Рыцарь короля
Шрифт:
– Какое?
– вставил де Сюрси.
Блез нахмурился. Ответил он не сразу:
– Может быть, я не смогу выразить то, что намерен сказать... Все, чего мне хочется, - это двигаться вперед, а не только по кругу. Если человек пользуется лишь мышцами, то получается именно так. Теперь я это вижу. Он заканчивает там, где начал. А если пускает в ход мозги... Но для меня проще торчать на одном и том же месте. Чтобы двинуться вперед, мне нужна ваша помощь.
Если Блез ожидал от маркиза немедленной вспышки восторга, то этого не случилось. Де Воль лучше кого бы то ни было знал сложности своего ремесла.
– Можете рассчитывать на меня, - ответил он наконец, - насколько это в моих возможностях. Шаг за шагом - вот хорошее правило. Посмотрим сперва, как обернется ваша поездка ко двору. От этого могут зависеть следующие шаги. А теперь приятных вам сновидений - но только пришлите мне мэтра Лоранса.
* * *
Блез постоял немного у окна маленькой комнаты, которую делил со сладко спящим Пьером, глядя на ночной городок, залитый лунным светом. Неподалеку была видна Луара, затуманенная и гладкая, как серебро. Река текла в ту сторону, куда лежал его завтрашний путь.
Наискосок от Блеза, в закругляющейся части гостиницы, светилось окно комнаты де Сюрси, по которому двигалась взад-вперед смутная тень - маркиз диктовал секретарю.
Блез улыбнулся: "Он не слишком многого ждет от меня... И не удивительно!" Внезапно он сжал кулаки. Его сжигало нетерпение, ему хотелось поскорее показать де Сюрси, чего стоит. Он готов был найти достойное применение своим способностям. Блез чувствовал уверенность в будущем.
Часть вторая
Глава 11
Случались дни, когда венецианский посол при французском дворе Зуан Бадоэр, официально называемый "оратором", серьезный, умный и необыкновенно опытный дипломат, чувствовал себя до отчаяния усталым; такое ощущение испытывал он и в этот августовский день в Фонтенбло. Это была усталость ума, а не тела, и тем труднее было от неё избавиться.
Угрюмо прохаживаясь вместе со своим секретарем Никколо Марином по лесной тропинке в окрестностях средневекового замка, который в то время ещё не был заменен выстроенным позднее дворцом, Бадоэр часто вздыхал и по временам взволнованно всплескивал руками. Наконец, взорвавшись, он погрозил кулаком отдаленному шуму и улюлюканью, доносившимся из той части леса, где король с несколькими сотнями всадников травил оленя.
Атташе Марин, величавый старик, несколько, правда, моложе своего патрона, посочувствовал:
– Сожалею, что ваше превосходительство пребывает в столь подавленном настроении...
– "Подавленном"?
– оборвал его Бадоэр.
– Нет, мессер, я не подавлен, я разбит! Разгромлен! Сколько недель мы уже болтаемся здесь без толку со времени нашей последней беседы с этим пустоголовым королем? Не меньше двух. Две недели назад я со всей поспешностью предупредил Венецианскую Синьорию, что его величество отправился в паломничество в Сен-Дени и поклонился мощам в Сен-Шапеле. Разве вы не предположили бы, что он покидает Париж и отбывает к армии, в Лион? Я написал в сенат, что можно ожидать его перехода через Альпы ещё до начала сентября. А он вместо этого переезжает вместе со всем двором сюда, в Фонтенбло, и по сей день ничего не делает, только охотится да занимается любовью. За эти две недели я успел бы завершить некоторые дела к пользе Венеции. Но вы же видите, как он меня надувает. Он охотнее согласится беседовать со своей лошадью, чем со мной.
– Может быть, - предположил Марин, - в этом играет какую-то роль наш недавний союз с Испанией против Франции...
– Несомненно. Но умный государь не будет придавать большого значения союзам. Он знает, что союзы так же легко разрываются, как и заключаются, и смотрит в будущее. Завтра он может понадобиться Венеции, а Венеция - ему. Дальновидный правитель метал бы на меня громы и молнии, но все же вел переговоры; он не сжигал бы мосты...
– Король молод, - заметил Марин.
Бадоэр вздохнул:
– Вот, мессер, вы и сказали все - буквально двумя словами. Таков мой крест... Я, Зуан Бадоэр, сенатор старейшей в мире республики, должен терять время, болтаясь среди резвящихся молокососов! Видит Бог, я по горло сыт этой молодостью, до такой степени, что, если грядущая война не положит конец нашей миссии, просто с ума сойду. С тех пор, как маркиз де Воль покинул двор, мне не удается ни с кем толком поговорить, ибо здесь старики так же безумны, как и молодые. Вспомните наших друзей в Венеции: достоинство, изысканные манеры...
От этой вспышки раздражения, да ещё на жарком послеполуденном солнце, лоб его покрылся каплями пота; к тому же одеяние из жесткого черного атласа не способствовало прохладе. Пальцем, украшенным перстнем, он распустил шнурки на своей рубашке и, свернув с тропинки, опустился широким задом на заросший мхом бугорок.
– Посидим немного, - сказал он, отдуваясь.
– Может, полегчает.
Звуки рогов вдалеке слышались все чаще, смыкаясь вокруг оленя. Скоро они возвестят о его смерти.
– Да, ваше превосходительство, - согласился Марин, вытянул ноги и вернулся к прежней теме, - не приходится ожидать манер и изящества за пределами Италии. Они - следствие возраста... как наши кипарисы.
Бадоэр кивнул.
– Да... они также и примета его.
Пока посол отдыхал в тени, его раздражение улеглось. От природы склонный к философствованию, он любил рассматривать обе стороны медали.
Отбросив свои личные обиды, Бадоэр задумчиво отметил:
– В конце концов, возраст - это беда Италии.
– Не в состоянии постигнуть мысль вашего превосходительства...
– Я хотел лишь сказать, друг мой, что Италия стара, а Франция молода. За последние двадцать пять лет весна ушла на север. Наша великая эпоха подходит к концу, наступает очередь Франции. Время излечит несовершенства юности, но чем излечить старость?
Марин был озадачен:
– И все же минутой ранее вы, синьор, говорили...
– И опять скажу. Лично меня тошнит от молодых франтов и пылких девиц сомнительного поведения, от лихих проделок и экстравагантности, от страстей, которыми подменяется государственная мудрость. Возьмите хотя бы это дело с Бурбоном. Господи Боже, что за ляпсус! А легкомыслие короля в моем случае или в тысяче других случаев!.. Но истина в том, что я тоже стар; мне нравится жизнь размеренная и упорядоченная. Истина также и в том, что здесь под всей этой пеной есть кое-что другое.