Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Ромеи в самом деле прислали им своего проводника, и на следующий день хазарское войско тронулось в обратный путь. Сопровождали их, соблюдая дистанцию, уже одни ергани и несколько ромейских архонтов.
Когда оказались на Перешейке, воевода ерганей привел Дарнику пятьдесят высоких катафрактных коней и предложил обменять их на пятьсот хазарских лошадей. Князь не возражал против столь неравного обмена. С этой своей добычей они направились дальше на север, оставив для приличия пару ватаг дожидаться вестей по новому договору из Херсонеса.
— Ну и для чего мы ходили на Таврику? — спросил на сборе воевод один из недогадливых липовских хорунжих.
— Разве
Те полностью с ним согласились, и это не выглядело пустой вежливостью с их стороны.
8
В орде Дарника ждало новое послание от Всеславы. Княжна спрашивала, когда он вернется и следует ли ей готовить для него новое войско? Получалось, что ее заботит лишь одно: зря она будет собирать весной для него пришлых бойников и ополченцев или не зря. Ни слова упрека за его затянувшееся отсутствие или жалобы на свое полувдовье положение. Настоящая жена даже не словенского князя, а ромейского стратига, послушно выполняющего волю императора в дальних землях.
Более подробные расспросы гонца мало что дали.
— Да, Городец и посад почти уже отстроены… — кратко отвечал он. — Снова пошли торговые караваны из Корояка на Казгар и Черный Яр… Да и на Гребень липовские караваны ходят без помех… Нет, княжна на охоту не ездит… Судом занимается Борть… Да вроде хорошо занимается… Нет, вече ни разу не было. Все княжной очень довольны…
Ну не спрашивать же простого десятского напрямую: скучает ли княжна, печальна или беспечна?
Гораздо красочней посланец рассказывал, как его с десятком гридей по дороге в Балахну дважды и в лесах и в степи останавливали чужие вооруженные дружины, но едва услышав имя князя Дарника, тут же с почетом отпускали, да еще всякие гостинцы дарили.
Выслушивая гонца, Рыбья Кровь с некоторой оторопью обнаружил, что его совсем не тянет в собственное княжество. И дело было даже не в разладе с женой и с липовцами, которые «перестали им восхищаться». Просто бродячая жизнь полностью вошла в его кровь. Если о чем иногда и скучал, так о теплой бане и большой кадке с горячей водой, но это уже имелось у него в пяти-шести ордынских стойбищах. Хотелось бы также всегда иметь под рукой все рукописи и книги, которые он собрал за пять лет, но все их уже переписали липовские писцы, надо только дать команду, чтобы их копии привезли ему сюда, в Балахну. Пышный княжеский двор с угодничающими дворовыми людьми тоже никогда особо не прельщал его. Строительство опорных сторожевых веж он мог позволить себе и тут. Близкой дружбы-привязанности с кем-либо у него не было там, да и здесь вряд ли получится. К налаженной просвещенной городской жизни после увиденных ромейских городов он, кажется, также утратил всякий интерес. Что же в итоге? А в итоге самое лучшее быть хазарским визирем до тех пор, пока теперь уже пастухи «не перестанут им восхищаться». А перестанут, тогда и будем думать, куда податься дальше, сделал окончательный вывод Дарник.
Прежде чем отвечать на послание жены, он все же хотел прояснить для себя ближайшее будущее: нет ли в орде каких перемен? За три недели его отсутствия в ней, впрочем, мало что случилось: ирхоны окончательно ушли на запад, не тревожа даже правобережные улусы хазар, все были полностью заняты распределением летних пастбищ и как всегда только радовались, что дальний поход в Таврику обошелся без людских потерь.
Неожиданно выявилась дополнительная польза от их похода. Пастухи взахлеб рассказывали в своих семьях про селища из каменных домов, фруктовые сады, ухоженных и хорошо одетых ромеев, золотые и серебряные монеты, переходящие из рук в руки. И без того всю зиму липовские вожаки смущали степняков рассказами о сытой жизни в Романии, а теперь и сами хазары собственными глазами увидели ее. Старым представлениям, что можно вести простую жизнь, меняя скот на зерно, железо и ткани, был нанесен весомый урон. Из уст в уста побежал шепоток:
— А почему мы сами так жить не можем? Ведь князь Дарник знает, как можно устроить подобную жизнь.
Сатыр вызвал Рыбью Кровь по этому случаю на совет тарханов.
— Правда, что ты смущаешь мой народ разговорами об изнеженной жизни? — сердито вопрошал своего визиря хан.
Нельзя было упускать такой возможности все сразу решить.
— Не я распространяю эти слухи. Но могу ответить на них утвердительно. Пять лет назад, когда я стал воеводой Липова, лишнее серебро нам могли принести лишь разбойные походы. Сейчас мое княжество богатеет без этого.
— Отчего же оно богатеет?
— Каждый человек умеет что-то делать лучше другого. Когда их лучшие умения собираются все вместе, это приносит богатство. Таких умельцев просто надо избавить от ненужной посторонней работы.
— Почему же, если тебе в Липове было так хорошо, ты все равно продолжал ходить в походы и воевать?
— Потому что это мое единственное умение, и за него мне тоже платят золотом и серебром.
— Но у нас ты не получаешь ни золота, ни серебра?
— Зато я получаю у вас славу, а слава потом принесет мне еще больше золота и серебра.
Тарханы весело рассмеялись находчивому ответу князя. Хан понял, что общее настроение качнулось в пользу Дарника.
— Как ты собираешься обогатить нашу орду? Хочешь отвадить наших парней от дела их предков, заставить их торговать и брать монеты за проход через Славутич? Чтобы из-за золота у нас поселилась вражда?
— Разве мудрый хан не знал, что здесь, на западе, все так и живут? Если он хотел сам сохранить старый уклад жизни орды, то почему не пошел на восток в пустынные заитильские степи? Разве быть всегда довольным окружающей жизнью не свойство двухлетних детей, ведь с трех лет все люди уже учатся выбирать то, что им лучше?
В ханской юрте воцарилась глубокая тишина. Сравнить сорокалетнего хана с двухлетним ребенком еще никто никогда не осмеливался. Дарник и сам почувствовал, что малость переборщил.
— Спасибо, что не назвал меня младенцем, — с нарочито-печальным вздохом произнес наконец Сатыр.
По кругу сидевших тарханов снова пробежал веселый смех облегчения. Даже князь пришел в восторг от ответа хана.
— Все дело, я думаю, в равновесии и неторопливости, — решил поправить свое неосторожное обвинение Рыбья Кровь. — Если я верну половину воинов в улусы, а другую половину попытаюсь прокормить сам, то это будет, я думаю, то, к чему следует стремиться.
— Но на большие походы ты впредь все равно должен испрашивать разрешения у совета тарханов, — заключил Сатыр, оставив, таким образом, последнее слово за собой.
Легко было заявить: прокормить шесть тысяч воинов самому, имея под рукой всего тысячу дирхемов, захваченных с собой еще полгода назад из Липова. А как выпутаться из этого на самом деле? Впрочем, Дарник не особо волновался по этому поводу, он давно уже привык, что в ответ на любую самую непреодолимую трудность через некоторое время в его голове рождается способ, как с ней справиться.