Ряд случайных чисел [СИ]
Шрифт:
— Ри, что это?.. — это был почти стон.
— Ш-ш-ш, — он взял ее сзади за плечи и тихо сказал на ухо — Это просто ночь. Над океаном и над Миром. Да, велика, но власти в ней не больше, чем ты позволишь ей! Не позволяй ей овладеть тобою — владей сама! Собою, ночью, океаном, небом. Если хочешь, мы взрежем эти звезды, как мечом, моими крыльями! Не передумала? Летишь?
— Лечу! И будь, что будет! — решительно кивнула Тия. Ее колотил озноб, но она не замечала этого, заворожено глядя вдаль.
— Тогда полотенце снимай, — очень прозаично сказал Ри. Тия как очнулась. Заморгала, обернулась растерянно. — Снимай-снимай, иначе контакта не получится, — пожал плечами Ри. — А без контакта — смысла нет, так и на тележке покататься можно!
Коротко вздохнув, Тия размотала такое уютное полотенце. Сразу стало еще холоднее, ее затрясло, она обхватила себя, съежилась. Ри притянул ее к себе спиной, держа руками за плечи.
— Разведи локти. А еще лучше — раскинь руки в стороны, — Тия послушалась и почувствовала, как что-то наползает по ее бокам на грудь и живот, мягко обхватывая и будто присасываясь. Она выгнула шею, заглядывая себе подмышку. Тело Ри как будто вбирало ее в себя, грудь и живот скоро оказались покрыты толстым слоем его странной плоти, как панцирем.
— Подожми-ка ноги! — Ри сделал два быстрых шага к обрыву и упал грудью вперед через край.
Тия завизжала на ультразвуке, когда ей в глаза, в лицо, в душу рванулась бездна. Сверкающий оскал прибоя показался зубами чернозвездного чудовища — и она летела в эту бездонную пасть!
Но уже развернулись по сторонам огромные прозрачные крылья, вспыхивающие туманными радугами в свете луны, поймали ветер, понесли вверх, вверх, еще выше…
Тия хохотала, кричала, плакала. Так свободна, так счастлива она не была никогда в жизни — и так несчастна тоже. Ослепительная свобода, пьянящая скорость, головокружительная высота — и отчаянная, рвущая сердце тоска одиночества. Ни вблизи, ни вдали — не было в небе других крыльев, не было. Она больше не мерзла — тело дракона вобрало ее в себя целиком, кроме головы, но и та была защищена от пощечин ветра прозрачным щитком. Она чувствовала его тело, как свое. Это не он — это она взмахивала радужными крыльями, набирая высоту, а потом парила, ловя ветер. А теперь снижение — и навстречу несутся волны, с бешеной скоростью мелькая под крылом. Если сейчас крыло заденет волну хотя бы краем — их закрутит, сомнет и разобьет об воду! Вверх, вверх!..
— Ну, как ты? — ощутила она всем телом заботливое внимание с вопросительной интонацией. И отозвалась взрывом восторга, благодарности и желания. Я хочу быть драконом, Ри! Как ты! С тобой! Он ответил озером печали. Если б я мог, дитя, если б я только мог… Смотри, я покажу тебе брачный танец — в одиночестве…
Переливались туманные радуги в голубом хрустале крыльев и хвоста, сверкали в лунном сиянии, и некому было смотреть на них, кроме звездной бездны. И фигуры танца, что при исполнении вдвоем знаменовали грядущее счастье, превратились в одиночестве в письмена печали и тоски на черном бархате небес. Ничего не увидела Тия — смотреть можно только снаружи — зато все почувствовала и все поняла. Не будет пестрых занавесок. И цветка на окне не будет. И ее здесь не будет. Не потому, что она плохая или глупая. Просто потому, что она не дракон, а всего лишь человечек, которого и научить-то толком за его коротенькую жизнь ничему нельзя, а вот привязаться душою можно. И оплакивать потом потерю — долго, тысячи лет, всю жизнь. Долгую-долгую жизнь дракона. И плакала она от его печали, и мотала головой, стряхивая слезы — руки ее сейчас были частью их общего тела, и ей, как и дракону в полете, нечем было вытереть глаза. Только ветром. В тишине и безвременье, сияя туманной радугой в голубом хрустале, танцевал над Миром одинокий дракон — зачем-то, себе на горе, ожившая безделушка.
Ри приземлился на край, так мягко, как только смог, сделал пару шагов и трансформировался. Ноги Тии уже стояли на земле — но она еще была там, она еще летала. Связь еще не прервалась — да и прервется ли она теперь? Он такого никогда еще не делал ни с кем, и чего ждать — непонятно. Он хорошо чувствовал состояние девочки — как свое — и терпеливо ждал, когда она вернется. Она опять стала мерзнуть, он вызвал крыло и укрыл Тию, как плащом. Она не заметила — смотрела в темную даль, где только что была так свободна — и так несчастна. Пусть это была и не ее печаль, но на таком уровне сочувствия бесследно исчезает граница между чужими и своими переживаниями.
Наконец она прерывисто вздохнула, пошевелилась.
— Я прощен? — спросил он без слов. Она ответила растерянной благодарностью, потом — вдруг — хлынуло отчаяние.
— Ри, — тихо сказала она, вжимаясь в него спиной и притягивая к себе крыло, — Это я тоже забуду, Ри? — Он ответил сочувствием, убеждением, заботой.
— Поверь мне, это необходимо, Мелисса! С тем ужасом, который я с тобой сотворил, ты не сможешь нормально жить! Да и танец в небе ничего, кроме тоски по несбыточному, тебе не принесет. Я не могу остаться, девочка — я связан клятвой, и не могу взять тебя с собой — тебе там не выжить! Я иду туда работать. Ты же не захочешь стать обузой? Он чувствовал, что объясняет не то и не так, чувствовал, как нарастают в ней горечь и обида — и не знал, как это исправить. Блин, он все-таки неисправимый дурак! Надо было стереть ей память во время сна — и отправить домой. Да, было бы еще одно неприятное воспоминание — ну и что? А теперь что делать? Она опять расстроена! Чем теперь ее успокаивать? Она развернулась в крыле, встала к нему лицом. Обреченность и упрямство.
— Тогда не стирай ничего! И пусть я буду помнить то, — она кивнула на вход в тоннель, — зато буду помнить и это тоже!
Что же делать? Так, похоже сообразил!
— Давай сделаем так: я сохраню твою память об этом дне у себя. А потом — ну, скажем, через двадцать лет, я вернусь — и мы поговорим. Ты будешь совсем взрослая и сможешь спокойно решить — а нужна ли тебе такая память, — он укрывал ее крылом, она, стоя на цыпочках и переминаясь на холодном камне, упиралась руками в его грудь, пытливо и требовательно глядя ему в глаза. — Может, ты и не захочешь. Как тебе такой вариант? Годится?
— А ты сможешь за это время узнать, как сделать из меня дракона? — надежда, вера, упрямство, упрямство, упрямство! Теперь уже Ри ощутил отчаяние. Соврать, что — да, сможет — он не мог. Связь не прервалась, его вранье она бы сразу почувствовала и обиделась. Честно сказать, что — вряд ли, уже несколько тысячелетий он бьется над этой проблемой, а тут двадцать лет, смешно сказать — она опять расстроится. Он растерялся. И поцеловал ее, чтобы ничего не отвечать. В щечку, легко, по-дружески, чуть сильнее обняв крылом. Он часто так делал в прошлом, когда еще общался с женщинами. И сразу понял, что давняя привычка сыграла против него. Ой, дурак, мысленно застонал он, ну когда же поумнею-то? Поздно. Ответ ее тела утопил его в кипятке, и желание было совсем не детским. Она молча, покраснев до слез, растерянно глядела ему в глаза, потрясенная собственной реакцией, а тело говорило на своем языке, без слов, без образов, без мыслей — только эмоции и ощущения, обнаженные, острые, как бритва. То, что было — это же все должно происходить совсем не так? Не так, обезоружено признался он. А как? Я знаю только боль и стыд. Так не честно! Покажи, как это должно быть! И не ври, я почувствую! Ри хорошо помнил, что сказала ему однажды та, которую он до сих пор считал самым умным человеком, встреченным за свою жизнь: женщины редко первыми предлагают близость, потому что предложить и быть отвергнутой психологически ничем не лучше изнасилования. Похоже, никакого выбора вариантов развития событий у него не осталось.
Камни были очень холодными, и он подстелил Тие свое крыло.
Так, на крыле, набросив сонное заклинание, он и отнес ее часом позже в спальню. Ему предстояла почти ювелирная работа, надо было сосредоточиться и выкинуть из головы все посторонние мысли: на результат может повлиять любая его эмоция и воспоминание. Вспоминать можно будет потом. Не краснея — все-таки не человек, но и без отвращения к самому себе, скорей уж смущенно хихикая и с удовольствием. Множащееся эхо своих и ее со-ощущений оказалось внове даже для него! В конечном счете поцелуй был не такой уж плохой идеей. Вот только как бы теперь убрать со своей физиономии шкодливую улыбку довольного кота? Хотя бы на время? По крайней мере, тема превращения в дракона больше так и не возникла. Но я обязательно приду к тебе, Лиса-Мелисса! Через двадцать лет. А там посмотрим!
Сказку о Перелеске он нашел минут через двадцать и просто стер. Установившиеся связи, получившиеся из-за ее воздействия, отследить было сложнее, но с этим он тоже справился. Правда, времени это потребовало немеряно, и сил тоже. Но, вроде, получилось. А теперь изменяем несколько звуков в заклинании, добавляем вектор — и вместо стирания получаем перенос и сохранение в носителе. А носителем будет… вот это и будет. Просто камушек с дыркой, проделанной самим морем. Зато с другого материка. Он подобрал его «на счастье» перед дорогой сюда. Вот и пригодился. Так, посмотрим. Вот она в гамаке. А вот… опять в гамаке… А вот… опять гамак! Живет она там, что ли? Нет, вот он, я. Чуть назад. А теперь читаем заготовку. Вот так. Один день твоей жизни, Мелиссентия, теперь будет жить у меня на груди. Ты довольна, Лиса-Мелисса? Он отвел с ее лба рыжую прядь. Как жаль, что она человек! Он, конечно, придет, как обещал, но, скорей всего, зря. Два-три десятка лет меняют человеческую личность до неузнаваемости, и вот этой упрямой, отважной и великодушной девчонки он уже не увидит. Там будет кто-то другой. И, вдобавок, с раскрывшейся способностью Видеть. У нее это есть — не зря она жаловалась, что не может врать. Вопрос — когда этот Дар раскроется? Через год? Через три? А это изменит личность сильнее, чем время. Какой же она станет через двадцать лет? Да что гадать? Посмотрим.