Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Всю третью ночь князь провел без сна, дожидаясь прихода рабыни, но она не пришла. Проведя глупую бессонную ночь, Дарник разозлился не на шутку. Еще не бывало такого, чтобы о какой-либо из женщин он думал три дня подряд! Желания наградить плутовку за ласки тоже не возникало. Ведь тогда получится, что он отобрал рабынь у заградцев специально для себя. Да и вообще не по нем это, чтобы женщины вот так диктовали ему свою волю. На береговой стоянке князь в присутствии Кухтая объявил, что переводит рабынь на дракар Буртыма. Когда один из арсов по-хазарски объяснил рабыням, что они должны переходить на другое судно, одна из них, смуглая, гибкая девочка с десятком черных косичек, вдруг бросилась в ноги Дарнику и цепко прижалась к нему, лопоча что-то по-хазарски.
— Не хочет тебя покидать, лучше убей, говорит, — перевел арс.
— Ну и чего мне с ней? — Рыбья Кровь слегка растерялся.
— Плати десять солидов и два бурдюка вина сверху и владей сколько влезет, — нашел выход Кухтай.
— Сразу тридцать плати, а то две других тоже вон целят броситься в ноги, — с нарочитой серьезностью заметил Буртым.
— Двадцать тысяч кутигур полегче будут, чем три наложницы за раз, — подначил Молодого Хозяина Корней.
Воеводы и арсы захохотали. Поддаваясь их веселью, Дарник и сам смущенно над собой усмехался.
Все три хазарки остались на княжеском дракаре. Адаш, как звали зазнобу Дарника, по-прежнему большую часть дня проводила с ними, оставляя для князя лишь малую толику ночи. Она поначалу даже не заправляла его постель и не подносила ему еду, робея вмешиваться в установленный до нее порядок. Столь же старательно Адаш не выказывала и обычных признаков влюбленности: ни взглядов-любований, ни мимолетных ласковых касаний, ни восторга от его, дарникского, внимания. Иногда князю казалось, что арс-толмач просто неверно перевел ее слова насчет убийства — настолько ее бесстрастность не соответствовала просьбе о смерти.
В родной Бежети на сборищах молодежи Дарник никогда не пользовался особым успехом у юных красоток и всегда сознавал, что все его наложницы возникли у него исключительно благодаря громким воинским победам и главенству над людьми, поэтому был уверен, что вот такой горячей любви к нему после двух дней разглядывания вблизи ни в какой молодке возникнуть не может. Девчонка просто захотела резким поступком улучшить свою незавидную участь — и не более того. То, что она не могла изъясняться ни по-словенски, ни по-ромейски, придавало всей ситуации забавный характер, и для Рыбьей Крови стало большой забавой скрытно наблюдать за Адаш, чтобы уличить ее в обмане: как она ведет себя с другими парнями, не промелькнет ли на ее лице нехорошая усмешка, не выдает ли свое притворство как-то иначе. Однако вскоре князь вынужден был признать, что столкнулся с еще более скрытным и сдержанным человеком, чем он сам, и нашел такое положение для себя самым наилучшим — все бы так вели, как бы приятно жилось тогда на свете!
Лето между тем перевалило на вторую половину, последние липовские товары оказались распроданными, войско порядком изнурено морским походом и дальнейшее продвижение к Царьграду-Константинополю потеряло всякий смысл. При желании, конечно, можно было настоять на продолжении похода, однако Дарник сам пришел к выводу, что пора с чем-то определяться.
И вот на пустынном скалистом берегу собрался совет воевод — решить, что делать дальше. Оказалось, что все они уже сами понимали, что обратного грабительского плавания не получится.
— У нас нет товаров, но есть солиды, на которые мы можем сами покупать товары, — сказал Лисич.
— Если мы поплывем дальше, то в Липов возвращаться будем со снегом, — подал голос Буртым.
— Мы слишком далеко зашли, потом от бирем и дромонов убегать придется по отдельности. Кого-то обязательно пожгут, — рассудил Кухтай. — Надежней вернуться к Лазику или на север в Таврику и там наиграться.
Этот совет прозвучал как вызов ему, князю, мол, погорячился ты со столь дальним походом, теперь думай, как выбираться будешь. Дарник и сам знал, что попал в западню. Привыкнув к речным берегам с их зарослями, где легко было укрыться, он лишь в одном месте увидел подходящую камышовую дельту не пересыхающей горной реки, на протяжении же сотен верст тянулись голые скалистые берега, почти везде отвесно обрываясь в воду. Пристать к ним, установить камнеметы и отбить ромеев с их смертельным огнем еще получится, а вот снова стронуться в путь на лодиях вряд ли. Конечно, ночью можно попытаться прорваться через само море на север, но прав Кухтай: биремы с двойными рядами весел, а тем более дромоны с тремя весельными рядами обязательно многих нагонят и пожгут. Выйти на открытый морской бой с ними — потери будут еще больше. И все же у победителя кутигур решение было одно: нападать! Воеводы косились друг на друга, но никто так и не решился открыто возразить князю.
Последний город, мимо которого они проплывали два дня назад, назывался Дикея, столица еще одной ромейской фемы. От пограничного Талеса он отличался меньшим размером торжища и большим количеством трех-четырехъярусных домов. Здесь имелись целые корпорации медников, красильщиков, каменотесов, виноделов и стеклодувов. Липовскую флотилию в гавани встретили очень настороженно, лишь половине судов разрешили швартоваться к пристани, остальных направили к безлюдному берегу за городской стеной. Да и потом гриди говорили, что какие-то неприметные люди постоянно за ними наблюдают. Несмотря на такие дикейские предосторожности, парочку лазутчиков в городе удалось оставить.
Как Дарник и рассчитывал, новое появление липовцев, да еще со стороны Константинополя не вызвало в Дикее особых опасений. Подошедшее таможенное судно снова распорядилось половине лодий идти к безлюдному берегу, те послушно туда направились, а другая половина вошла в гавань и веером рассыпалась вдоль пристани. На воинах-гребцах поверх доспехов были как обычно длинные рубахи, и до того, как они надели на головы шлемы и выскочили с оружием на берег, никто ничего не подозревал.
Червячок бесчестности разбоя против мирных людей все же грыз князя, поэтому он приказал вместо мечей использовать клевцы, булавы и кистени, а дальнобойные луки заменить пращами-ложками — удары тупым оружием представлялись ему пристойней резаных и рубленых ран.
Нападение застало дикейцев врасплох. В первые минуты никто даже не понял, что, собственно, происходит. Сотни воинов, высыпав на пристань, молча, без воинских криков, просто расталкивая толпу, помчались к воротам городской крепости. Как ни быстры были действия липовцев, дозорный на надвратной башне успел ударить в колокол, и караульные вовремя сумели закрыть ворота, отсекая снаружи даже собственных зазевавшихся стражников.
— Вот что значит хорошая выучка, — одобрительно отметил Рыбья Кровь, со своей арсовой полусотней он был в первых рядах нападавших.
Не сумев с ходу ворваться в крепость, липовцы рассыпались по пристани, хватая женщин и товары и открывая ворота в город второй половине войска. Теперь можно было не спешить.
Крепость Дикеи представляла собой правильный большой квадрат с четырьмя воротами на четыре стороны. Как после узнал Дарник, когда-то здесь располагался полевой стан древнеромейского легиона, который затем превратился в постоянный лагерь, а на месте полотняных палаток в том же порядке возникли каменные постройки. Теперь его занимал гарнизон из тысячи семейных воинов-стратиотов, из которых половина в данный момент отправилась в поход на арабов.