Рыбья кровь
Шрифт:
Неделю простояло липовское войско близ Туруса, приходя в себя и занимаясь строительными работами. Дарник не шутил, когда говорил, что намерен оставить хазарскую крепость за собой, и хотел превратить пограничный пост в неприступную цитадель. Ополченцы продолжали копать и насыпать второй оборонительный полукруг. Пригнанные с собой плоты раскатали по бревнышку и стали возводить из них трехъярусные боевые башни, две из них возле берега реки обкладывали еще камнями, чтобы обезопасить от ромейского огня. Усиленно ловили и вялили рыбу, заготавливали сено, арсы с сеченцами устроили в степи большую загонную охоту, накормив свежим мясом все войско и наготовив впрок солонины и копченостей. Лисич со своими обозниками покупали у бродников и сколачивали сами боевые повозки и колесницы. Все ладьи, кроме одной норковской, князь отослал в Малый Булгар за ополченским пополнением.
За это время мимо Туруса проплыло немало торговых судов. Лишь некоторые из них на всех веслах старались проскользнуть мимо, остальные послушно останавливались и не возражали против досмотра своих грузов. Торговых пошлин Дарник пока брать не велел, хотел лишь показать, что у Туруса теперь новые хозяева. Не возражал и против прохода торговых хазарских судов вверх по течению – воины могут воевать, а купцы пусть делают свое дело.
На пятый день со стороны Калача показалась дирема, войско быстро собралось и вооружилось. Двухъярусное судно со свернутым парусом и бесчисленным количеством весел горделиво двигалось по центру реки. На носу был поднят переговорный флаг. Дарник велел поднять такой же на смотровой вышке. Дирема остановилась напротив Туруса в добром стрелище от берега, и с нее в привязанную у кормы лодку спустились гребцы и переговорщики. Дарник принял их в своем сарнакском шатре, поставленном посреди крепости.
Калачские переговорщики хотели выяснить, почему липовский князь нарушил мирный договор, существующий между Хазарией и русским каганом, а также выкупить из плена турусского воеводу и еще двух знатных пленников.
– Танаис раньше назывался рекой Рус, – отвечал им Рыбья Кровь. – Разве вы спрашивали разрешения, когда пришли сюда, построили здесь свои крепости и стали взимать торговые пошлины?
– Но у нас существует договор с вашим каганом, его признают и ромеи, и магометане, – как неразумному ребенку объяснял Дарнику главный переговорщик, одетый в шелковые одежды. – Тебя накажут ваши собственные князья. Мы предлагаем тебе выплатить виру за причиненный ущерб в десять тысяч дирхемов и вернуться в свое княжество, тогда мы согласны забыть, что здесь произошло.
– Какое совпадение, – насмешничал липовский князь, – я тоже хочу взять с вас виру в десять тысяч дирхемов за все ранее взятые пошлины. Разве справедливость не выше случайно подписанных договоров? Заплатите виру, перестаньте брать с русских купцов пошлину, и я не трону ваш Калач.
– Я должен передать твое требование калачскому тархану, – уклончиво сказал переговорщик и перевел разговор на выкуп троих пленных, предлагая за них шестьсот дирхемов.
– Мы можем вернуть вам только пятьдесят пленных по пятьдесят дирхемов за каждого. Или так, или никак. – Дарник был категоричен.
Калачцы принялись спорить, доказывая, что существуют определенные цены, по которым выкупают тех или иных пленных, и никто не вправе их сильно завышать. Разозлившись, Рыбья Кровь приказал привести палача и трех знатных пленных.
– Правильно ли я понял, – ледяным голосом обратился он к переговорщикам, – что если я не вправе слишком завышать цену выкупа, то могу ее как захочу уменьшать?
Калачцы молчали, чувствуя какой-то подвох.
– Я предлагаю отдать вам всех троих за четыреста дирхемов. Но раз цена меньше, то и пленника должно быть меньше. Если вы согласны, то сейчас им всем отрубят по одной руке.
Такого поворота никто не ожидал. Пленные, поняв, в чем дело, решительно замахали руками, желая лучше в целости оставаться в плену. Переговорщики, посовещавшись между собой на своем языке, приняли условия князя. Немного погодя нужная сумма серебряных и золотых монет была отсчитана, и пленных по одному десятку стали перевозить на дирему. Дарник не мог отказать себе в удовольствии пошутить еще раз. Так как пленных было все же больше пятидесяти человек, он троих знатных хазар не пустил к лодке, говоря, что за всех пленных свыше условленного числа нужно доплатить особо. Калачцы подняли настоящий бабий крик.
– Ладно, – сказал Рыбья Кровь. – Забирайте всех.
Но всех так и не забрали, один из пленных, худенький юноша, почти мальчик, неожиданно бросился к ногам князя и на чистом словенском языке попросил разрешить ему остаться в дарникском войске.
– А почему ты просишься только сейчас? – удивился Дарник.
– Все говорят, что ты словенам, что воюют против тебя, отрубаешь руки, – отвечал мальчик.
– Ну, так это и сейчас не поздно сделать. Палача сюда, – приказал Дарник, едва сдерживая улыбку.
– А сейчас нельзя. Меня уже выкупили, и я пришел к тебе как вольный бойник, – бесстрашно глядя на сурового князя, объяснил юный словен.
Окружающие дружинники-арсы громко захохотали, так им понравился дерзкий мальчишка. Понравился он и Дарнику, и сначала его приставили в малую дружину быть у всех в услужении, а чуть позже перевели в услужение самому князю. Звали подростка Корнеем, он, как и Дарник, был из запрудников. Сбежав с приятелями из родного селища, он очень скоро остался совершенно один и, ничуть этим не смутившись, продолжил свой путь в южные земли. Слушая его веселую болтовню, Маланкин сын узнавал в нем себя: та же любознательность и бесконечная вера в то, что с ним не может случиться ничего страшного. Разница заключалась лишь в том, что Рыбья Кровь сразу стал собирать вокруг себя вооруженных соратников, а Корней продолжал путешествовать в одиночку: жил у степняков, ловил рыбу с бродниками, напросился в крепость к турусцам. Умел читать и писать, знал счет и мог легко объясниться на полдюжине языков. Но самым поразительным его даром была необыкновенная, прямо сказочная чувствительность. Если Дарник только в минуты тревоги и опасности мог почувствовать мысли и чувства окружающих людей, то Корней умел чувствовать окружающих в любом своем состоянии. Видимо, это качество да плюс еще неуемная живость и отзывчивость, заставлявшая его бросаться на помощь любому человеку в затруднительном положении, и оберегали Корнея в его скитаниях.
Привыкнув пользоваться знаниями и опытом людей гораздо старше себя, Дарник с изумлением обнаружил, что ему есть чему поучиться и у мальчишки, который был на два года его моложе.
– Я не люблю ни словен, ни русов, – заявлял иногда бывший пленный.
– Это почему же? – любопытствовал князь.
– Они бывают сначала злыми, а потом становятся добрыми. И от этого думают, что они хорошие, сердечные люди. Но ведь их первое зло никуда не делось, оно все равно осталось.
– В том, что женщины из умных девок превращаются в глупых баб, ничего удивительного, – рассуждал Корней в другой раз.
– И все-все превращаются? – подначивал Дарник.
– Конечно. Женщинам ведь неизвестно, кто им полюбится: умный или дурак, вот судьба и понижает им всем их бабий ум, чтобы не так обидно было любить глупого мужика. Ромеи – самые несчастные люди на свете, – снова вещал пятнадцатилетний умник.
– Не может быть! – посмеивался Рыбья Кровь.