Рыба. История одной миграции
Шрифт:
Тот еще не вполне в себе, хлопает глазами, как после контузии.
Наконец, кровь смыта. Друзья располагаются прямо под фонарем.
Рауф достает папиросу, набивает ее планом, закуривает, затягивается, передает товарищу. Покурив, они впадают в оцепенение – Хромой опускает обессилевшую голову на плечо раненого Кости. Теперь тот поддерживает Рауфа, сам при этом занимается важнейшим делом – принимается быстро-быстро расчесывать свои колени, словно их накусали рыжие муравьи. Наконец и этот процесс завершен, оба немного приходят в себя и поворачивают тяжелые головы, смотрят так, словно увидели друг
Откуда-то выныривают “скорая” и милицейская машина.
Последнее, что я вижу, – детское, улыбающееся лицо убийцы: он смеется, что-то бормочет себе под нос, садясь в “воронок”. “Скорая” увозит Хромого, который выживет и долго еще будет бродить по городу в поисках приработка и кайфа, пока его не найдут утонувшим в холодном февральском арыке…
Из глубины квартиры появляется мама, укладывает меня спать, делает из одеяла конверт, сидит со мной, тихо гладит по голове.
– Спи, Верунчик, забудь, плохие дядьки подрались – это план, он лишает людей разума, делает их рабами травы.
…Я вспоминаю, я много о чем вспоминаю в ту ночь. Воспоминания лишают меня воли к сопротивлению – прошлое стоит перед глазами, с силой вжимает в матрас, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
Образы, слова, запахи, звуки вспыхивают в сознании и уходят в тень, замещаются другими. Это похоже на погружение в океан, только мир, который заливает меня до самых глубин души, совсем не похож на красоты, что показывают по телевизору, – он прямой и твердый, как чугунный штырь, пригвоздивший Насрулло. Оказывается, он всегда со мной, вот только зачем? Ночь бесконечна для мыслей, которые не могут мечтать об утреннем солнце.
Утром меня разбудил звонок в дверь. Ожидая продолжения ночной истории, я быстро накинула халат и бросилась открывать. Каково же было мое удивление – за дверью стоял Марк Григорьевич. Он, оказывается, летел с австралийских гастролей и решил завернуть в
Москву, сделать нам сюрприз.
Пока он мылся и готовил завтрак, я занималась бабушкой. Процедуры, овощное пюре и сок она приняла, как королева, встречающая иноземного посла некрупного государства, всем видом выражая свое превосходство и скуку от надоевшей церемонии.
После завтрака Марк Григорьевич вдруг спросил:
– Ты сейчас в аптеку и по магазинам?
– Как обычно, Марк Григорьевич.
– Погуляй, пожалуйста, часика три и возвращайся к двенадцати. – Он густо покраснел. – Ко мне должна придти ученица, не хочу, чтобы нам мешали.
Аптека была в соседнем доме, магазины тоже, сидеть внизу у Петровны не хотелось, я решила заглянуть в восемьдесят четвертую. Антон еще спал, Юлька же, наоборот, сгоняла в аптеку, купила гемодез и реланиум и, по ее заверению, уже собиралась стучаться ко мне.
Встретила меня, как старую знакомую.
– Здорово, я была уверена, что ты придешь!
– Почему так?
– Ты простая, я носом чую, кто чем пахнет.
– Хитришь, врача не хочешь вызывать?
– Врача не хочу, а насчет тебя – правда.
– Твое счастье, приехал хозяин и выставил меня за дверь – будет заниматься с перспективной ученицей.
– Ну! Поняла?
– Что я должна понять?
– Думаешь, Моцарта будут играть? Трахаться она к нему ходит – ты их вместе видела? За ручку держатся, когда в лифт садятся.
– Это дела не касается, пойдем к Антону.
– Всех касается, люди должны больше трахаться, как кролики, если бы секса не было, мы б давно вымерли от одиночества. Вера! – Она заискивающе посмотрела мне в глаза. – Мне твой Марк Григорьевич нравится, он живой, и ты живая, я тебе сразу поверила.
– Веришь, – вызови врача. Вчерашнее обязательно повторится.
– Ага, вызову. Я понимаю, ты только его уколи, ему сейчас просыпаться ни к чему.
В капельнице и снотворном никакой беды не было, я сдалась. Кое-как мы его растолкали, Юлька повела его в туалет. Антон был бледен и плохо ориентировался в пространстве – без поддержки он бы до кровати не дошел. Увидел меня, долго силился, вспоминал, но вспомнил, что было ночью.
– Ты меня чистила? Я думал, дуба дам – такие сны снились! – Он закатил глаза.
– Ложись и давай руку!
Он покорно исполнил приказание.
– Слушай, слушай, ты капельницу ставь, а снотворное отмени, я спать не хочу, это же пытка в натуре! – Он вдруг заплакал и зарылся в подушки.
Пришлось его уговаривать, гладить, успокаивать, пугать, обнадеживать. За полчаса мы справились. Юлька теперь действовала со мной заодно, выступала подголоском, что Антона раздражало. Мне пришлось воевать на два фронта, но воевать хитро – оба они не признавали прямого диктата. Изворачиваясь, увещевая, заговорила им зубы: Юлька замолчала, Антон принял роль несчастного больного, что в данный момент ему явно нравилось, сдался и, получив свою капельницу, затих и уснул.
До двенадцати оставался час. Идти в аптеку и по магазинам не хотелось, да и не нужно было. Юлька сварила кофе, принялась рассказывать. Я, впрочем, ее за язык не тянула.
Познакомились они на квартире друзей, в притоне, за плечами у каждого было по две ходки в “больничку”. Оба устали. Дали друг другу клятву, что соскочат, завяжут с зельем. Материально обоих поддерживали отцы.
– Мой, видела, “Фольксваген” подарил, лишь бы я была паинькой.
Но Антон сорвался.
– Наверное, из-за меня – он под кайфом хорошо трахается.
– А без кайфа?
– Без кайфа – лениво. Как объяснить, ты не поймешь…
Юлька его выгораживала. Она верила в то, о чем говорит, но я чуяла: где-то скрывается ложь. Ее отец ушел из семьи, помогал им с матерью нерегулярно, надолго исчезал.
– Он на меня по-настоящему внимание обратил в пятнадцать, когда я в первый раз залетела. По врачам водил, деньги платил – проснулся.
Стыдно стало, дочь генерала, а на игле.
Ни разу не назвала по имени, только: отец, даже не папа. Она не выставляла счет в открытую, но видно было, во всем винила не себя – его, один раз переложила груз ответственности, и ей понравилось, жалела себя, выходит. Пройдя огонь и воду, похоронив между