Ряд случайных чисел [СИ]
Шрифт:
— Оп-па! — Васкер растерянно смотрел на хнычущую сестру. Руку он отпустил, девочка сразу прижала ее к груди.
— О, проснулась! — в спальню влетел Кон. — И уже ревет! А мы вчера та-ак все напугались — знаешь как? И все тебя искали — и с магом, и мы с Вакой! А сосед этот — знаешь какой? Во! — он изобразил руками что-то, размером со шкаф. — Нет, во-о-о! А я его ка-ак взял! — он показал, как брал воображаемого оппонента за грудки, — И говорю — где, говорю, моя сестра, говорю? А ну, отвечай, говорю!
— Ф-фу-у! — сестра сморщилась, позеленела, зажала нос двумя пальцами, и замахала перед собой свободной рукой.
— Ты чего? — опешил Кон.
— Да врешь же ты! — всхлипнула Тия. — И воняет от тебя!
— Чего-о? — обиделся Кон, — Воняет? Я тебе сейчас покажу — воняет! Сама где-то…
— Стоп! — остановил его Васкер. — Позови маму. Быстро! Бегом! — младший засопел, но спорить не решился и вышел. Васкер тревожно и внимательно смотрел на всхлипывающую сестру. Происходило что-то нехорошее и непонятное, девочка явно не притворялась, выглядела растерянной и несчастной. Да и не врала она никогда. Это было, пожалуй, единственным
— Когда врет, — кивнула Тия. — Что это, Вака? Я… заболела, да?
Тия была в ужасе. Один брат явственно вонял свежими фекалиями, другой, ее любимый Вака, бился током, она даже за руку его взять не могла. А с приходом мамы стало еще хуже. Примчавшись снизу, как ураган, не слушая того, что пытался сказать ей Васкер, она набросилась на дочь с объятиями и поцелуями, что-то несвязно восклицая… Она оказалась липкой, как пластырь и жгучей, как крапива. Тия ревела в голос, отцепляя от себя мамины ласковые руки и выворачиваясь из ее жгучих объятий. Мать тоже разрыдалась от обиды и страха за дочь.
— Что с тобой сделали, деточка? Скажи маме, не бойся! Мы их накажем! Ну что с тобой?
— Да не знаю я, мам! — всхлипывала Тия, затравленно забившись в угол кровати и держа перед собой подушку, как слабую защиту от новых неприятностей. — Просто руками меня не трогай, пожалуйста! Не надо меня… руками…
Именно этот момент и застал вернувшийся отец. Ничего не поняв, раздраженный напрасным, по его мнению, вызовом мага — он же говорил, сама проснется! — он схватил противную девчонку за плечи и хорошенько тряхнул.
— Что ж ты над матерью-то издеваешься?
Это было хуже всего, что Тия испытала до сих пор. Как будто ее с головой погрузили в помои. Вонь тухлятины была невыносима. Девочка потеряла сознание, обвиснув в руках отца сломанной куклой. Хорошо еще, что маг пришел вместе с отцом. Задав Васкеру, как единственному вменяемому из присутствующих, пару вопросов, он сразу определил пробуждение Дара Видящей. Разговор с Университетом занял буквально пару минут, а через полтора часа ее туда уже и забрали. Больше она дома не бывала никогда, даже на каникулах. Впрочем, как и все Видящие. Такова уж была их судьба — обладающих Даром Жнеца Видеть Истину. И это было не так уж плохо. До 300-летней войны, до развития магии, как науки, таких, как она, считали сумасшедшими, и дни свои они заканчивали в приютах для безумных, тихо сходя с ума уже по-настоящему. Дар был коварен и опасен для самой носительницы даже и теперь, в дни расцвета магии. Он мог тихо спать десятилетиями — и вдруг проснуться. Чем старше оказывалась одаренная — тем печальнее были последствия. Владели Даром только женщины, к тридцати годам — уже жены, матери. Распадались семьи, ломались судьбы. Дар Видения был изрядной редкостью, все обнаруженные Видящие тут же объявлялись собственностью Короны, приводились к присяге, независимо от возраста, и подчинялись уже только самому Королю-Судье, без посредников. Да, почетно, да, престижно, и… все. Должность судебного эксперта при магистрате, как последней инстанции в судебных спорах, не была особо денежной, зато была неимоверно скучной. Плюс вынужденное одиночество. Весьма сложно общаться с человеком — или нечеловеком, — когда доподлинно знаешь, что он из себя представляет. Неудивительно, что многие пытались скрывать свой Дар, пробудившийся в уже солидном возрасте — а заканчивалось это в большинстве случаев плохо. Одаренных, но неспособных контролировать свой Дар, женщин начинали считать странными все окружающие. Очень трудно оставаться в своем уме, когда все вокруг считают тебя ненормальной. Все это объяснили и рассказали Тие в первый же час по прибытии в Университет, ибо знание — лучший лекарь от домыслов и неуверенности в себе. Надо признаться, для девочки действительно оказалось некоторым облегчением узнать, что она не больна и не сошла с ума, но резкий и неожиданный разрыв с семьей все же оставил в ее душе глубокую рану и нежелание принимать собственные способности. «Заберите обратно, я не просила!» Но это была не болезнь, и лекарства от Дара не было. Были только некоторые приемы контроля — но им надо было еще обучиться — и правила Видящих для общения с другими существами. И перчатки. Это было первым, что Тия получила, едва переступив порог Университета. Перчатки можно было снимать, оставшись в одиночестве, или в обществе существа, не вызывающего у Видящей неприятных ощущений. Но, как показывал опыт, вероятность обнаружить такое существо была исчезающе мала. Не похож был внутренний мир окружающих на кущи Перворожденных, не похож. И существ, белых и пушистых внутренне, а не внешне, почему-то в обозримом пространстве не наблюдалось. Увы.
Исключение составляла работа. Но там перчатки снимались по долгу службы — очень неприятной службы. Собственно, все, что было нужно сделать — взять подсудимого за руку и описать свои ощущения. Какая гадость! В повальном большинстве! Но такого описания, конечно, было недостаточно, существовала масса нюансов — распознаванию этих тонкостей и обучали Видящих в Университете.
Мать навестила Тию всего три раза в первый год — и перестала ездить. Невыносимым для нее оказалось видеть дочь — и не иметь возможности к ней прикоснуться. Так она объясняла это и себе и окружающим. Все, конечно, было гораздо сложнее. В том, что внутри жила обида на «липкую и жгучую», мать не признавалась даже самой себе. Только бабушка Берита, пока была жива, да братец Васкер — единственные из всей семьи, кто упрямо продолжал ее навещать. Остальные Видящие — шесть человек, от десяти до восемнадцати лет — ей завидовали. У них не осталось никого. Для их родных оказалось невозможным общение с существом, видящим их насквозь. Каждому хочется если не быть — то хотя бы выглядеть
Тия все больше склонялась к мысли, что не Дар это никакой, а проклятие. Люди, казавшиеся такими симпатичными и приятными в общении, на проверку оказывались склизкими, или холодными, или острыми — настолько, что хотелось срочно посмотреть на ладонь — нет ли пореза или царапины. Постоянные разочарования сильно изменили ее характер. Правда, циником, как многие Видящие, она не стала. Наоборот — в ней выработалась привычка принимать людей такими, как они есть и относиться к их стараниям выглядеть симпатичнее, чем на самом деле, с огромным снисхождением. Она милостиво прощала им их несовершенство. Нельзя сказать, что это делало ее приятной в общении, скорее раздражало. А если прибавить общую для всех Видящих полную неспособность врать и лукавить — пообщавшись с Лисой, как она теперь себя называла, многие впадали в откровенное бешенство. Нахалка! Как она смеет быть снисходительной — ко мне! Что эта пятнадцатилетняя пигалица о себе возомнила? А вот к таким воплям Лиса оставалась совершенно равнодушна. Потому что дальше все развивалось по одному и тому же сценарию. «Что-что? Видящая? А! Ой! Да-да, благословенная, вы, конечно, абсолютно правы! Конечно-конечно! Прошу прощения, до свиданья!» Оставалось только подтереть оставленную лужицу самомнения, а сам благословенный райн стремительно исчезал.
Лисой Тия решила стать от обиды на семью. Не хотите меня знать — и пожалуйста! Значит, я сама себе теперь и папа, и мама, и дедушка с бабушкой. Бабка Алберитина, в свое время, при разводе с мужем, когда от нее отвернулась ее собственная семья, поступила так же, став из Тины Беритой, и теперь горячо поддержала решение внучки. Васкер некоторое время сбивался на Тию, потом привык.
Собственно говоря, если не учитывать практические занятия, жизнь в Университете оказалась весьма приятной и интересной. Видящие жили в отдельном трехэтажном флигеле на двенадцать комнат — и часть комнат всегда пустовала. Всего один раз собралось в Университете десять Видящих одновременно — это был очень удачный год — но это было уже давно. В общеобразовательную школу в соседнем квартале — обычная практика — она ходила в форме Видящих: перчатки, глухая косынка, чтобы ни один волосок не выбился и не задел случайно за кого-нибудь, платье или блузка с длинными плотными рукавами в любую погоду, даже если жарко. Никаких подколок на тему одежды Лиса не услышала: здесь всегда обучалось какое-то количество Видящих, их вид был привычен и вопросов не вызывал ни у кого. Весьма порадовало лентяйку и удивило то, что никто не требовал от нее особого прилежания на общеобразовательной ниве. Тянешь на троечку — и Слава Жнецу! А зачем больше-то? Всем уже понятно, какие знания тебе в жизни пригодятся, а какие — вряд ли. Но уже на следующий год, с двенадцати лет, начались для нее занятия по вечерам в самом Университете по изучению истории права и самого права — и стало не до смеха. Наставников по праву было трое, занимались по графику. Каждая из Видящих получала свое задание, в зависимости от срока обучения, а не от возраста — Дару все равно, сколько тебе лет. Например, когда Лисе исполнилось семнадцать, в группу пришла новенькая двадцати лет, Фира — такая же растерянная, сбитая с толку и расстроенная, как и все они при поступлении. Да, таким «стареньким новеньким» не приходилось ходить в школу, в этом им было легче. Зато в других отношениях было намного хуже: Фира собиралась через неделю выйти замуж, а теперь не могла прикоснуться к любимому человеку без перчаток: он обжигал, как кипяток. Шок от пробуждения Дара она переживала очень тяжело, все время плакала. Лиса, сама недавно пережившая разочарование в первой влюбленности, страшно ей сочувствовала, но реально и действенно помочь ничем не могла. Остальные девушки тоже пытались утешить несостоявшуюся невесту, но толку было немного. Целители держали ее на успокоительном, и когда она сможет, наконец, приступить к занятиям, оставалось неясным даже спустя три месяца.
А практические занятия оказались самыми противными. За длинным глухим щитом с тремя отверстиями стояли трое райнэ. Каждого из них нужно было взять за руку и записать в свой лист — что из себя каждый из них представляет, руководствуясь только собственными ощущениями. А ощущения были… разнообразными. И всегда неприятными.
Зато. Зато была Университетская библиотека. Это перевешивало все. Лиса читала запоем, иногда по ночам, стоически снося ругань учителей за сон на уроках. Ну, да, ну, спала — но не прогуляла же?
А во время каникул и вообще было замечательно. Университет почти пустел, парк зарастал и дичал. Можно было забраться вглубь — и читать. Только обед пропускать не рекомендовалось: большая часть поваров тоже разъезжалась, а оставшиеся норовили уйти пораньше. А еще их, тех, кому почему-либо некуда было уехать на лето, водили на экскурсии, в театры, а периодически в лес, и не на пикник! Это называлось — уроки жизни. Их учили делать временные стоянки, разжигать костры, готовить на костре еду, которую и добыть должны были они сами. С последним, надо признаться, было плоховато, дальше ловли рыбы и сбора ягод и грибов — если они уже были — дело у большинства не шло. Всякие травки и корешки легко найти на грядке в огороде, когда хоть примерно знаешь, что где растет, а в лесу это превращалось в почти непосильную задачу. Вон травы-то сколько! А вот драться на палках понравилось Лисе настолько, что она и после каникул стала ходить на занятия — благо, это не требовало непосредственного, физического контакта с преподавателем. У нее получалось! И неплохо! Соседки Видящие, глядя на распаренную Лису, явившуюся после тренировки, фыркали — и зачем тебе это? Нравится — пожимала плечами Лиса. Близкими подругами соученицы так и не стали, хотя и относились друг к другу с сочувственным вниманием — Дар Видящей не располагает к близкому общению. То, что ты сама способна разглядеть всякую пакость в окружающих, вовсе не исключает этой пакости в тебе самой.