Рыцарь Курятника
Шрифт:
Рыцарь сел на стул так, чтобы получить возможность полнее насладиться спектаклем, который давали для него одного. Танец начался — он был восхитителен. Никогда еще Сале и Камарго не были такими увлеченными, грациозными, не проявляли столько таланта. Рукоплескания послышались со всех сторон.
— Я еще не видел ничего подобного! — восхитился Дюпре, сделав антраша от радости.
— Милостивые государыни! — сказал Рыцарь, вставая. — Никакие слова не могут выразить то, что вы заставили меня почувствовать. Если бы у меня была возможность, я был бы счастлив повторить эту страницу моей жизни.
Он нежно поцеловал руку Камарго и Сале и, выпрямившись с гордым достоинством, произнес:
— С этой минуты я ваш друг, а для меня это не пустое слово. Дружба моя могуществена. Вам теперь нечего бояться. В любое время дня и ночи, где бы вы ни были, безопасность вам гарантирована. Какая бы опасность вам ни угрожала, сильная рука оградит вас от нее.
Камарго и Сале, очень взволнованные, не знали, что ответить. Необычность ситуации лишила их способности говорить.
Рыцарь подошел к Дюпре, Новерру и Гарделю и продолжал:
— Господа! Мои люди оставили у швейцара корзины с ужином — с посудой, кушаньями и винами. Эти корзины предназначаются для артистов королевской музыкальной академии. Прошу вас от моего имени угостить их этим ужином.
Эти слова вызвали всеобщее восклицание, но рыцарь поклонился, повернулся и исчез.
— Что это — сон? — вскричал Дюпре.
— Это шутка! — сказал Новерр.
— Это был Рыцарь, — заметила Камарго, — я его узнала.
— Это он, — сказала Сале.
— Да, это он, — прибавила Аллар. — Он же возвратил все мои бриллианты. А какие изумруды бесподобные! Здесь больше чем на сто тысяч.
— Эти розы — настоящее произведение искусства, — проговорила Камарго.
— Дамы и господа! — сказал швейцар, подходя к Дюпре. — Там внизу десять больших корзин. Прикажете их принести?
Мужчины переглянулись.
— Я не вижу причины для отказа, — отозвался Новерр, — Рыцарь не причинил нам никакого зла.
— Не вижу никакой необходимости портить нашей подозрительностью блюда, которые, по-видимому, должны быть превосходными, — прибавил Гардель.
— Я полностью доверяю Рыцарю, — сказала Камарго, — и хотела бы узнать, что в этих корзинах.
— И я тоже, — поддержала ее Сале.
— Пусть их принесут! — приказал Дюпре.
— Пусть их принесут! — повторили все.
— И мы будем ужинать сегодня вечером после представления.
— Но надо предупредить всех наших друзей.
— Мы пошлем им приглашения.
— Вот первая корзина, — сказал швейцар, указывая на театрального слугу, который шел за ним, сгибаясь под тяжестью огромной корзины.
— Ах, какой очаровательный человек этот Рыцарь! — вскричала Аллар, продолжая любоваться своими вещицами. — Я сожалею только об одном — что он прекратил свои визиты.
IV. ГРАФ
Таинственный человек, сойдя со сцены в сопровождении своего лакея, вошел в лабиринт темных коридоров театра с видом человека, хорошо знающего дорогу. Рыцарь прошел мимо комнаты швейцара и остановился в дверях. Великолепная карета, запряженная двумя большими гнедыми нормандскими лошадьми, в богатой упряжи, стояла перед подъездом театра. Лакей с проворностью опередил своего господина, одной рукой отворил дверцу, а другой опустил подножку. Рыцарь быстро сел в карету на зеленую бархатную скамейку.
— В особняк министерства иностранных дел, — велел он.
Лакей запер дверцу, передал приказание кучеру, встал на запятки, и карета поехала. Когда она повернула за угол улицы Сент-Оноре, путник опустил шелковые шторы, так что ничей взгляд не мог проникнуть в карету. Через четверть часа карета въехала во двор министерства иностранных дел и остановилась перед парадным крыльцом. Шторы были уже подняты. Лакей отворил дверцу, и из кареты вышел человек. Лицо лакея не выразило удивления. Хотя удивляться было чему.
Из кареты вышел человек, совершенно не похожий на того, кто совсем недавно сел в нее — другое лицо, манеры, одежда, хотя карета нигде по дороге не останавливалась, и в ней был только один человек и когда она отъезжала от подъезда Оперы, и теперь, у подъезда особняка министра иностранных дел.
Рыцарь Курятника, что был так любезен с танцовщицами, тот, что сел в карету, был молодым человеком двадцати пяти — тридцати лет, белолицый, румяный, со светлыми бровями и напудренными волосами. На нем был фиолетовый бархатный полукафтан и белый атласный жилет, вышитые золотом, а на голове — простая черная треуголка.
Вышел же из кареты человек лет сорока, очень смуглый, с черными бровями, удивительно пышно и богато одетый. На нем был бархатный полукафтан лазурного цвета, подбитый палевым атласом, с пуговицами из сапфиров, осыпанных бриллиантами; жилет из золотой парчи, панталоны из бархата огненного цвета; башмаки с красными каблуками, на голове — черная шляпа. Пряжки на подвязках и на башмаках, кант на шляпе, цепочки двух часов с печатями и брелочками — все было из сапфиров и бриллиантов, аналогично пуговицам.
Этот человек в богатом костюме, пройдя переднюю, вошел в приемную.
— Как мне доложить о вас? — спросил лакей огромного роста, низко кланяясь.
— Граф де Сен-Жермен! — отвечал щеголеватый господин.
Лакей исчез, вернулся и, отворив обе половинки двери, громко доложил:
— Граф де Сен-Жермен!
— Пожалуйте, любезный друг! — закричали из другой комнаты. — Я уже не надеялся увидеть вас!
Граф де Сен-Жермен и маркиз д’Аржансон, министр иностранных дел, остались одни в очаровательном кабинете.