Рыцарь Курятника
Шрифт:
Де Морвиль задыхался от бешенства и гнева, но не мог ничего сделать. Рыцарь низко поклонился, взял бумаги, золото, банковские билеты и бесшумно отворил дверь.
— Оставляю вам на память мои пистолеты, — сказал он.
Он опять поклонился, распахнул двери и вышел.
Часть третья
Фанфан-Тюльпан
I. ОПЕРА
В 1745 году Опера была на площади Пале-Рояль. Зал был большим, с хорошим освещением. Но если вечером театр был великолепен, днем он был погружен в темноту, потому что улица была очень узкой, и стоящие вокруг высокие здания не пропускали сюда солнечного света.
Одним апрельским утром 1745 года, когда погода была ненастная, шел дождь, дул ветер, на улицах стояли глубокие лужи, у дверей Оперы остановилась карета, запряженная двумя прекрасными рыжими лошадьми, с кучером в напудренном парике. Лакей, соскочив на землю, открыл дверцу, опустил подножку и посторонился. Показалась маленькая ножка, затем — хорошенькая головка, и грациозная женщина, очень кокетливо одетая, промелькнула, как быстрая тень, из кареты в переднюю. Слева была комната швейцара. Увидев молодую же
— Мне нет ничего? — спросила хорошенькая дама.
— Ничего, — ответил швейцар.
Она быстро прошла по коридору, в глубине которого виднелась лестница, плохо освещенная дымным фонарем. В то время Кенке, знаменитый изобретатель ламп, которым он дал свое имя, еще не был известен свету. Молодая женщина проворно взбежала по лестнице, отворила дверь, но на пороге споткнулась.
— Право, так темно, что можно сломать себе шею! — сказала она.
— Шею-то еще бы ничего, — ответил веселый голос, — но не ногу. Шея нужна только певицам, а нога — достояние исключительно танцовщиц.
— Я опоздала, Дюпре?
— Как всегда, милая Камарго.
— Меня ждут, чтобы начать?
— Да. Все уже на сцене.
— А Сале?
— Она только что приехала и сейчас в своей уборной.
— Я иду в свою и скоро буду на сцене.
— Так я могу велеть начинать?
— Да-да! Я вас не задержу.
Камарго исчезла в коридоре. Дюпре пошел на сцену.
Дюпре, бывший танцовщик, пользовавшийся в свое время большой популярностью, стал балетмейстером, капельмейстером и танцмейстером Королевской Академии. Он был учителем Камарго.
Он взял свою маленькую скрипку, лежавшую на бархатной скамейке, и вышел на сцену. Сцена была освещена не лучше коридоров. Сальные свечи (восковые зажигали только вечером) в железных подсвечниках, стояли там и сям на сцене, бросая красноватый свет. Восемь музыкантов сидели в оркестре. На сцене прохаживались три молодых женщины в костюмах, надеваемых на репетицию: шелковых панталонах, в юбках и корсажах из белого пике. Это были Аллар, Сови, Лемоан. Перед сценой мужчина делал пируэты. Это был Новерр, знаменитый танцовщик, ученик Дюпре, дебюты которого в 1743 году в Фонтенбло имели блистательный успех. Он первый осмелился танцевать с открытым лицом — до тех пор танцовщики носили маски. Справа другой танцовщик, Гардель, также выполнял различные па. Участники кордебалета расположились в глубине сцены.
— Начнем, дети мои! — сказал Дюпре, выходя на сцену. — По местам.
II. РЕПЕТИЦИЯ
— Ну, Аллар, пока не придут Камарго и Сале, повторите это па.
— Отсюда надо начать, мсье Дюпре?
— Да, моя красавица.
Аллар, прелестная восемнадцатилетняя девушка с белокурыми волосами, голубыми глазами, гибким станом и удивительно стройными ногами, стала в третью позицию.
— Пятую! — велел Дюпре. — Скрестите ноги совсем… Чтобы носок левой ноги вплотную соприкасался с пяткой правой ноги… Неплохо! Неплохо!.. Опустите руки… Так!.. Наклоните голову вправо… держитесь естественно…
Аллар в точности выполнила требуемое. В этой позе она казалась нимфой, готовой улететь. Дюпре оглядел ее с видом тонкого знатока и одобрительно кивнул головой.
За кулисами послышался свежий голос, напевавший модный куплет.
— А! Это Сале, — сказал Новерр, сделав пируэт и закончив его низким поклоном.
Сале в костюме танцовщицы вышла на сцену.
— Где же Камарго? — спросила она, осматриваясь вокруг.
— Вот она, — ответил Дюпре, указывая на белую тень, появившуюся в глубине сцены.
— Первыми словами Камарго после приезда в Оперу были: «Где Сале?», точно так же первыми словами Сале на сцене были: «Где Камарго?» Эти два вопроса очень верно характеризовали ситуацию. Восхищаясь дарованием друг друга, Камарго и Сале не могли не чувствовать друг к другу самой сильной зависти. Каждая добилась определенных успехов, имела своих поклонников, свой собственный почерк в танце.
Танцовщики и кордебалет окружили обеих прима-балерин. Камарго и Сале обнялись с очаровательным дружелюбием.
— Милая моя, — сказала Камарго, — вы знаете, что мы будем танцевать этот балет в Фонтенбло на будущей неделе?
— Да, — ответила Сале, — герцог Ришелье говорил мне вчера. Король едет на войну и до отъезда хочет посмотреть, как мы танцуем.
— Не он, а маркиза…
— Какая маркиза? — спросил Дюпре.
— Новая, — смеясь, ответила Камарго, — маркиза де Помпадур.
— Помпадур! — повторил Дюпре. — Я не знаю этого имени. О ком это вы говорите?
— Спросите у Аллар. Турншер дал ей подробные сведения…
— Это?..
— Мадам Норман д’Этиоль, сделанная маркизой де Помпадур и официально объявленная фавориткой. У нее свои апартаменты в Версале, и недавно она была представлена ко двору с титулом маркизы де Помпадур.
— Мать ее просто умерла от радости, — прибавила Сале.
— Да. Мадам Пуассон была больна. Когда ей сказали, что дочь ее объявлена любовницей короля, она воскликнула: «Милая Антуанетта! Я говорила, что она будет королевой! Мне нечего больше желать!» — и умерла.
— Это правда, д’Этиоль достигла прекрасного положения.