Рыбья кровь
Шрифт:
Привезенные из Казгара суточные водяные часы непреложно отсчитывали время, когда надо трапезничать, принимать сотских и гостей, выезжать для досмотра укреплений и войск, вершить княжий суд и даже встречаться с наложницами. Последнее вызвало особое удивление Дарника: разве князь еще и это должен?
– А как еще твои подданные узнают, что ты здоров, бодр и ничем не омрачен? – убеждал Фемел. – Свои настроения можешь спрятать в самый дальний чулан. Теперь твой долг – думать о большом, а не о малом и ничтожном.
– Неужели ваши императоры тоже все это соблюдают?
– Хорошие императоры – да, а плохие сеют смуту среди подданных. Как только они становятся похожими на простых смертных, у ближайших вельмож возникает вопрос: чем он лучше меня? А у простых людей: почему он лучше всех? Ты должен быть настолько выше всех, чтобы никому даже в голову не приходило равняться с тобой.
Такой ответ пришелся Дарнику по душе, но сомнения еще оставались:
– А как же мои сотские, с которыми я все это начинал? Они не будут в обиде?
– Разумеется, будут. От всех от них ты рано или поздно должен избавиться. И собрать вокруг себя тех, для кого ты князь с первого дня.
– Что значит избавиться? Казнить? – Дарнику было просто любопытно.
– Ну почему же? Ратное счастье переменчиво. Кто сегодня победитель, тот завтра может поймать вражескую стрелу или копье.
– Но точно так же я должен буду освободиться и от тебя, – заметил князь.
– Конечно, и правильно сделаешь. Но два-три года при тебе я еще сумею побыть.
Маланкин сын не мог скрыть изумления:
– И ты готов быть казненным, только чтобы побыть два-три года моим дворским тиуном?
– Почему бы и нет? – с улыбкой произнес Фемел. – Если бы я хотел спокойной, надежной и долгой жизни, разве я поехал бы к таким дикарям, как вы?
– А как я узнаю о верности моих новых приближенных?
– А этого никто узнать не может. Поэтому быть князем – это самая опасная обязанность на свете. Особенно для тебя. Наследственным князьям могут многое простить, а ты за все отвечаешь сам.
Сотские и липовские старейшины воспринимали возвышение дворовых людей весьма ревниво. Чтобы их успокоить, Дарник ввел показательную порку челядинцев за малейший проступок. Вот и получалось, что самого негодного ополченца можно было казнить, но только не пороть, а важных дворовых казнить не казнили, зато, разложив голышом на козлах посреди войскового дворища, пороли как последних рабов. С Фемелом князь поступил еще хитрее, подговорил его прийти на фалерный совет без приглашения и с позором при всех изгнал оттуда: мол, нечего ключнику и амбарщику делать среди заслуженных воинов.
– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после этого главный дворский. – Расскажи про свою мать.
Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя-шатуна.
– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.
Дарник его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.
– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.
Дарник лишь засмеялся в ответ. После казни Ульны он почти месяц избегал своих наложниц, но постепенно с еще большим пылом вновь стал наведываться к ним. Более того, с наступлением зимы к нему неожиданно вернулась Зорька. Ее муж утонул, запутавшись на рыбалке в сети, и молодая тростенчанка осталась одна с полугодовалым сыном. Навестив ее в Городце, Дарник сказал:
– Решай сама: если снова со мной, то никаких мужей больше не будет.
– Иначе перерубишь меня пополам?
– Иначе перерублю, – улыбаясь, пообещал он.
– А ты меня меньше любить не будешь? – задала она чисто женский вопрос.
– Конечно, нет, – глазом не моргнув, уверил Зорьку Дарник. Говорить женщинам подобные слова давно стало для него ничего не значащим ритуалом.
Материнство слегка округлило и состарило стройную девушку, но в этом тоже была своя привлекательность, превратившая Зорьку не просто в еще одну наложницу, а в женщину, с которой его связывали сложные житейские события.
Так и получилось, что отныне Дарнику приходилось ночевать попеременно в четырех местах: у Шуши на Арсовой заставе, у Саженки в Воеводине, у Черны на войсковом дворище и у Зорьки в Городце. Не в пример недавнему прошлому никто из наложниц сцен ревности ему не закатывал, ведя лишь скрупулезный подсчет выпавшим на их долю ночам. Следом за князем вместе с малой дружиной перемещалась и часть дворовой челяди, превращая каждый такой ночлег во временную княжескую столицу, что по-своему тоже было полезно.
Подобно Фемелу, княжескими тиунами-управляющими стали и все сотские. Быстрян – тиуном крепостным, отвечающим за все крепостные укрепления, Журань – тиуном конюшенным, ведающим всеми лошадьми, Борть – тиуном толокским, охраняющим и обживающим всю Толокскую дорогу, Меченый – главным оружейником, снабжающим войско самым лучшим оружием, Лисич – тиуном припасов, заготавливающим продовольствие и другие припасы для войска, а староста Охлоп – тиуном городским, занимающимся сугубо городскими делами.
Дарника не переставало удивлять то, как многократно возросло значение любых его слов. Совсем недавно все приказы ему приходилось сопровождать твердым повелительным взглядом, «глазным оскалом», как он про себя это называл. Теперь же он мог распоряжаться вполголоса, даже не глядя на собеседника, и все немедленно выполнялось, а если не выполнялось, то всегда находился тот, кто об этом невыполнении тут же с готовностью докладывал.
Существенно изменились и его отношения с арсами. Вернувшийся со своими ладьями сотский Голован сообщил, что о взятии и разграблении богатого булгарского города судачат даже за Сурожским морем.