Рыцарь короля

Шеллабарджер Сэмюэл

Он поднял её и на руках понес в дом. Как рассказывали очевидцы, это выглядело так, словно мертвый нес мертвую. Он что-то говорил, но это не был его голос. Он всего лишь спросил, в какую комнату её можно отнести; и, когда ему указали маленькую комнату в башне, где стояла узкая кровать, он уложил её, тщательно расправив складки белого с серебром платья. Зажег свечи, которые ему принесли, и поставил их у головы и у ног Рене. И наконец, опустившись на скамью рядом с ней, уставился в пустоту.

По-видимому, он не замечал тех, кто входил, не

видел и Блеза, который стоял рядом с ним, положив руку ему на плечо, в печали, слишком горькой, чтобы её можно было выразить словами. Он не видел де ла Палиса, когда тот зашел в комнату, чтобы произнести молитву. Он не понимал, что приходил король и ушел потом, так и не произнеся ни слов утешения, ни обещаний награды.

Он ничего не видел вокруг, кроме мира, простертого между свечами, своего потерянного мира.

Наконец - это ошеломило всех - он поднял глаза на Анну Руссель, которая стояла по другую сторону кровати. Она тоже, казалось, ничего не замечала, кроме лица Рене, такого мирного при свечах.

– Миледи, - сказал он, - я буду вечно обязан вам, если вы сможете найти для мадемуазель, моей любимой, вуаль, такую, как надевают невесты... Это возможно? Я обещал ей.

– Да, - ответила Анна.
– Я найду.

И покинула комнату; глаза её были так же пусты, как у Пьера.

Вернувшись через некоторое время, она принесла с собой длинную полосу золотых кружев, которыми накануне вечером восхищался король, - кружев, привезенных с Востока на венецианской галере. Потом, заботливо накрыв ими голову Рене, она легкими прикосновениями тщательно уложила складки в великолепную фату, которую могла бы надеть и принцесса крови.

– Довольны ли вы, сударь?

Он стоял молча. Потом взял руку Рене.

– Правда ведь, она прекрасна, миледи? Правда, она прекрасна?

– Не может быть прекраснее.

Он держал руку Рене, губы его шевелились, но Блез видел, что он произносил не молитву. Он шептал:

– Я, Пьер Луи...

Еще некоторое время он держал её руку в своей. Потом вдруг рухнул на колени и, закрыв лицо руками, уронил голову на кровать.

Так они его и оставили.

* * *

А в другой комнате, на первом этаже, король и де ла Палис стояли у кушетки умирающего де Норвиля. Изворотливый до последней минуты, он ускользал от них; и глаза их были суровы, а губы плотно сжаты. Над ним не удастся учинить королевское правосудие на большой площади в Лионе в назидание прочим негодяям. Помехой тому будет смерть. Однако, может быть, он заговорит, прежде чем умереть...

Де Норвиль отослал дворцового капеллана, которого позвали для совершения последних таинств (ибо в этом нельзя было отказать даже последнему негодяю - такой отказ считался смертным грехом).

– Нет, нет, дом Тома, - прохрипел он, - не утруждайтесь. Я могу дурачить других, но не себя...

И король нашел в этом некоторое утешение. В конце концов, ад неплохая замена большой площади в Лионе, и пребывание там тянется дольше. Теперь, стоя рядом

с ла Палисом, он смотрел в лицо де Норвиля, все ещё красивое, когда его не искажала гримаса боли. Глаза были закрыты, на губах то и дело выступала кровавая пена, он быстро слабел.

– Ну!
– проворчал де ла Палис.
– Вы так ничего и не хотите сказать нам? Что вы потеряете теперь, говоря правду?

Ответа не последовало. Маршал прибавил:

– Черт побери, дьявол унес удачу...

И тут де Норвиль внезапно открыл глаза. Губы его скривились:

– А что я выиграю? Вот в этом все дело, господа...

Однако минуту спустя он прошептал:

– У меня есть время ответить на один вопрос.

– Скажите мне, - спросил король, - какую роль сыграла в этом миледи Руссель?

– Да...
– Де Норвиль захлебнулся на миг кровью, клокотавшей в горле. Письмо к ней... от сэра Джона... в моем бумажнике. Инструкции ей.

Ему удалось улыбнуться.

– На этот раз не подделка. Совершенно убийственное!

Он указал на боковой карман. Де ла Палис вынул оттуда несколько бумаг, в том числе и письмо, которое передал королю.

Франциск поспешно развернул его, повернувшись к свечам. Лицо его потемнело.

– Действительно!
– сказал он, закончив читать.
– Такая же Иуда, как вы.

Де Норвиль сделал невероятное усилие, чтобы сказать:

– Мы с нею так похожи. Вместе мы могли бы достигнуть... огромной власти в Европе. Приподнимите меня немного, господин де ла Палис. Мне будет легче говорить.

Маршал хмуро приподнял его, сунул за спину подушку и отступил.

– Большое спасибо, - сказал де Норвиль, переведя дыхание.
– Да... одаренная женщина... хладнокровный ум. Она смеялась над... доверчивостью вашего величества.

Его голос слабел:

– "Король дурак" - так она обычно говорила... "Король - дурак".

Де ла Палис поднял руку, но Франциск перехватил ее:

– Нет. Слушайте внимательно. И запоминайте то, что слышите.

Глаза де Норвиля блеснули. Лицо исказилось гримасой - то ли боли, то ли торжества, трудно было сказать.

– Она давала мне советы... насчет покушения. Но я не хотел использовать яд... оружие женщины... Может быть, я ошибся... По-моему... она боится вида крови... Ее единственная слабость...

Приступ кашля сотряс его тело, на губах выступила красная пена.

– Передайте ей... мою любовь.

Де ла Палис перебил:

– Правда ли это? Вспомните, то, что вы сказали, приведет её на костер.

– Моя предсмертная исповедь, - прошептал де Норвиль.
– Смотрите же... передайте ей мою любовь.

Начались судороги. Де Норвиль повалился на бок, сдернув покрывало, и минуту спустя затих. Когда де ла Палис перевернул тело, на искаженное лицо было страшно смотреть.

Король и маршал, отвернувшись, перекрестились.

– Жаль, - пробормотал де ла Палис, - что мы не смогли узнать больше.