опять сели и разговаривают. Я их не видел — спиной сидел — и не подслушивал, мне просто делать нечего было, а он про интересное рассказывал.
— Повезло дураку, что с нами полный Зовущий оказался! Он и почувствовал, что в погребе кто-то сидит — а так сожгли бы к дроу в гору — ты ж понимаешь! Погреб вскрыли, так этот придурок перепугался и репой в нас кидается! И конкретная такая репа — в два кулака. Дэрт сунулся — тот ему репой по очкам и засветил! Очки — хорошо, целы остались, а у Дэрта бланш на полморды — уже здесь обнаружили! А там он стоит: «Ап… уп…», а даже не выматериться бедному, потому как рядом фифа эта, к которой он клинья подбивает! И далась она ему! Вот попыхтел он, и говорит: «Вот, э-э-э, досадный корнеплод!»
— Ка-ак? — счастливо взвизгнул второй мужик.
— Ага, проняло? — заржал первый. — Меня тоже согнуло! Вообще, надо на вооружение взять! Подойдешь к сморчку какому-нибудь, вы, скажешь, райн, весьма досадный корнеплод! Пока-а до него дойдет, что я его старым хреном обозвал! — оба довольно захихикали. — А Кент — это который Зовущий — тоже огреб! Там кузнец в кузне у себя окопался — и не выходит, зараза! Ребята мага с сонником вызвали — и сидят, ждут. А Кенту ждать надоело, ща, говорит, я его уболтаю. Подошел к двери — и «мур-мур-мур, сю-сю-сю». Тот даже дверь открыл уже, стоит, слушает. А Кент возьми да ляпни что-то вроде, что, мол, если способности есть, вы таким же, как я, стать можете. А на самом комбинезон защитный, маска, очки эти наши здоровенные — ну, сам понимаешь — очаровашка! Тот его взглядом окинул — «А-А-А!» В бочину Кенту ногой — хрясь! — дверью — тресь! — и заперся. А Кент у крыльца валяется, из-под маски пузыри кровавые!
— Лыс-сый дроу! — ахнул второй.
— Ну, я тебе говорю! Мы с Райсом его в охапку — и сюда. Маг сказал, ему сломанным ребром легкое проткнуло. Ну, потроха-то ему заговорили, а с ребрами он здесь еще неделю тусоваться будет!
— Вот охламон! — посочувствовал второй — Надо ему хоть книжку какую-нибудь притаранить! По шару-то здесь тоска зеленая, ничего хорошего не показывают. Я его помню, по-моему. Это такой коренастый, немолодой уже мужик, да? Помню. Он с нами ходил как-то раз. Нормальный мужик, обидно! Кузнецу-то рыло хоть начистили?
— Так он же спал, когда выковыряли! Спящему чистить, что ли?
— Зар-раза! — с чувством сказал второй. — К Кенту-то зайти бы надо!
— Завтра. Допил? Пойдем. Благословенная! — видимо, они поклонились, моя райя кивнула мне за спину. Она напротив меня сидела и пила что-то из смешной такой кружки. У нее края с боков свернуты, и, как носик у чайника, получилось. Она и пьет из этого носика. А я, пока ел и слушал, все ее разглядывал. Слева на белом халате, пальцами к плечу, наискось — золотая ладонь вышита. На ладони серп торчком на ручке стоит, в полукружье лезвия корона задвинута — это черным. И подписано снизу: «Дочь Жнеца — служу Короне!». Я тут же вспомнил ту надпись, ночную — и даже подавился. А она говорит:
— Ты чего это? Ты не торопись, там все равно очередь. Кушай спокойно. А потом пойдем тебя осматривать.
— Чего — говорю — меня осматривать? Я — как всегда! — А она:
— А ты на руки свои посмотри. И на ноги можешь поглядеть. Видишь, белые какие? Не заметил, когда мылся? У тебя все отморожено было — и руки, и ноги, и нос, и уши. Ты в грибнице целых пять дней лежал — это очень долго, детка. Даже с очень тяжелыми ранениями лежат обычно не больше четырех.
Я посмотрел — и правда, руки белые совсем, как пижама. А что это — грибница, спрашиваю. Она мне объяснила, что это тот кисель в ящике. Он все повреждения заполняет, все плохое съедает, а из себя все, что на этом месте должно быть, заново вылепляет. Я еще много чего спросить хотел — из наших остался ли хоть кто-нибудь, и как она узнала, что я крышку головой бодаю. Только она на меня вдруг глаза подняла — просто так — смотрю, а они красные! Не как у мамы больной, а как вишня спелая. Ну, и брякнул: «Райя, а Вы вампир?» И испугался. Сейчас ка-ак рассердится, ка-ак наорет! А у нее только брови задрались.
— Я Дочь Жнеца, детка! Мы все вампиры, среди Дочерей людей и эльфов не бывает! А находимся мы с тобой в Госпитале Святой Афедоры, я здесь работаю. Здесь из людей только маги — целители и пациенты, вот, как ты, или кормлецы. А что тебя так удивляет? У вас в деревне вампиры не появлялись?
— Нет, — говорю — не появлялись. И эльфы тоже, — потом смотрю — не сердится, я и спросил:
— А Вы сейчас кровь пьете?
Она засмеялась и кружку эту мне свою протягивает:
— На, — говорит, — попробуй! — Я набычился. — На! — Я взял, заглянул. Там белое что-то такое, попробовал — молоко! С медом и еще с чем-то. Только она ее быстро отобрала.
— Отдай, — говорит, — Ишь, присосался! Вон, компотик пей! И котлетку доедай! И пойдем уже.
И мы пошли уже. Почти весь коридор прошли, зашли в дверь — а там наши деревенские сидят, пятеро. Тетка Рия меня сразу тискать стала и заплакала. Кири, говорит, мальчик, ты живой! А остальные мрачные сидят, сутулятся. Вонти к матери жмется, а она все всхлипывает. Моя райя рядом на корточки присела, смотрит снизу вверх и говорит:
— Не плачьте так, райя! У Вас ребенок жив остался — радоваться надо! А все остальное как-нибудь образуется. Еще хорошо, что нас кто-то позвал! Ведь бывает — дойдет до нас слух, что где-то мор, приходят Дети — а спасать-то и некого! Только и остается, что спалить все, да барьер на пять лет поставить!